Мера любви - Бенцони Жюльетта - Страница 44

• Предыдущая
• 44/70
• Следующая

Что же касается Катрин, то каждый день, утром и вечером, она встречалась с предводителем личной охраны, который являлся удостовериться, что графиня на месте. К тому же по воскресеньям приходил священник из церкви Святого Иоанна, служить мессу и выслушать, если Катрин захочет, ее исповедь. Но она никогда не хотела. Наконец, каждые две недели Луи Ван де Валь или другой бургомистр, Морис де Варсенар, навещали ее и с торжественным видом справлялись о здоровье, жалобах, но никогда не отвечали на ее вопросы, касающиеся переговоров с герцогом…

У нее сложилось впечатление, что дело не шло, так как с каждым визитом их лица становились серьезнее, а взгляд все тревожнее. Это не слишком ее беспокоило — она начала испытывать к своей судьбе странное безразличие. Слишком много несчастий обрушилось на нее с того времени, как она покинула свою дорогую Овернь. Она истратила душевную бойкость и теперь смерть, пусть даже трагическая, кровавя под топором мясника, постепенно принимала окраску давления. Уйдя из жизни, она обретет, наконец, вечный покой, навсегда избавится от этого мира, давшего ей столько радостей, но намного больше страданий, от этого сердца, так часто страдающего от жестокости, эгоизма и холодности.

Часто ночью, лежа в темноте с открытыми глазами, мучаясь бессонницей, она прислушивалась к собственному сердцу. Еще недавно одно упоминание о супруге заставляло его учащенно биться, оно наполнялось счастьем или сжималось от муки. Но в последнее время стало молчаливым, оно потеряло голос, словно устав понапрасну кричать в пустыне.

И только мысль о детях, которых она, конечно уже никогда не увидит, наполняла ее сожалением и тоской, но это были эгоистические переживания, так как она знала, что малыши — в безопасности в Монсальви среди всех этих добрых людей, обожавших их. Рядом с ними была Сара, их вторая мать, аббат Бернар и Арно, в отцовских чувствах которого не приходилось сомневаться. По правде говоря, их мать не была им необходима, она могла спокойно умереть на фламандской земле. Катрин любила эту землю, а теперь она примет ее и это бремя, становившееся с каждым днем все невыносимее. Еще и поэтому смерть становилась желанной, так как госпожа де Монсальви прекрасно знала, что не переживет рождения этого ребенка, зачатого от демона.

Беременность протекала сложно и болезненно, чего прежде с ней не случалось. Раньше деятельная жизнь, проходящая в основном на воздухе, делала ожидание ребенка незаметным, радостным, в результате чего графиня рожала детей с легкостью крестьянки.

На этот раз все было по-другому. Она теряла аппетит, худела и каждое утро вставала все более бледной, с темными кругами под глазами. И вот однажды вечером, когда Луи Ван де Валь вошел в комнату, Готье накинулся на него.

— Если вы ждете ее смерти, было бы честнее сразу же сказать об этом, сир бургомистр. Она слабеет с каждым днем, и должен вас предупредить, что очень скоро вы лишитесь ценной заложницы, поскольку ее душа отправится к Богу. Что вы тогда скажете герцогу Филиппу?

— Я могу ее видеть?

— Разумеется, нет! На этот раз извольте довольствоваться мной. Она со вчерашнего дня не встает с кровати. К тому же уже два дня ничего не ела, только выпила немного молока.

Лицо правителя города изобразило крайнее недовольство.

— Если графиня больна, почему вы об этом не сказали? Мы бы прислали врача…

— Ей не нужен врач, ей нужно двигаться, бывать на воздухе. Ее убивает не болезнь, а ваша позолоченная клетка! Я с уверенностью могу заявить: при такой возрастающей слабости она не перенесет родов, если смерть не заберет ее еще раньше.

— Откуда вы знаете! Вы врач?

— У меня нет этого звания, но я кое-что понимаю в медицине. Я обучался в Сорбонне и говорю вам, что госпожа Катрин недолго проживет!

Бургомистр вмиг лишился своей напыщенности. Его только что такая прямая спина сгорбилась, когда он протянул свои худые руки к огню в камине. Отблеск пламени осветил озабоченную складку на лице.

