Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/53
• Следующая

Она с явным интересом оглядела Николая, спросила:

— Вы здесь работаете?

Николай кивнул. Он внимательно посмотрел в ее голубые глаза, протянул руку, назвал себя.

— Рита, — смущенно прошептала она.

Он постоял еще немного рядом и ушел бродить по коридору. Увольнение Лесного он пережил тяжело и до сих пор искал себе оправдания. Временами его даже тянуло признаться.

Во-первых, он не предполагал, что Копытов поступит так сурово. По логике, не должно было случиться ничего серьезного — выговор на худой конец. Во-вторых, он несколько раз пытался предотвратить опечатку: брался за телефонную трубку, чтобы позвонить в типографию, но не позвонил. Не мог сделать этого, потому что ненавидел Лесного. А на душе было гадко. Николай сознавал, что поступил подло. Чтобы оправдаться перед самим собой, он доказывал себе, что по отношению к нему Лесной совершил не меньшую подлость.

Однажды Николай не выдержал и спросил его:

— Как живешь?

— Вашими молитвами.

Пересиливая неловкость и неприязнь, Николай произнес:

— Мне нужно поговорить с тобой. Я виноват в том, что произошло.

— Неважно.

— Нет, важно! — решительно воскликнул Николай. — Я виноват в том, что тебя увольняли.

— Может быть, — согласился Валентин, не догадываясь, на что намекал Николай. — Дело прошлого…

На этом бы и кончиться разговору, но Лесной заявил:

— Ты обо мне не беспокойся. Ты о себе подумай. Ведь совсем разучился работать. Сидишь, стул давишь.

Николай чуть не вскрикнул, шагнул к Лесному и сказал:

— Мальчишка! Молоко на губах не обсохло, а туда же…

Лесной направился к дверям, на полдороге остановился и ответил:

— Не вышло из тебя газетчика. Ради денег пишешь.

«Ну и что? — вызывающе спросил Николай свое отражение в зеркале и мысленно обратился к ушедшему Лесному: — А ты?»

Но даже ругаться было лень. Безделье приводило к назойливым мыслям, избавиться от которых удавалось только вином. Не много — два-три стакана в вечер — и становилось легче. Можно было болтать со случайными знакомыми, хохотать, жаловаться…

Потом им овладело желание избавиться от Лесного, чтобы не видеть его самодовольной физиономии. Николай внимательно приглядывался к Полуярову и Копытову — кто же из них будет редактором?! Он решил на всякий случай не отходить от Копытова, но и не выдавать своей неприязни Полуярову.

Но пока он раздумывал, что и как делать, что предпринять, его вызвал Копытов.

— Разговор у меня к тебе есть, — сумрачно сказал редактор. — Правду говорят, что ты разводишься? Или сплетни?

— Развожусь.

— Ух, снял бы я сейчас с тебя штаны да всыпал как следует! — с искренним возмущением воскликнул Копытов. — Ты меня извини, конечно, за такие слова, но мало, видно, теперь детей порют. Чего вы там не ужились? Чего не поделили?

— Я тут ни при чем, — жалобно отозвался Николай. — Жена мне изменяла с моим подчиненным. С Лесным. А я с ним должен каждый день один на один в кабинете сидеть.

— Остановись, дай опомниться, — попросил Копытов, но Николай, словно подталкиваемый кем-то в спину, продолжал:

— Лесной вообще не имеет права работать в газете. Его моральное, вернее, аморальное, лицо достойно осуждения.

— Тебе легко осуждать, — кусая ногти, проговорил Копытов. — Выпороть бы вас всех… Лоботрясы. Иди.

Не успел Николай прийти в себя от этого разговора, как его вызвал Полуяров, спросил отрывисто:

— Когда перестанете бездельничать?

— Когда будут нормальные условия для работы, — оторопев от неожиданности, пробормотал Николай. — Я не могу работать с Лесным, вы это знаете… Неужели нельзя перевести его в другой отдел?

— Вы не замечаете одной интересной детали в жизни редакции? — вопросом ответил Полуяров. — Происшедшее на партийном собрании не мешает редакции работать. Никто, кроме вас, не носит траура. Вы опустились, Рогов.

— Завтра я приду в новом костюме, — сказал Николай, вспомнив о Риточке, — вы удовлетворены?

— Да, если вы в новом костюме будете работать как полагается. Напрасно вы ждете чего-то, надеетесь на выгодные для вас перемены.

