Евпраксия - Загребельный Павел Архипович - Страница 73
- Предыдущая
- 73/88
- Следующая
– Мы с аббатом (или там с кем-то другим) давно намеревались получить эту книгу…
В Каноссе господствовало точное распределение мест пребывания людей в зависимости от их положения. Замок был воплощением государства или всего тогдашнего мира; черный люд вовсе не допускался за третьи стены, разве лишь для оказания необходимых услуг или, может, для наказания – в таинственные подземелья, каменные мешки, бездонные колодцы, жуткие тюрьмы, места пыток, издевательств, тайных казней; простым рыцарям отводилось место между стенами, тут они должны были нести стражу; более влиятельных пускали дальше, хотя опять же так, чтоб не смели переступать порог дворца самой графини, личной резиденции святейшего папы, дворца для самых высоких гостей. И церкви делились на те, что для высших, и те, что для низших, была обычная, была епископская, были дворцовые, как будто и сама вера по сути своей была неодинаковой. Да и не так ли оно и было заведено на самом деле? И если неодинаковость эта не бросалась в глаза на просторах безбрежного мира, то в замке, который горделиво заявлял о своем праве воплощать весь существующий порядок и лад, такое не могло (да и не хотело) скрываться.
Даже герцог Вельф должен был подчиниться духу Каноссы. Жадного краснолицего баварца держали в почтительном отдалении от графини Матильды, всячески давая понять, что их брачный союз держится не обыкновенной и, стало быть, низменной близостью человеческой, а лишь возвышенной ненавистью к общему врагу – к императору. Матильда хотела получить от Вельфа военную силу, герцог намеревался урвать у графини хоть малость от ее богатств, не заботясь более ни о чем ином. Правда, при всей условности их брачного союза Матильда зорко следила за нравственностью мужа, из-за чего не допускала его, скажем, к Евпраксии без свидетелей, когда же он попытался было заглянуть в библиотеку, где для беседы сошлись графиня с императрицей, то его с позором изгнали оттуда, как мужлана, который не имеет и не может иметь ничего общего с мудростью, библиотека же, хорошо известно, есть пристанище мудрости. Ну, что ж с того, что на потолке библиотеки крупными буквами были начертаны слова апостола: "Наша мудрость – токмо безумие пред лицем бога всевышнего"? Евпраксия, указав на эту надпись Матильде, заметила, что она не совсем отвечает духу помещения, где, судя по всему, собраны бесценные сокровища человеческой мудрости, с чем графиня согласилась, но чем ни в малой мере не обескуражилась.
– Мы выбрали эти слова со святейшим папой Григорием, – вместо объяснения сказала она; самим папой, дескать, освящены и богатые книжные собрания, и ее преданность богу, стоящему над мудростью и над всем сущим.
Евпраксия быстро подметила, что Матильда почти никогда не прибегает, так сказать, к единоличному высказыванию: для большей значимости своих слов она непременно находит себе опору. И тогда слышится: "Мы со святейшим папой…", "Мы с герцогом…", "Мы с епископом". Как жаль, что не было у нее возможности сказать: "Мы с императором…", но вот теперь Матильда получила в свое распоряжение императрицу. Так вот и будет каждый раз повторять: "Мы с императрицей…" Ах, если бы этим ограничилась плата за освобождение! – думала Евпраксия. Но удовлетворится ли графиня такой малостью? Вскоре после начала разговора в уютном помещении огромной библиотеки, среди тишины, настоянной на запахе старой кожи, Евпраксия поняла, что Матильда употребляет свое любимое выражение вовсе не с тем, чтоб придать себе незначительность, а, напротив, это в ней говорит жестокая собственница. "Мы с (кем-нибудь)…" означает, что она повелевает на этом свете всеми: папой, епископами, королями, герцогами, графами. Об этой собственности своей говорила почтительно, ласково и непременно присовокупляя: "Их святейшество, их святейшество", "Ваше величество, ваше величество…", "ваша светлость", – забивала словами, ошеломляла неистовым словесным натиском, и Евпраксия испугалась этой женщины.
– Мы со святейшим папой сочувствуем вам, ваше величество… На вашу долю выпало так много тяжелого в жизни. У вас не было советчика. Аббат Бодо? Он не советчик – лишь исповедник. Его место в парлаториуме.
Кстати, в Каноссе прекрасные парлаториумы. Лучшие, чем где бы то ни было.
В свое время мы со святейшим папой Григорием позаботились об этом… У вас, ваше величество, будет собственный парлаториум, это прекрасно, не так ли, ваше величество? Каждому нужно помогать переносить бремя собственной жизни. Беседа с богом – что может быть лучше?
Евпраксия попыталась повести речь о том, что все ее имущество осталось у императора, хотя он не имеет на него никакого права. В Каноссу она прибыла без всего, а как будет дальше?
– О, я знаю, ваше величество, что вы были самой богатой женщиной в Европе. Даже богаче меня – пусть вас это утешит.
– Думаете, такое богатство может меня утешить?
– Все же лучше быть богатым, чем бедным, – графиня сделала вид, что не поняла ее, – богатство дает больше возможностей творить добро.
– В башне я перечитывала старые манускрипты. Среди них был один трактат, написанный человеком, который сидел в заточении и ждал смерти. Он назвал свой трактат "Об утешении философией".
– Меня знают все философы Европы, ваше величество. Ансельм Кентерберийский прислал мне свои "Медитации". Петр Пустынник, сложил для меня молитву. Вы слыхали о Петре Пустыннике, ваше величество?
– К сожалению, нет.
– Мы со святейшим папой Урбаном нашли этого человека, мы услышали его праведный голос, послали ему благословение, подняли его из унижения и забвения. Теперь он поднимает всех верующих в святой поход на защиту Гроба господня.
– Еще одна война? Снова несправедливость?
– Ваше величество, ваше величество, святые войны приносят на землю высочайшую справедливость. Нам повезло, что именно в наше время изобретены стремена и подковы. Благодаря стременам воины в железных латах смогли оседлать боевых коней, а подкова поможет их коням дойти до святой земли, до самого Иерусалима.
– Какое мне дело до этого? Не считаете ли вы, графиня, что и мне доведется пойти вместе с рыцарями на освобождение святой земли? Или, быть может, предложить себя в жертву для успеха этого богоугодного дела?
Матильда рассмеялась. Она умела смеяться, и смех ее звучал приятно, без всяких – ожидаемых от такой женщины – зловещих ноток.
– Ваше величество, Агамемнон ради попутного ветра в походе против Трои принес в жертву собственную дочь. Ифигению.
– Артемида не дала ему этого сделать. Она заменила девушку ланью, а Ифигению перенесла в Тавриду. Там Ифигения стала жрицей… Вы знаете, графиня, что Таврида находится в моей земле? Считайте, что я не создана для того, чтобы меня принесли в жертву.
– Но вы можете стать жрицей, ваше величество, – веселилась графиня. – Это прекрасно! Мы со святейшим папой верим, что вы станете на защиту высшей справедливости. Вы пребываете в убежище, где прежде всего почитаются справедливость и право. Я позаботилась, чтобы Европе стал известен кодекс Юстиниана. Этот император прославился не только сооружением Софийского храма, но и кодификацией римского права. Не прекрасно ли, что зодчие великих соборов одновременно заботятся и о праве, ваше величество!
"Ваше величество…", "ваше величество…", "ваше величество"!
"А кто пишет законы для журавлей?" – хотела спросить Евпраксия; разговор увяз в таких нескладно-глубоких колеях, что выбраться из них было не под силу, приходилось катиться, куда катилось.
– Мой дядя Ярослав, прозванный Мудрым, тоже соорудил в Киеве церковь святой Софии, которая почти не уступает константинопольской, и он же составил для своего государства "Русскую правду".
– И все же наивысшая правда – от господа, ибо и человек создан, дабы взирать на небо, ваше величество.
– Я люблю смотреть на цветы и травы.
Эти простые слова почему-то напугали графиню.
– Ваше величество, ваше величество, мы с герцогом Вельфом так рады вашему освобождению, так рады! Его святейшество папа безмерно утешится этой вестью. Все счастливо совпало. Вы ведь получили послание из Киева от русского царя, вашего брата?
- Предыдущая
- 73/88
- Следующая
