Последний год - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/71
• Следующая

— Матросы рассвистелись Мало ли их теперь по улицам шляется, — сказал Андрей, открывая калитку.

— Может, и так, — согласился капитан, но долго еще стоял на крыльце, прислушиваясь к удаляющимся шагам Андрея.

Дом Главного правителя колонии называли обычно в городе замком Баранова Первый Главный правитель Александр Баранов решил, что лучшим местом для его замка будет вершина Кекур-Камня — отвесного каменного утеса, обрывающегося к океану. Дом, построенный из дикого черного камня, подступивший с одной стороны к десятисаженному обрыву в океан, а стрех других сторон окруженный многопушечными батареями, был действительно замком, способным выдержать самый свирепый штурм или длительную осаду. Колошенская резня 1802 года научила Баранова осторожности, и он целых 16 лет, до конца своего правления, укреплял и вооружал замок по всем правилам фортификации. Видный со всех концов города, замок в этот вечер сиял, как резной фонарь. Окна двух его этажей пылали яркими огнями.

Андрей подошел к воротам старой крепостной башни, и часовой опустил было ружье, загораживая дорогу оборванцу в заплатанной куртке. Но, заметив белевшие под вытертым мехом воротничок и манишку, солдат поспешно отступил к будке. Покосились на Андрея и ливрейные лакеи, принимавшие от гостей верхнюю одежду в большом вестибюле замка. Но, увидев фрак, и они почтительно закланялись.

Андрей взбежал на второй этаж, чувствуя приятную легкость городского костюма, тонкого и почти невесомого после меховых доспехов. На просторной площадке второго этажа, огороженной перилами, он остановился. Здесь, перед большим зеркалом, освещенным шандалами, толпились дамы, оправляя туалеты. «Нет такой женщины, которая прошла бы мимо зеркала, не остановившись, — подумал Андрей. — Здесь я наверняка увижу Лизу». Он прислонился к стене и начал разглядывать проходивших дам.

Съезд только начался. По лестнице поднимались и жеманились у зеркала жены служебной компанейской мелкоты, чиновницы в старомодных чепцах и неуклюжих, хотя и дорогих платьях, и румяные курносые креолки, спутницы жизни компанейских инженеров, шкиперов, лекарей, учителей, заведующих складами, в платьях поскромнее, из тафтицы и китайской канфы. Но какая креолка устоит перед соблазном не навесить на себя яркие и пестрые ленты? И они обмотались немеренными аршинами лент, как их матери обвешивались аршинами бисера, стекляруса и цуклей.

«Где же повторение пышности и роскоши петербургских балов? — думал, усмехаясь, Андрей. — Это больше похоже на петровские ассамблеи. Тут и шкипер, и мастер, и купец, и вельможа. Впрочем, вельмож что-то не видно. Ах, нет, вот и они!»

На лестнице стало вдруг тесно и шумно, как на базаре. Это появились американцы, румяные, откормленные, горластые. Они с хозяйской бесцеремонностью перекликались во всю глотку, как через улицу, пинали друг друга и оглушительно хохотали.

На площадку поднимались все новые и новые гости. Нарастал гул оживленных голосов, журчал женский смех, в зеркале сверкали возбужденные женские глаза, из далекого зала доносились звуки настраиваемых скрипок. Вся эта атмосфера начинающегося бала будоражила Андрея, как будоражил когда-то каждый петербургский бал молоденького корнета Гагарина. И вдруг перед глазами его встала полутьма, а горло перехватила острая вонь индейской бараборы. Он сидит на нарах, рядом с Красным Облаком, нащупывая револьвер, опасаясь очередной злобной вспышки Громовой Стрелы. Давно ли это было? Совсем недавно, словно вчера. Андрей провел по глазам, и снова загорелись бальные огни.

