Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая

– Теперь нас точно от пролетариев не отличить, колотить их в гроб, – трудовые мозоли и грязь под ногтями мы себе надолго обеспечили.

– Слушай, Леха, – спросил он в очередной передых, – а чего ты так взбесился недавно? Ящик-то этот где-то по дороге осел, без нас, так-разэтак. Тут его точно не было.

– Понимаешь Серега, мне так обидно стало… Это все романтические книжные представления. Сначала воображаешь себе грозного, изворотливого, матерого врага, у которого свои, хоть и черные, но серьезные цели. И вдруг он превращается в жулика, умыкнувшего на базаре кошелек. И спрашивается тогда, какого хрена мы с Барашковым делали у красных в Ростове, выискивая немецкий след? На черта нам этот след? Каково мне умирать за этот груз, если я даже не знаю, что там?

– А давай посмотрим? – предложил Мельников. – Наплевать. – И, не дожидаясь ответа, сорвал пломбу с одного из ящиков.

Под деревянной крышкой оказался короб-сейф с кодовым замком.

– Вот зараза, – разочарованно плюнул Серега, – а я как раз ключи дома забыл!

– Вы чего там? – окликнул друзей Барашков.

– А ты погляди.

Студенты подошли оба.

– Решили удовлетворить любопытство? Ну что, видит око, а зуб неймет? – сыронизировал Вениамин, покрутив пальцами колесики замка. – Так можно и до второго пришествия угадывать.

– Я еще одну пословицу знаю – хохлячью, тяни ее налево, – мрачно заметил Серега. – Бачили очи, шо куповалы – ижте, хоть повылазьте.

Студент-химик, продолжая машинально перебирать секретную цифирь, согласился:

– Тоже неплохо.

Вдруг замок щелкнул.

– Мать моя женщина, никак сработало! – удивился Барашков и осторожно приподнял крышку короба.

Алешка и Серегей как подползли на карачках, так и остались, позабыв про то, что человек – существо прямоходящее.

В лучах лунного света матово отливали уложенные в три ряда слитки.

Лиходедов вынул один и приблизил к глазам. Даже без дополнительного света можно было различить клеймо Российского Императорского Банка и пробу. Рука задрожала от волнения и тяжести. Он протянул слиток Вениамину:

– Это что, з-золото?

– Аурум, – подтвердил Барашков.

Четверо участников тайной операции, забыв обо всем, сидели около вырытой ямы и молча смотрели то друг на друга, то на ящики.

Лиходедов, чтобы не заговорить первым, остервенело грыз какую-то прошлогоднюю травинку. Постепенно слюна во рту наполнялась горечью, но юноша какое-то время этого не замечал. Постепенно знакомый запах защекотал ноздри. Алешка сплюнул. Он понял, что жует полынь.

Первым заговорил Мельников:

– Так вот за чем все охотятся… А я-то, дурак безмозглый, так-разэтак, все думал – отчего это Сиверс спит и видит наши станки у себя в обозе?

– У немцев, – поправил Барашков.

– Чего?

– У немцев в обозе. Этот налет Сиверсу заказывали. Он, может, и получил бы свою долю, но остальное пошло бы к немцам.

– Но оно же у нас.

– Прошу заметить, только у нас четверых, – Вениамин сделал акцент. – А мы не красные, не немцы, и даже не добровольцы, в смысле – корниловцы. Мы донские партизаны. А командир наш – полковник Чернецов – убит. Вопрос: чье золото?

– Казачье, – без колебаний ответил Лиходедов. – И точка.

– Донское, – поддержал друга Мельников.

– Так-то оно так. А где теперь оно – Донское правительство? В подвале от большевиков прячется? Казачество где? Оно с добровольцами или с драпанувшим Походным атаманом? Или это аксайцы, которые с красными перемирия заключают? Кто казачество?

– Ты не обижайся, Леха, но Вениамин прав, – сказал Журавлев. – Вопрос приобретает исторический масштаб.

– Знаю, сейчас скажете, что история ошибок не прощает. Только я вот что думаю: пока с большевиками всерьез только Добрармия сражается – там лучшие, и мы в этом убедились. Золото Корнилову для борьбы нужно, для оружия, для переговоров с союзниками. Мой командир – полковник Смоляков. Это, как говорится, его война. Да нам самим и не доставить груз Алексееву.