— Спасением собственной души я клянусь вам, что не желаю ее смерти, и никогда не хотел ее заточения. Я думал позволить ей свободно перемещаться в окрестностях города под охраной, разумеется, но не собирался ее запирать в этом доме. Но сейчас выпускать ее невозможно.

— Но почему?

— Работные люди этого не допустят, а они и являются настоящими хозяевами в городе. Я и Варсенар лишь зовемся бургомистрами, и нам приходится с волками выть по-волчьи, если мы и наши семьи хотим остаться живы. Вы не удивились тому, что охрану несут кожевники, горшечники, мастера по изготовлению четок, несмотря на то, что в городе есть специальная стража под предводительством моего друга Винсента де Шотлера!

— Чего же он ждет, чтобы навести порядок, и заставить уважать магистрат и закон?

Ван де Валь пожал плечами и провел дрожащей рукой по уставшим глазам.

— Офицеры только того и ждут. Но простые воины происходят из низшего сословия. Кто угодно может склонить их на свою сторону, пообещав пива и немного золота. Вы сами видите, что, если бы я и мог выпустить вашу хозяйку — я бы не спешил это делать, дабы не вызвать резню.

Четки из янтаря, на изготовление которых Брюгге обладал монополией, являлись гордостью города.

Милый юноша, страсти накаляются, вы и представить себе не можете, как взбудоражен и неуправляем народ. Клянусь честью, задержав здесь госпожу Катрин, я действовал на благо города, во имя его процветания и вековых привилегий. Теперь я не уверен, что поступил правильно. Я теперь уже ничего не знаю!

Готье молча подошел к столику, налил два стакана вина и один протянул бургомистру.

— Мессир, сядьте и выпейте это. Это вам пойдет на пользу.

С улыбкой, скорее похожей на гримасу, Ван де Валь взял вино и уселся в кресло. Готье позволил ему выпить и немного расслабиться на мягких подушках. Еще минуту назад он считал этого человека всемогущим, безжалостным и недоступным, теперь же он внушал жалость. Он больше походил на загнанную дичь, чем на первое лицо независимого города.

Когда щеки бургомистра порозовели, Готье мягко поинтересовался:

— Что, дела с герцогом так плохи?

Он приготовился к тому, что бургомистр захлопнется, словно раковина и, ни слова не говоря, уйдет. Но этого не произошло. Нервы Ван де Валя были на пределе. Вздохнув, он ответил:

— Хуже, чем вы можете себе представить. Когда, в конце января мы отправили посланников к монсеньеру, чтобы продолжить переговоры и сообщить ему о присутствии госпожи Катрин в нашем городе, он отказался принять их. 11 февраля он высочайше заявил, что Ле Фран станет четвертым членом содружества вместе с Гентом, Ипром и Брюгге и его жители не будут подданными Брюгге. Это означает свободу для Ле Франа и нанесет тяжелый удар по нашей экономике.

— А Леклюз?

— О нем речи не шло, но он является частью Ле Франа.

— С тех пор вы ничего не предпринимали?

— Напротив! Наших посланников не приняли, и мой коллега Морис де Варсенар лично отправился в Лилль незадолго до 11 марта, когда герцог хартией подтвердил права Ле Франа. С тех пор у нас никаких известий. Мы даже не знаем, что случилось с Варсенаром. Я боюсь, что герцог бросил его в тюрьму. Но это не мешает местным жителям обвинять его в предательстве и требовать его головы. Молодой человек, мы переживаем трудные времена, и я опасаюсь, как бы не стало еще хуже. Я заклинаю вас, делайте для вашей госпожи все, что в ваших силах, но не дайте ей умереть. Завтра моя супруга Гертруда придет к ней. Уже несколько недель она умоляет меня об этом, поскольку испытывает симпатию к госпоже Катрин. Может, ей удастся убедить ее не отказываться от пищи, продолжать бороться. И еще… попросите у нее за меня прощение!

— Не лучше ли попытаться вызволить ее отсюда? Что будет, если однажды чернь, охраняющая этот дом, решит поджечь его и перебить всех обитателей?

— Я понимаю, но ничего не могу поделать. Поверьте, что, если бы это бегство было возможным, мы бы уже давно его осуществили. Но…

• Предыдущая
• 44/70
• Следующая