Амулет смерти - Жиров Александр - Страница 46

• Предыдущая
• 46/48
• Следующая

– А у вас в семьях разве не так? – Борис решил уйти от ответа, прикрывшись вопросом.

– Ну, ты сравнил… задницу с пальцем! – в очередной раз выказал блестящее знание русского фольклора Кофи. – Нет, конечно. В свободное время у нас общается кто с кем хочет.

– Что, и замужняя женщина может перепихнуться с женатым мужчиной, и за это им обоим ничего не будет?

– Чего-чего сделать?

– Ну, Кофи, мне за теоя стыдно. Поговорками нашими сыплешь, а простых слс-j HS понимаешь.

– Да, мы таких словек не прохода ли, – серьезно сказал молодой вождь.

– Перепихиваться означает делать динь-динь, – нашелся Борис.

– А, динь-динь! Так бы сразу и сказал, – обрадовался Кофи Догме. – Женщине и мужчине ничего, как ты говоришь, не будет. Неприятности будут у тех, кому они изменили.

– Как?!

У Бориса отвалилась челюсть. Застыла в воздухе перепачканная потрохами рука с ножом.

– Ну, у нас считают, что человек находит партнера вне семьи тогда, когда в семье ему не хватает динь-динь. В этом никто не видит ничего плохого. Только посмеиваются над теми, кто не в силах удовлетворить супруга. Иногда дают им обидные прозвища.

Борис снова крепко задумался.

– А вот представь, что жена застукала мужа с другой женщиной. Где-нибудь под пальмой, – медленно произнес Кондратьев-младший. – Неужели постоит, посмотрит и уберется восвояси?

– Застукала? – спросил сам себя Кофи, вспоминая все значения этого слова. – Если застукала, может и в драку полезть. Но когда драку будет разбирать племенной суд, он не примет сторону жены.

– А кто входит в состав вашего суда?

– Я, – твердо ответил Кофи.

– А сейчас, когда ты здесь?

– Старший из моих двоюродных братьев. Но поскольку он лишь заместитель вождя, то не имеет права судить единолично. Он делает это вместе с главным колдуном.

Борис швырнул кошкам случайно попавшего в мешок ерша и задумчиво спросил:

– А как их зовут?

– Кого?

Кофи тоже расправился с последней рыбкой и вытер нож о траву.

– Брата и колдуна.

– Уагадугу. Уагадугу и Каплу.

Борис кивнул:

– А, понятно… Ладно, дружок. Будь добр ополоснуть мешок. Вон, из бочки с дождевой водой. А я схожу к этому… Бабуль, как его имя-отчество?

Из сарая показалась замотанная платком голова Любови Семеновны:

– Чье, Боренька?

– Да этого, дедова друга. Учителя!

– Петрухина, что ль? Павел Исидорович!

Голова скрылась в сарае.

– Слыхал, Кофи? Исидорович! Хрен запомнишь. А ты со своим Уагадугу… Бабуль, я дом-то его не помню точно! Кажется, после водокачки. Но вот какой: второй или третий?

На этот раз Любовь Семеновна выбралась из сарая вся. И даже с вилами в одной руке. Другой рукой она указала на краснокирпичную башню водокачки:

– Вон, видишь, сперва черепичная крыша, там зять президента АО «Заря» живет. После, видишь, шиферная, это дом главного зоотехника АО. Видишь?

– Ну вижу! – сказал Борис.

Кофи Догме, болтая в мешке воду, внимательно проследил за направлением их внимания. Тузик, злобно урча, не спускал глаз с черного человека.

– А следующая, третья, и есть крыша Петрухина.

– Это под рубероидом которая?

– Точно, Боренька, точно. Течет она у Пашки. Плесень на стенах…

– Ну, я пошел, бабуль… Ах да. Бабуля, дай этому черномазому крупной соли.

Рыба ж пропадет.

– Внучек ты мой дорогой! Ну разве можно так о своем друге? Как у тебя язык поворачивается?

Борис даже улыбнулся:

– Богемный человек необидчив. Обидчивы ничтожества, а с ними скучно.

– А если я не богемный? – буркнул Кофи.

– Тем более будем тренировать. Надо стремиться стать богемным. Я ведь не обижусь, если ты меня назовешь «беломазым»!

Не сказав больше ни слова, Борис Кондратьев открыл калитку. Кофи вылил грязную воду из мешка и проводил взглядом фигуру друга в большущем желтовато-зеленом плаще. Который на самом деле был советской офицерской плащ-палаткой.

