Ноль часов - Веллер Михаил Иосифович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/117
• Следующая

— Что?

— Что, все так делают. Ничего, ничего. — Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. — Спокойной ночи, пора спать.

— Есть честь, — растерянно сказал Ольховский.

— Почему для всех нет, а для тебя есть?

— Отчего же только для меня. Сорок человек в команде. Зеленые пацаны причем в основном.

— Неужели ты в самом деле думаешь что-то изменить?

— Еще как! Еще как!.. Представь — если бы мы в октябре семнадцатого вложили сотню снарядов в Смольный? Вся история пошла бы иначе! Так что нечего кивать на объективные законы. Я и есть объективный закон.

Некоторый мандраж на борту присутствовал. Без повода замечали друг другу, что все нормально, а будет еще нормальнее.

Колчак вернулся из командировки: на «Волго-Балте» доехал пассажиром до Москвы, проводя рекогносцировку маршрута. «Пройдем», — удостоверил он.

Облеченный доверием Шурка, томясь жаждой чего-нибудь такого, внес от лица совета предложение: провести как бы небольшой митинг у памятника декабристам, ну, типа вроде клятвы, что ли. Услышав, Колчак сделал публичное заявление:

— Кого я со школы ненавидел — так это декабристов. Боевые офицеры! — точили лясы и бездарно дали перебить сотни доверившихся им людей. Ах — пятерых повесили… Мало!!! Всех офицеров надо было перевешать — за неумение и нежелание командовать, что привело к катастрофе, за неуправление войсками в бою, за обман своих солдат: вот в чем преступление! Хоть бы раз помянули тех, кого в картечь разметелили на Сенатской, кто вмерзшим в лед уплыл в залив: нет, нам жалко только господ аристократов, а солдаты — хрен с ними, серая скотинка, им помирать по званию положено. Один ротный залп по экипажу царя — и вся история России пошла бы иначе! Все, что требуется для наведения шороха — решимость, организованность и крепкие нервы. Власть лежит и ждет, кто ее возьмет! А тут: бал-бал-бал бал-бал-бал!

— Их там счастье, что мы пока еще здесь, — резюмировал Мознаим.

Если в Петербурге и случается раз в полвека наводнение, то бывает оно ближе к середине октября. Но редкий год проходит без того, чтобы западный ветер с Балтики не запирал невское устье нагонной волной; тогда тяжелая вода выплескивается на ступени Адмиралтейства, скрывается в глубине булыжный обвод Василеостровской стрелки, лужи бьют вдоль Менделеевской линии, и в кайме мусора пологие валы полощут гранитные фасы петропавловских бастионов. Стихия, понимаешь, и поэзия. Диалог Медного Всадника с дамбой. И ничего дамба, как выяснились, не помогла: застоялая акватория залива цветет и пахнет, но проходы встречных вод в ней достаточно широки, чтобы мощный сход невского течения при западном ветре в считаные часы поднял уровень реки на метр и два выше ординара.

В восемь вечера Колчак лично привел портофлотовский буксир: нельзя было рисковать непредвиденными задержками. Буксир назывался «Мощный», но мощность его была умеренной, средней; хватит. Рабочий день в порту кончился в пять; состоящую из четырех человек команду пригласили на борт закусить. Буксир ошвартовали по левому борту.

Дождевые струи летели полого, дробя зигзагами проблески фонарей; подходящая была погода. С оттенком художественной символичности и исторических параллелей, что вовсе необязательно в реальной обстановке.

К одиннадцати уровень воды был на восемьдесят пять сантиметров выше ординара.

— Ну что же, Николай Павлович, — сказал Ольховский, — полнолуние не подвело. Хоть и у лужи живем, а большой прилив — он есть прилив.

Колчаку хотелось поежиться, и поэтому он расправил плечи.

— В ноль часов режем балки, — сказал он так, как запертый долгие месяцы на стоянке моряк говорит, мыслями уже в открытом море: «В полночь поднимаем якоря». — Мосты сейчас в одну разводку, сверху пропускаем — и встраиваемся: после половины третьего вылезать надо.

К полуночи вода поднялась еще на три-четыре сантиметра.

— С Богом! — Ольховский встал и надел дождевик. — Пошли на мостик!

В ходовой рубке было сухо, тепло: обжито.

— Боцману! Сварщиков с аппаратами — в люльки! Швартовой команде — на верхнюю палубу! Приготовиться к отдаче швартовов!

Стальную коробчатую балку швартовом назвать трудно, но в Морском Уставе такой команды, как «Режь балки!» не предусмотрено.

Черная волна шевелилась под самыми балками, косо уходящими от борта в воду к затопленному сходу набережной. Люльки потравили с борта вплотную. Вспыхнули и загудели сине-белые острия газорезок и с шипением лизнули металл. Полыхнула и завилась стружками, растаяла краска в обе стороны рдеющего разрезного шва.

— Команде к отходу — по местам стоять! В машине — поднять давление!

Прорезали боковую и нижнюю плоскость мощных коробок и переместили люльки на другую их сторону.

Полудюймовая сталь поддавалась медленно. Верхний разрез оставляли напоследок: вес балки будет работать на разлом.

В час тридцать пять сквозь голые деревья бульвара всплыл и остановился красный огонь разводного пролета Троицкого моста.

Из люлек доложили:

— На пять минут работы осталось! — Теперь крейсер соединялся с берегом лишь неширокими перемычками.

Буксир тихо застучал машиной, отошел вперед и выше по течению и надраил пятидюймовый буксирный конец, заведенный за носовые кнехты. Теперь, работая на средних оборотах и перемалывая воду за кормой, он создавал тягловое усилие, оттягивающее крейсер от берега и против течения. Одновременно облегчалась последняя работа сварщиков.

— На швартовах — стоп. Все на местах. Машине — готовность к оборотам!

В час сорок поехал вверх сигнал здоровенного центрального пролета Литейного моста.

Неслышный за шорохом дождя речник, двоя в черном зеркале огни надстройки, заскользил сверху.

«Четвертый, — считал Ольховский, — пятый… Сколько их сегодня?..»

В два двадцать шесть ходовые огни поднимающегося судна вылезли справа из-за угла набережной, закрывавшей обзор вниз.

— Режь! — заорал с крыла мостика вниз Ольховский, перегибаясь через обвес.

Две белые точки под бортом вздулись конусами и развернулись алым круговым лепестком по металлу.

• Предыдущая
• 36/117
• Следующая