Появились, наконец, и петербургские дамы с «Бородина». Их окружали морские офицеры русской эскадры, стоявшей на ново-архангельском рейде. Андрею пришлось вытягивать шею и становиться на цыпочки, чтобы разглядеть лица столичных дам. Но Лизы среди них не было. Он вдруг встревожился: не приехала ли Лиза раньше его, а он бесцельно торчит на лестничной площадке. Кинув последний взгляд на дам, поднимавшихся по лестнице, он пошел к широким арочным дверям, через которые виднелась длинная анфилада комнат. Все они были ярко освещены, всюду горели жирондели и лампы, масляные и только что появившиеся керосиновые. А вдали, в бальном зале, сияла огромная люстра, зажженная на все рожки. И все же и при этом ярком свете было в парадно убранных комнатах уныло и тоскливо, как во всяком доме, живущем прошлым Радовали глаза лишь гигантские морские раковины, майолики неистовых расцветок и старинные китайские вазы из стыдливо-розового нефрита и нежно-зеленой яшмы. Это были свидетели былой славы, подарки Баранову его друга гавайского короля, кантонских мандаринов и купцов.

«Да, была слава, летевшая на аляскинских бригах по всем океанам! А завтра и славу русскую продадут! — Андрей подошел к окну, откинул штору. Окно было узкое, как бойница в крепостной стене. Глубоко внизу, к подножию Кекур-Камня, накатывал черно-зеленые валы освещенный луной океан. — Не для балов строил свой замок незабвенный Баранов, а для отражения неприятеля. Говорят, он сбрасывал отсюда в океан казнокрадов, шпионов и предателей. Это, конечно, легенда. А сегодня он швырнул бы, пожалуй, в океан не одного собирающегося отплясывать на панихиде по его любимой Аляске!.. »

В мрачно-торжественном бальном зале грянул оркестр. В Ново-Архангельске, как и в Петербурге, бал начали полонезом. Но местные музыканты сделали из медлительного, певучего произведения Шопена что-то залихватское. Особенно отличались гнусавая скрипка и бубен, захлебывавшийся от усердия.

— Музыка дикарская! — засмеялся кто-то сзади Андрея неприятно-знакомым смехом. — Не пригодны моржовые жилы на скрипичную квинту.

Андрей оглянулся. Сзади стоял Шапрон, во фраке, с пестрой орденской розеткой в петлице. Встретившись глазами с русским, маркиз склонился в изящном светском поклоне.

Андрея взбесила эта элегантная наглость. «Я же просил его не подходить близко ко мне! Сволочь! Наглая сволочь! Дать ему по физиономии? Выйдет публичный скандал. Нет, никаких скандалов! Сюда должна прийти Лиза…»

Под звуки залихватского полонеза лакеи распахнули двери, и в зал вошел последний Главный управитель Российско-Американской Компании князь Максутов, известный также под кличкой «Собачья смерть». По владениям своим этот вице-король Аляски ездил в большой нарте, устроенной в виде домика с железной печкой. Запрягали в такой дормез [61] на полозьях не один десяток собак, а так как князь, как и всякий русский барин, любил быструю езду, то и дохли загнанные псы тоже десятками. Князь вел под руку жену. На черном, расшитом блестками платье княгини эффектно выделялся снежной белизной горностаевый палантин, бесценный дар Аляски. Царственной осанкой, широким пухлым лицом и пышными седыми волосами, похожими на пудреный парик, Максутова напоминала Екатерину II. Андрей невольно улыбнулся, вообразив Екатерину II, восседавшей не на троне, а на нарте, запряженной собаками в ало-бархатных алыках.

Князя и княгиню сопровождала свита компанейских олимпийцев, высших чиновников управления. Высокое достоинство и грозная неприступность отражались на темно-благородных лицах отставных статских, советников или на генеральских мурластых и квадратных физиономиях с холеными бакенбардами. В России статские советники управляли департаментами и казенными палатами [62], генералы кого-то покоряли, кого-то усмиряли, но, уволенные со службы по пункту третьему или за легкое отношение к полковым суммам, они примчались в далекий американский край с надеждой на высокие оклады и на новые взятки, если и не в звонкой монете и ассигнациях, то в аляскинских соболях и бобрах. И, видимо, они преуспели уже на колониальной службе. На женах их были дорогие туалеты, выписанные из Сан-Франциско. Такие в России и не снились этим советницам и генеральшам, а их боа и накидкам из соболя, куницы или голубого песца позавидовали бы и петербургские министерши. Андрей глядел на физиономии, полные благородства и величия, на шелковые, атласные, кружевные платья, и в голове его проносились гневные и презрительные мысли:

• Предыдущая
• 41/71
• Следующая