Дом свиданий - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/55
• Следующая

Странно. Чего это он так напугался?

— Путилина зовите! Путилина! — орал Гнеточкин. Кое-где по фасаду начали распахиваться окна. Положение стало глупее некуда, но теперь выходить на улицу было и вовсе смешно. Иван Дмитриевич скользнул вдоль стены в противоположном направлении, во двор. Слева тянулись поленницы, белея душистыми торцами, такие же дровяные бастионы возвышались в глубине двора, у сараев. Здесь в некотором отдалении друг от друга стояли две скамейки, по вечерам кучера и лакеи любезничали на них с кухарками и горничными. Все вокруг усыпано было подсолнуховой лузгой, оставшейся от посиделок, она призрачно синела в лунном сиянии.

На одной из скамеек сидела парочка: платок и картуз. Последний, услышав крики Гнеточкина, встрепенулся было, но затем снова припал к своей подруге. Они превратились в нечто двухголовое, однотелое, словно бы само с собой приглушенно говорящее на два голоса. Мужской был слышен чаще, громче и звучал с той известной интонацией; одновременно просительной, нежной и паскудной, с какой мясник, затачивая нож, уговаривает свинью не визжать, когда ее станут резать.

Иван Дмитриевич деликатно направился к пустующей скамейке, но при его приближении парочка бесшумно снялась и растворилась во мраке. Он сел на их место, чувствуя под собой оставшееся от женских бедер широкое прочное тепло. Оно невольно склоняло к мыслям, никакого отношения не имеющим к судьбе Якова Семеновича и его матери.

Гнеточкин еще немного покричал, скликая соседей, и отчасти достиг цели. Вопли прекратились, теперь он, как можно было предположить, отвечал на вопросы, обращенные к нему сверху, из раскрытых окон. Потом все стихло, во двор так никто и не пошел. Лишь чей-то одинокий грозный голос выпорхнул из форточки:

— Сволочь, я тебя вижу!

Это, разумеется, было неправдой, так что Иван Дмитриевич остался сидеть там, где сидел. Когда наконец наступила полная тишина, где-то за сараями забрехали бездомные дворовые псы. Пока шла суматоха возле подворотни, они на всякий случай затаились, а сейчас громко торжествовали победу над трусливым пуделем, который не посмел сунуться в их владения. В общем-то они были в одинаковом положении, сам Иван Дмитриевич и эти псы, и он дружески посвистал в ту сторону, откуда раздавалось их триумфальное тявканье. Спустя мгновение бело-рыжее пятно мелькнуло в темноте, криволапая грязная псина кинулась к ногам и заскулила, извиваясь в ритуальном танце, выражающем небесное счастье. Но и этого ей показалось мало. Она легла на брюхо и, страстно подвывая и молотя по земле хвостом, поползла к скамейке. Иван Дмитриевич наклонился, потрепал ее за ушами, ласково сказал:

— Хорошая собачка, хорошая, знаю…

Та еще сильнее завыла, заелозила драным задом. В пароксизме любви она выгибала шею, отворачивалась, как бы сознавая свое ничтожество, не смея взглянуть в лицо Ивану Дмитриевичу, чтобы, не дай бог, не ослепнуть от его величия.

— Хорошая, знаю… Хорошая Жулька…

Вдруг она взвизгнула от неожиданной и незаслуженной боли. Рука, только что ласкавшая ее, дернулась, пальцы судорожно впились в шерсть на загривке. Иван Дмитриевич подтянул ее к себе.

— Жулька? Ты?

«Я, я! — отвечала она обиженным визгом. — Не признаете, что ли? Не вы, что ли, с Ванечкой мне колбаски давали?»

Он отпихнул ее и встал. Господи, чья же тогда кровь на веревке? Жулька, за три целковых удавленная верным Евлампием, крутилась под ногами, не понимая, за что она впала в немилость.

— Пшла! — сказал ей Иван Дмитриевич.

Подходя к подъезду, Иван Дмитриевич заметил, что напротив стоит извозчик, но как-то не придал этому значения. Отвлек Гнеточкин, который со своим пуделем еще дефилировал перед домом.

— Что-то у нас тут неладно, — сказал он. — Какой-то человек подозрительно прятался в подворотне и побежал от меня.

Иван Дмитриевич подумал, что поступил совершенно правильно, выбравшись на улицу кружным путем, через соседний двор.

— После смерти Якова Семеновича всякое лезет в голову, — говорил Гнеточкин. — Я сегодня встретил его лакея, и тот сказал мне, что из похоронной конторы два раза приезжали. Первый раз привезли гроб не по мерке. Великоват вышел. Знаете эту примету?

— Да.

— Если гроб не по мерке, значит, будет в доме еще покойник. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не накликать! Я человек не суеверный, но тут невольно призадумаешься. Марфа Никитична пропала, ее сын убит. И кто-то прячется в подворотне. На вашем месте я бы обратил внимание.

— Я буду иметь в виду, — кивнул Иван Дмитриевич.

— Может быть, вместе заглянем во двор?

— Двор-то у нас проходной, бесполезно. Да и устал я сегодня. Спать пойду.

Гнеточкин поджал губы:

— Дело ваше. А я так еще похожу тут, покараулю. ,

— Кричите, если что.

— До вас докричишься… Спокойной ночи.

— Будем надеяться, — ответил Иван Дмитриевич, — что вашими трудами она пройдет спокойно.

Он вошел в подъезд, поднялся до второго этажа и замер: чей-то чудовищный вопль прорезал тишину. Вырвавшийся откуда-то из квартирных недр, приглушенный дверьми, он был не столь уж громок, но слышалось в нем исступленное, нечеловеческое страдание. Сердце сжалось, кровь гулко толкнулась в голову, мешая понять, где же, собственно, кричали. Сперва показалось, что на третьем этаже или даже на четвертом, потом — что на первом, в куколевской квартире. Секундой позже Иван Дмитриевич опять склонился к начальному варианту, но гадать не стал. Он знал, что у них в подъезде со звуками происходит нечто фантасмагорическое. Жена, скажем, сверху кричит ему вдогонку, что забыл зонт, а у него впечатление, что она стоит где-то под ним. Бывало и наоборот. Как-то так отражалось, искажалось, не поймешь.

Иван Дмитриевич застыл на месте, прислушиваясь. Крик не повторился. Казалось, человек, испустивший его, теперь умолк навеки.

Через минуту на нижней площадке осторожно щелкнул дверной замок, послышались тяжелые мужские шаги и острые женские, зашуршал по ступеням подол платья. Иван Дмитриевич склонился над лестничным провалом. В мужчине он узнал Евлампия, но женщину разглядеть не успел. Хлопнула дверь подъезда, все стихло. Иван Дмитриевич метнулся вниз, однако в вестибюле замедлил шаги, усилием воли заставил себя сосчитать до десяти, чтобы не выскакивать на улицу, как джинн из бутылки, и лишь затем степенно вышел из парадного. Он-то думал, что эта парочка двинется пешком, нетрудно будет проследить за ними, но просчитался. Извозчик не зря стоял у подъезда. Евлампий с его дамой уже сидели в пролетке, Иван Дмитриевич рванулся было к ним, и тут подскочивший откуда-то сбоку Гнеточкин цепко ухватил за локоть:

— Что случилось?

Проклятый пудель, суетясь под ногами, обмотал их обоих своим поводком, который Гнеточкин не догадался вовремя выпустить из рук. Выпутаться удалось не сразу, тем временем пролетка тронулась. Извозчик нахлестнул лошадей, копыта ударили чаще и громче.

— Стой! — заорал Иван Дмитриевич.

Куда там! Пролетка загремела, понеслась по пустынной улице. Качнулся и пропал за углом фонарь, освещавший бляху с номером.

К счастью, мимо проезжал экипаж с двумя офицерами и солдатиком на козлах. Пронзительно свистнув, чтобы служивый придержал своих залетных, Иван Дмитриевич побежал рядом, запрыгнул на подножку:

— Господа, я из полиции!

— О-о, мадонна миа! — радостно пропел один из офицеров. — Ты шпик?

Водкой от него разило убийственно. Кажется, поднесешь к губам зажженную спичку — и запылает воздух, огненные струи с дыханием вырвутся изо рта, как у Змея Горыныча.

— Срочно, господа, требуется ваше содействие, — начал было Иван Дмитриевич и слетел с подножки, получив кулаком в ухо.

В голове зазвенело, он рухнул на мостовую, а офицеры засмеялись и поехали дальше.

— Зря вы так свистали, — наставительно сказал Гнеточкин, помогая ему подняться. — Так страшно только разбойники свистят.

Иван Дмитриевич подтянул штанину, ощупал ссадину на ноге. Чертов пудель, высунув язык, вертелся возле.

• Предыдущая
• 28/55
• Следующая