Белый ящер - Вежинов Павел - Страница 9
- Предыдущая
- 9/26
- Следующая
Алекси вернулся домой в полной растерянности. Со своей точки зрения Несси был прав. Трифон со своей — тоже. Но не могут же все быть правыми вот так, для себя. Тогда у нас будет не общество, а сборище людей, где каждый с трудом выносит остальных. Уж если Трифон не может помочь собственной дочери, то ему и подавно это не удастся. Тем более что Руми все же была не такой, как те, другие. Она была девушкой. И почему надо считать ее бесстыжей, когда она, быть может, просто естественна. В конце концов, любая более или менее длительная связь предполагает известные взаимные чувства. А как раз в этом Несси нуждается больше всего.
Но дружба между Несси и Руми продолжалась чуть больше месяца. А затем девушка исчезла так же внезапно, как и появилась. Алекси подождал несколько дней — может, заболела или уехала куда-нибудь. Но Руми не приходила.
— Что случилось с Руми? — не вытерпел наконец Алекси.
— Ничего, просто мы расстались, — спокойно ответил Несси.
— По чьей инициативе?
Несси нахмурился.
— Послушай, отец. Люди мне быстро надоедают, — неохотно произнес он. — С какой же стати мне их терпеть?
— Но люди все-таки не вещи… Нельзя ж их выбрасывать когда вздумается.
— Никто не имеет права подчинять себе других, — мрачно ответил Несси. — Ни по какой причине. И ничем — ни силой, ни слабостью. Это отвратительней любой политической тирании.
Алекси молчал. Что он мог ему ответить? И все-таки нельзя же было отступить просто так, без всякого сопротивления.
— Ты вообще веришь во что-нибудь?
— Зачем? — Несси бросил на отца презрительный взгляд. — Достаточно правильно мыслить. Декарт сформулировал это в нескольких словах: «Я мыслю — значит, я существую». По-моему, этим все сказано.
— Ты никогда не будешь счастлив! — изрек вдруг Алекси. — У человека есть еще и сердце, если ты об этом что-нибудь слышал.
— Сердце всего лишь жалкий насос, — ответил Несси. — Говорят, больше всего на человеческое сердце похоже свиное.
Алекси забился в кабинет, как преследуемый барсук в нору. Как всегда после разговоров с сыном, во рту горчило — знакомый вкус поражения. Если верно, что разум — самое совершенное и самое ценное из всего, что есть у человека, то Несси, безусловно, прав. В таком случае полное удовлетворение этого разума, вероятно, и можно назвать счастьем. Величайшие умы человечества были несчастны? Одиноки? Если даже и так, все равно — это единственная цель, достойная настоящего человека.
И снова затопали по холлу маленькие шагающие экскаваторы, направляясь в комнату Несси. И снова Алекси, как барсук, прятался у себя в кабинете. Наступило лето. Город обезлюдел. Пустые улицы навевали непреодолимую скуку. Каждый стремился куда-нибудь уехать — к морю или в горы, — лишь бы избавиться от удушающей бензиновой гари. Алекси, изнывая от жары и обливаясь потом, не мог ни работать, ни думать. Лишь Несси был таким же, как всегда, — невозмутимым и безукоризненно опрятным, на его чистом лице не было ни капли пота, хотя ходил он, как и зимой, в пиджаке и при галстуке. Отдыхать он, понятно, никуда не поехал — любое безделье казалось ему непонятным и абсурдным.
В один из этих летних дней в кабинет Алекси внезапно ворвался Трифон. Несчастный, взмокший, теперь уже окончательно сломленный. Несколько растерявшийся Алекси пригласил его сесть. Трифон не сел, а попросту повалился в кресло, словно хотел раздавить все его пружины.
— Что случилось? — испуганно спросил Алекси.
— Что случилось?! — с неожиданной силой взревел Трифон. — Случилось то, что мы с тобой скоро станем дедушками!
Алекси онемел. Лицо его побледнело, губы пересохли. Трифон и не ожидал, что новость произведет на друга такое впечатление.
— Ты уверен? — тихо спросил Алекси.
— Вполне. Мы были у врача.
Алекси молчал. Казалось, он отключился от всего, ушел в себя, совершенно забыв, что, кроме него, в этом тесном, раскаленном кабинете есть кто-то еще. Трифон, успевший немного оправиться, недоуменно смотрел на него.
— Что ж, ты мне так ничего и не скажешь? — спросил он наконец.
— Ребенок должен родиться! — еле слышно проговорил Алекси.
— Это я и хотел от тебя услышать! — обрадовался Трифон. — Поговори со своим негодником… Нужно его подготовить…
— Ты с ума сошел! — воскликнул Алекси. — Несси не должен ни о чем знать.
Теперь уже растерялся Трифон.
— Почему? Что ж, ребенок так и родится без отца?
— Ты думаешь, Несси может быть отцом? Ведь ему всего десять лет! Хочешь иметь зятя-урода?
Это слово ошеломило Трифона, но не заставило отступить. Как можно так говорить? Парень как парень, красивый, умный. Обогнать других не порок и не преступление. Отстать — вот порок. Алекси потратил не меньше часа, пытаясь втолковать приятелю, что Несси вовсе не «парень как парень», что он не может жить ни с кем, что он холодный, преступный эгоист и принесет несчастье его дочери.
— Неужели мы вдвоем не сможем вырастить одного ребенка? — взорвался наконец Алекси. — Зачем нам чья-то помощь?..
Но Трифон так и ушел мрачный, неубежденный. К удивлению Алекси, на помощь ему пришла мать Руми. Ей, сказала она, и глядеть-то на него противно, не то что брать в зятья. Почему — не объяснила. Но ее хмурое лицо, на котором было отчетливо написано еле сдерживаемое отвращение, говорило лучше всяких слов. Алекси не обиделся, наоборот, был ей глубоко благодарен. Она согласилась, что Руми должна рожать. С трудом, но согласилась. Алекси ликовал, но ничем этого не выдал. Сейчас самым главным было добиться рождения ребенка.
Несси ни о чем не сказали. И ребенок родился — ровно через девять месяцев, как все прочие дети. Окаменев от напряжения, Алекси сидел в кабинете главного врача, мокрый снег с дождем царапал оконное стекло. Долго ждать не пришлось — вскоре его позвали взглянуть на новорожденного. Младенец как младенец — маленький, фиолетовый, морщинистый, будто печеное яблоко, с тоненькими ножками и редкими волосиками на мягкой головке. Алекси бросил на него какой-то странный, безучастный взгляд, отвернулся и вышел.
Так рухнула его последняя надежда. Как сильно ни разочаровался он в сыне, в глубине души Алекси тайно надеялся, что тот все-таки положит начало новому виду людей — «Homo super», как он однажды выразился. Печальная, иллюзорная цель, и главное — бессмысленная, потому что, как он впоследствии убедился, человечеству дано развиваться лишь одним-единственным путем — естественным. Не может быть жизнеспособным то, что не выстрадано, не приспособлено к окружающему миру.
Алекси вернулся домой поздно вечером, остановился у окна. В голове было пусто. По-прежнему падал мокрый мартовский снег, трамвайные дуги рассыпали над черными крышами фиолетовые искры. В комнате сына гремел магнитофон. Алекси уже знал, что Несси включает его лишь во время своих сексуальных сеансов — вероятно, чтобы заглушить все остальное. Алекси слушал музыку с отвращением, словно это и были те самые звуки. Нет, этому парню надо во что бы то ни стало помешать создавать детей. Где гарантия, что следующий не окажется каким-нибудь выродком? У Алекси были слишком серьезные основания для таких мыслей.
Так и осталось неизвестным, узнал Несси о своем ребенке или нет. Об этом между ними не было сказано ни слова. Достоверно лишь одно — ребенок о своем отце не узнал ничего. Записан он был на фамилию матери, а когда имя отца таким ужасным способом всколыхнуло всю страну, ему исполнилось всего три года, и все уже были просто обязаны скрыть от него страшную правду.
- Предыдущая
- 9/26
- Следующая