– А как же байки про оборудование? – спросил Барашков. – Тебе не кажется, что тобой воспользовались, как маскировочным халатом? Дескать, какие-то гимназисты охраняют какие-то железяки. Никаких пересудов, и забрать груз можно по-тихому, когда захочешь.

В душу Лиходедова холодной змеей стало заползать сомнение. А что если студенты захотят завладеть золотом, как захотел Ступичев? В книжках написано, что презренный металл поедает человеческий разум, а тут золота столько…

Алешка встал, как будто потягиваясь, а сам незаметно нащупал в кармане браунинг. Серега, наверное, тоже почувствовал нечто подобное и встал рядом со своим другом.

Но Барашков, окинув их взглядом, обезоруживающе улыбнулся:

– И я в детстве Стивенсона читал. Не волнуйтесь, мне ведь тоже хотелось прояснить ваши намерения. Теперь я их знаю.

– И что с того? – мрачно произнес Мельников. Серега не мог так быстро переключаться от подозрений на дружелюбные отношения.

– Я думаю то же самое. Только у меня есть непременное требование. Оно для нашей же безопасности. Даже Смоляков не должен знать, что мы на самом деле узнали, что в ящиках. Пока не должен. Идет?

– Согласен, – Лиходедов протянул руку Барашкову. – Когда говорить, решим все вместе. А теперь как командир нашей группы приказываю зарыть груз и выступить в направлении станицы Аксайской.

Четверо конных теней проскользили по станице, топя отзвуки копыт в незамерзающей уличной грязи. На околице станицы было еще темнее, чем в степи. Редкие огоньки в окошках хат говорили о том, что подавляющее большинство хозяев ночью предпочитает спать.

Привязав лошадей к дереву неподалеку от угла нужной улицы, партизаны осторожно направились вдоль плетней и заборов к дому вдовы Семеновой.

Еще на подходе друзья заметили отсветы за плотными шторами выходящего во двор оконца. Из трубы пепельной струйкой на фоне черного неба шел дым. Под утро в хате еще не спали.

– Припозднились они, однако, – шепнул Алешке Серега. – Но тем лучше – наверняка в солидном подпитии находятся, так-разэтак. Легче эту кодлу брать будет.

Но Алексей запротестовал:

– Мы же договорились, живьем брать только Ступичева, а с остальными – как получится. Другие нам без пользы. В женщин, если есть, чур, не стрелять.

Партизаны решили действовать так: Мельников входит в дверь, а Лиходедов, Барашков и Журавлев выбивают окна и лезут через них.

– Тихо! – вдруг шепнул Вениамин. – Смотрите!

Друзья, притаившись за растущими вдоль улицы деревьями, увидели, как с другой стороны к дому метнулось несколько фигур. Люди возникали из темноты в том месте, где у старых акаций стоял поломанный шарабан. Они бесшумно перебегали открытое пространство и с ходу перемахивали через забор.

– Восемь, – насчитал Лиходедов. – Это еще кто?

– Конкуренты, – с досадой ответил Барашков. – Опередили. Ну что ж, посмотрим, что у них получится.

Вскоре раздался стук в дверь, потом удары, крики, звон выбиваемых окон и револьверная стрельба. Перестрелка внутри дома была короткой, но ожесточенной, потом вновь зазвенели стекла, и хриплые вскрики возвестили о том, что пролилась кровь. Затем на улице трижды выстрелили. С треском распахнулась калитка. Двор покидали уже лишь шестеро нападавших. Двое из них волочили на себе человека в нижнем белье. На долговязого фотографа пленный похож не был.

– Это Ступичев! Вон рука забинтована! – дернулся Мельников. И в ту же секунду с противоположной стороны улицы грохнул выстрел. Пуля ковырнула кору дерева.

Видно, девятого налетчики оставили «на шухере». Серега пальнул из браунинга в ответ, крикнув:

– Давайте за ними, может, отобьем!

Лиходедов, Барашков и Журавлев открыли огонь по нападавшим, перебегая от дерева к дереву. Двое со Ступичевым устремились вперед, а их соратники принялись палить из револьверов, прикрывая отход.

Алешка старался попасть по тем, что волокли пленного, но Барашков остановил его:

– Так подъесаула пристрелишь!

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая