Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 76

• Предыдущая
• 76/93
• Следующая

– Сопротивляться… Вас одиннадцать человек…

– Мы просим вас дать слово офицера не препятствовать нашим действиям и не пытаться воздействовать на солдат и гражданское население.

– Даю слово. Крис, бога ради, передайте мне вон тот стакан…

– Извольте! Господа, – сказал начальник юротдела, оборачиваясь к офицерам, – я полагаю, нам больше не требуется никаких гарантий. Идемте!

– Как же, не требуется, – приглушенно сказали в дальнем углу, передергивая затвор. – Еще как требуется. Вы, Кристофер, его не знаете, вы тут недавно…

Сквозь гул в ушах голоса долетали плохо, но подполковник готов бы поклясться, что голос господина Руби зазвучал сконфуженно.

– Господин подполковник! Весьма сожалею, но вынужден попросить вас выпить за здоровье Его Высокопревосходительства.

Глухо звякнуло. Почти неслышно забулькало.

В ноздри ударило въедливым духом травяного самогона.

– Прошу вас.

Эжен-Виктор инстинктивно отстранился. Дразнящий, манящий запах, почти полгода мерещившийся главе планетарной Администрации везде, куда бы ни заносили его служебные обязанности, вдруг показался омерзительным; будь это хотя бы «Вицли», даже трехзвездочный, еще бы куда ни шло, но мерзкую сивуху местного разлива не только отвергал разум, но и отказывалось принимать нутро. Впрочем, сам виноват. После введения его собственным указом сухого закона фирменных напитков на Валькирии днем с огнем не найдешь, тем более что транспорты по-прежнему не идут.

– Это излишне, Крис.

– Согласен. К сожалению, господа офицеры придерживаются иного мнения, ваше высокоблагородие. Ну, за господина Президента!

Граненая кромка ткнулась в самые губы.

До сих пор никто и никогда не осмеливался диктовать подполковнику Харитонидису, когда ему пить, а когда нет. Но колокол в затылке гудел все надрывнее, могучие руки, способные сгрести в охапку и кучей выкинуть в распахнутое окно обнаглевших мальчишек, предательски дрожали, а самое главное – запах, источаемый маслянистой жидкостью, почему-то перестал быть противен. В конце концов, один лишь глоток, потом еще один, затем – до дна, и многие проблемы снимутся сами собой; во всяком случае, голова болеть перестанет максимум через полчаса.

Проверено не раз.

Первый глоток его высокоблагородие сделал, явно превозмогая позывы к блевоте, но, начиная со второго, дело пошло совсем иначе: нездорово-мутные глаза оживленно блеснули, кожа порозовела.

– Ух-х… – выдохнул глава миссии. – Паш-шло!

Кристофер Руби отвел глаза.

– Вы удовлетворены, господа? Прекрасно. Я могу вам быть чем-то полезен, господин подполковник?

– Зажгите свечу, Крис. Благодарю.

Многоногий топот стих за дверью. Морщась от каждого движения, Эжен-Виктор Харитонидис поворочался, устраиваясь поудобнее. Боль быстро уходила. Она была уже и не болью даже, а так, смутным, с каждой секундой все более тускнеющим воспоминанием о чем-то нехорошем, происходившем то ли с ним, главой миссии, то ли с кем-то другим, хоть и знакомым, но – по сути – посторонним, не имеющим к нему отношения.

Стихли колокола, унялись молотобойцы, с вечера мерно стучавшие в наковальни висков, взвизгнув напоследок, угомонилась циркулярная пила, въедавшаяся в череп от переносицы…

Пришло другое. То, о чем он пытался и почти сумел забыть.

Хотелось еще.

Очень хотелось.

Подполковник застонал.

Если сейчас же, немедленно, не повторить, все начнется по новой; этого нельзя допускать, нельзя ни в коем случае. Он не алкоголик. Он не хочет пить, тем более в одиночку. Ему необходимо полечиться. Он читал когда-то, что спиртное в малых дозах – лучшее лекарство, а ему и не нужно много; всего лишь еще один стаканчик – и он опять человек, ну, в крайнем случае – два стаканчика, но это же тоже не доза…

Вот! Кажется, снова давит, постукивает в виски… точно!