— Ничего я не жду, — пробормотал Николай, — можно идти?

— Идите. Мне жаль вас, вы на опасной дорожке. Я надеялся, что вы переживете личное горе, как человек, как коммунист.

— Вы меня и за человека не считаете? — гордо спросил Николай. — И при чем здесь…

— А при том, — строго произнес Полуяров, — что в любых случаях жизни надо быть коммунистом. Я не оправдываю поведения Лесного, но вы не имели права распоясываться, к бутылочке тянуться…

В глубине души Николай готов был поблагодарить Полуярова: «Спасибо, я и сам знаю, что иду неверным путем. Вы поддержали меня». Но, смерив Полуярова недобрым взглядом, Николай ушел.

Риточка смотрела на него с нескрываемым любопытством, и Николай немного воспрянул духом.

Назавтра в областной газете было напечатано объявление о разводе. Николаю казалось, что в редакции все отводят от него глаза. Но никто ничего не сказал. Риточка подошла и, протянув газету, спросила участливо:

— Это вы?

Малиновый ноготок показывал на объявление… Рогов… Роговой…

Николай был в новом костюме, с удовольствием оглядел себя в зеркале и ответил небрежно, что это он.

— Вот поэтому я и боюсь выходить замуж, — проговорила Риточка, поправляя платье на высокой груди. — Вдруг попадется муж вроде вас.

Она вздохнула и посмотрела на него так жалобно, что Николай сразу понял и спросил: — Вы часто бываете в театрах? Она ответила, сокращая разговор:

— Когда пойдем?

Николай удовлетворенно улыбнулся, провел взглядом по ее точеной фигурке, расчетливо обтянутой платьем, и сказал:

— Да хоть завтра.

«Тоже ведь женщина, — насмешливо думал он, глядя ей вслед, — дура-дурой, а способна… заинтересовать. Надо было иметь дело вот с такими риточками, а не жениться. Весело, и никаких судов».

Однако назавтра пришлось срочно выехать в командировку. В редакцию поступило письмо, в котором работник одного из горкомов комсомола сообщил, что молодой навалоотбойщик Василий Кошелев из передовика стал пьяницей.

Прощаясь с Риточкой, Николай краем уха слышал, как Полуяров доказывал Копытову, что кого-кого, а Рогова посылать не следовало — сам пьет.

«Вот когда приеду, привезу статью, тогда посмотрим», — подумал Николай. Он был уверен, что привезет такой материал, что вся редакция ахнет.

Теплилась в сердце любовь, но Ольга твердила себе: ты недостойна его. И все-таки нельзя было сдержать радость, нельзя было приказать сердцу.

Мечта о счастье волновала Ольгу, как волнуют будущего пилота плывущие в поднебесье облака. Не скоро достанешь их, но они зовут, манят, и, ступая по земле, восторженно смотришь на небо.

Новые силы пробудились в Ольге. Она удивлялась, откуда берется в ней страстное желание работать и работать. Его не могли заглушить даже муки совести и раздумья.

Она тянулась к Валентину, но ее крепко держали и не отпускали воспоминания. Она хотела многое забыть и не могла. Ольга закрывала глаза, и в ушах раздавался торопливый говорок низенькой женщины, прячущей в сумочку сто пятьдесят рублей за «сами согласитесь, рискованное дело». Потом Ольга вспоминала койку в коридоре больницы и белую стену, к которой она отворачивалась, когда мимо проходили студентки-практикантки. Тогда ей приснился ужасный сон: маленький, в клетчатом пальтишке, ее сын, со сползшим с одной ноги чулком, стоит к ней спиной. «Милый! — кричит она. — Иди к маме! Иди ко мне, к маме!» А он так и не обернулся, не показал лица, ушел… а пальтишко было клетчатое, а с одной ноги сполз чулок…

Все это было, и все это не забывалось.

А суд… Небольшое здание, нижний этаж каменный, верхний — деревянный. Вход со двора, заставленного поленницами, заваленного кучами мусора.

Заседание проходило в низкой неуютной комнате. Когда вызвали Ольгу, она сначала боялась поднять голову, ссутулилась, но чем дальше рассказывала, тем шире расправляла плечи, выпрямлялась. Она чувствовала, что ей ничем не убедить суд и говорила торопливо, словно ждала, что ее прервут в самом важном моменте рассказа:

• Предыдущая
• 45/53
• Следующая