Немало имущества перетаскал в дом отца Василий Кондратьев. Прежде чем дослужился до должности командира полка спецназа.

Прежде чем покинул родную армию в звании полковника.

Промокший Кофи Догме сидел, прислонясь спиной к печи, и лязгал зубами от холода, когда вернулся Борис. Лицо его было мрачнее тучи.

– Ну что? – спросил вождь.

– Не знаю, – отрезал Борис. – Где бабуля?

– Здесь я, Боренька, здесь.

Надтреснутый старушечий голосок послышался прямо из-под грязных Борисовых сапог. Борис отскочил. Бабуля выбиралась из подпола с пустой банкой в руке.

– Петрухин ничего не знает, – выпалил Борис. – Дед к нему не заходил с прошлой пятницы.

– Ойк!

Любовь Семеновна издала странный звук, закрыла ладошкой рот и медленно опустилась на пол. Банка вывалилась из руки и покатилась к чернокожему гостю.

Ноги бабушки свешивались в темную пасть подпола. На них были валяные старушечьи сапожки, которые только и можно было купить в обувных магазинах при Советской власти. Запахло истерикой.

– Не надо, бабуль, – попросил Борис. – Может, он еще к кому мог зайти?

– Не-е-е-ет, – затрясла головой в платке Любовь Семеновна. – Не-е-е-ет!.. Раньше к Мишке-леснику захаживал, да Мишка тот уж семь лет как преставился.

Она разрыдалась. Борис смотрел молча, не зная, что предпринять.

– Может, в милицию? – предложил Кофи.

Он уже немного согрелся и перестал клацать зубами.

В милицию? Ближайший милицейский пункт за восемь километров от Васнецовки, на центральной усадьбе АО «Заря». Восемь километров под дождем. А что делать? Где дед? Куда пропал? Нет ответа.

Для того и придумали государство, чтоб помогало гражданину находить ответ, когда сам он это сделать уже не в состоянии.

– Точно! – решил Борис. – Бабуля, не плачь. Я пошел в Бездымково. Ты, Кофи, оставайся. Мало ли в чем помощь потребуется… Да, чуть не забыл. Этот учитель зайти обещал.

Дверь за Борисом Кондратьевым захлопнулась. Любовь Семеновна продолжала рыдать. При этом она что-то причитала, но Кофи, и без того плохо понимающий деревенскую речь, не мог ничего разобрать. Просто сидел повесив голову.

Во дворе радостно залаял Тузик.

Скоро в сенях послышался шум и стариковский басок:

– Эй, Семеновна, где ты там? Любаня, а, Любаня!

Сени распахнулись, и на пороге вырос учитель русского языка и литературы васнецовской девятилетней школы Петрухин Павел Исидорович. Собственной персоной. Прямо перед ним на фоне беленой русской печки сидел черт.

– Аааааааааааа!!! – заорал Павел Исидорович. – Аааааааааа!

Он тут же повернулся бежать. Вчерашний опыт свидетельствовал, что от черта можно удрать даже в семь с половиной десятков лет.

Этот вопль и это бегство заставили Любовь Семеновну умолкнуть. Она бросилась вдогонку. Кофи перешел в соседнюю комнатку – там он сегодня спал на полу вдребезги пьяный. Он не стал закрывать за собой дверь полностью.

Старички скоро вернулись. До Кофи доносилось их запаленное дыхание. Которое правильнее назвать одышкой.

– Куда ж он подевался? – с трудом выговорил наконец учитель Петрухин. – Исчез? Исчез! Точно черт! Чур меня, чур меня…

Он стал суетливо креститься. Любовь Семеновна на миг даже перестала думать о пропавшем муже.

– На-ка, успокойся. – Старушка протянула Павлу Исидоровичу стопку с огненной жидкостью, другую стопку опрокинула для собственного спокойствия и произнесла целую речь: – Да ты что, Паша? Из ума на старости лет выжил? Вспомни, как ты в тридцать шестом в комсомол вступал! Тогда у нас с тобой одна вера была: в светлое будущее всего человечества, в великого вождя народов товарища Сталина! А в партии сколько лет вы с Костей бок о бок, а? Полвека! С сорок седьмого года! Ветеран партии в чертей поверил.

Где это видано?

Самогон благотворно подействовал на нервы старого учителя. Если б побольше денег, он бы тоже был пьющим человеком.

• Предыдущая
• 46/48
• Следующая