Мозг работал точно и четко, круче компа. В резиденции ни капли. На дворе глубокая ночь, а «Два Федора» теперь закрываются ровно в десять. Притоны? Нет никаких притонов. Были, да сплыли. Людей можно понять, людям надоели облавы. В «обезьянник» пойти, что ли? Нет, нельзя. Он, слава богу, губернатор, а не синяк, чтобы пить с туземцами…

Какая сука вообще придумала этот гребаный сухой закон?

Убил бы…

О!

Аптека!!!

Ге-ни-аль-но.

Ай да Жэка, ай да сукин сын.

Пусть попробуют отказать больному в медицинской помощи…

Подполковник попытался привстать. И не смог. Тело стало ватным, дряблым, мелкая дрожь пробивала каждую мышцу, руки дрожали.

Нет, никак. Если бы подлые мальчишки не зажилили пойло…

– Прошу прощения, господин подполковник…

В тускловатом сиянии трех огарков, мигающих в розанах канделябра, вновь колышутся лица.

Опять Руби…

– Крис, Крис! – Пальцы Харитонидиса судорожно заскребли по горлу.

– Видите, профессор? – голос начальника юротдела озабочен.

– Да вижу, вижу, все вижу, дорогуша, – отзывается второй, но нельзя понять, отвечает ли он Кристоферу или обращается к подполковнику. – Что ж это вы, милейший, как же это вы не убереглись? Теперь, вот-те – нате, изволь все с самого начала начинать…

Полузатянутая засиженным мухами туманом, над лежащим склоняется пушистая седенькая эспаньолка, добрые близорукие глаза, увеличенные толстыми линзами в роговой оправе, торчком из нагрудного кармашка – облупившаяся трубочка стетоскопа.

Доктор Зорге!

Спаситель, отец родной!

– Рувим Газиевич, – сипло прохрипел страждущий, – полечиться бы…

– Обязательно, – радостно подхватывает ведущий эскулап Козы. – И думать не думайте, что бросим вас такого. Только вы уж простите старика за откровенность, на сей раз – никакой амбулаторщины, только стационар, безусловно и категорически стационар. Один раз, mea culpa,[43] поверили на слово, теперь хватит, дорогуша, никаких больше экспериментов. Вы для нас – отец родной, вам болеть никак нельзя…

– Пи-ить…

– Конечно, конечно, сколько угодно…

Эжен-Виктор жадно приник к стакану и, глухо зарычав, выплюнул холодную минералку прямо на белоснежный халат доктора.

– Дайте пить, гниды! Пи-ить да-айте!!

Хочется крушить и рвать. Не получается. Вспышка гнева отняла силы.

Все как когда-то.

Над самым ухом – голоса.

– Подержите-ка его, Кристофер. Вот так, так. Хорошо.

Комариный укус в плечо.

Черное пламя, рвущее душу на куски, опадает.

Голоса удаляются, сталкиваются, смешиваются…

– Вы уверены?

– Дорогуша, я практикую сороковой год, из них почти двадцать – тут, на Валькирии; я пользовал еще Бельцина… вы можете, конечно, собрать консилиум, это ваше право, но, поверьте на слово, милейший, и Абу Алиевич, и Дорменталь, и мистер Хэрриот подтвердят мой диагноз…

– Но ведь…

– Никаких «но», молодой человек. Рецидив есть рецидив. Вы же сами видели: динамизированная агрессия, неадекватность восприятия; delirium в чистом виде; больше скажу, налицо синдром Рубцова – Форрестола, если вам это о чем-то говорит. И я, между прочим, еще в январе предупреждал…

– … документальное оформление…

– А как же? Все оформим, самым документальным образом: скорбный лист, историю болезни, анализы. Не понимаю, дорогуша, вам нужен начальник на работе или живой начальник?

– …если другого выхода…

– …совсем другой коленкор. Завтра с утра ждите санитаров… Ну, дорогуша, это уже зря… впрочем, премного благодарен… Засим, как говорится, позвольте откланяться.

Действие укола постепенно сказывалось.

С каким-то тупым, тусклым от притихшей, но никак не желающей уходить головной боли безразличием Харитонидис смотрел, как закрылась дверь за доктором, как начальник юридического отдела снял с себя кожаную курточку и аккуратно повесил ее на спинку стула.

«Он, кажется, сошел с ума?»

Руби подошел к постели, зачем-то поклонившись подполковнику, взял его мундир, висевший в изголовье, и быстро пошел к двери.

• Предыдущая
• 76/93
• Следующая