Бальзам Авиценны - Веденеев Василий Владимирович - Страница 86

• Предыдущая
• 86/156
• Следующая

Роу рассмеялся: как он сразу не догадался? Царь Александр после реформ непременно начнет расширять пределы своей Державы, и проще всего ему сделать это на бескрайних азиатских просторах. Но тут он неизбежно вступит в трения с Британской империей, тоже разинувшей рот на лакомый кусок. Завяжется тугой узел политических проблем, а Бисмарк поможет затянуть его еще туже и непременно раздует пламя войны в самом центре Европы — как только немцы объединяются, они рано или поздно начинают войну! Итак, надвигались грандиозные события, и Томас должен встретить их полным сил, а не дряхлой развалиной, едва передвигающейся с помощью слуг.

Старик нахмурился и повернул к дому: достаточно пустого времяпрепровождения. Конечно, свежий воздух необходим, но можно приказать распахнуть окна в кабинете. И пора узнать, пришло, наконец, письмо Мирадора или нет? Неужели он обманет все ожидания? Нет, о таком лучше не думать, иначе раньше, чем приблизится желанная цель, сам себя сведешь в могилу бесплодными надеждами и переживаниями.

Дэвид помог Роу подняться по ступеням крыльца, открыл перед хозяином дверь и проводил до кабинета.

Там на столе лежало долгожданное письмо — будничный конверт из плотной желтоватой бумаги, перевязанный бечевкой и скрепленный сургучными печатями.

Томас уселся в кресло, отослал слугу и взял конверт. С легким треском лопнула бечевка, и через секунду исписанные убористым почерком листки послания оказались в руках Роу. Сдерживая нетерпение, он все внимательно прочел и облегченно вздохнул: его воля, деньги и нужные люди соберут всех в одном месте! Однако радоваться еще рано, жизнь выбрасывает неожиданные штучки именно тогда, когда ты их совсем не ждешь! Но тем слаще победа, с которой связана сама жизнь!

Он поднялся, прошаркал к камину, где тлели багровые угли прогоревших поленьев, — ночами и по утрам прохладно, несмотря на лето, а старик любил тепло. Бросив письмо на угли, он дождался, пока бумага превратилась в черный пепел, и вернулся к столу.

Опускаясь в кресло, Томас внезапно почувствовал, будто летит в пропасть: голова закружилась, перед глазами поплыли огненные круги, дыхание перехватило, и грудь сдавило невыносимой болью. Слабеющей рукой он успел дотянуться до колокольчика…

Доктор приехал через час. Дэвид встретил его у дверей спальни, куда старика перенесли из кабинета.

— Как он? — на мгновение задержавшись, шепотом спросил врач.

— Увидите. — Слуга меланхолично пожал плечами: если бы он сам мог определить состояние больного и лечить его, зачем тогда нужен эскулап? Только зря переводить деньги?

Полный лысоватый доктор, сверкая линзами очков, на цыпочках вошел в комнату и тихонько приблизился к кровати. Роу лежал на спине. Дыхание старика было хриплым, глаза полузакрыты, резко обозначились морщины на отекшем лице и сильнее стал выделяться крупный нос. Кисти рук, с бугристыми утолщениями на суставах, казались вылепленными из желтого воска. Врач положил на лоб больного руку, пощупал пульс, потом осторожно приоткрыл веко и заглянул в мутный зрачок.

— Я еше жив, — недовольно проскрипел Роу и моргнул.

— А я не собираюсь вас хоронить, — преувеличенно бодренько ответил доктор. Он откинул одеяло и достал трубку. — Кажется, вы несколько переутомились? Придется немного полежать.

— Сколько?

— Посмотрим, как пойдут дела, — уклонился от прямого ответа врач. — Я пропишу лекарства.

— Лекарства? — Томас бледно улыбнулся. — Разве есть лекарства от старости? Просто мне уже слишком много лет… Впрочем, приложите все усилия, чтобы поставить меня на ноги.

— Конечно, конечно.

Закончив осматривать больного, доктор вышел из спальни и поманил за собой Дэвида.

— У него удар, — шепотом сообщил он слуге, косясь из-под очков на неплотно прикрытую дверь. — Нужен полный покой. И… у него есть родственники?

— Мне об этом ничего не известно, — сухо ответил Дэвид. — Все так серьезно?

— Возраст. — Врач развел руками. — Будем уповать на милость Господа.

— Аминь! — пробасил Дэвид…

Александр проснулся рано — в темноте за окнами лишь начинала угадываться серенькая, предрассветная дымка, когда небо уже не черное, как ночью, но еще и не голубое, а приобретает жемчужный оттенок, обещающий вскоре окраситься розовым от алой полоски зари. В такие часы в низинах, над сырыми лугами и в овражках еще стоит белое молоко тумана, и сквозь него угадываются неясные силуэты стожков сена. А кругом тишина, природа еще спит, спят птицы в гнездах, спят звери в норах. И земля кажется сказочным райским садом, где вечно царят мир, покой и благоденствие.

Царь снова закрыл глаза и тепло улыбнулся, вспомнив своего учителя и наставника Василия Андреевича Жуковского: как он искренне и беззаветно любил родную природу и старался привить любовь к ней воспитаннику. Теперь, по прошествии лет, Александр понимал, что прекрасный поэт и большой души человек был для него не столько воспитателем, сколько добрым старшим другом, старавшимся вести наследника престола по пути мира и человеколюбия. Да, к глубокому сожалению далеко не всегда в суетной и грешной жизни удается следовать заветам Василия Андреевича, но воспитанник часто вспоминал о нем с благодарностью. Впрочем, благодарить нужно не только поэта, но и отца — именно Николай Первый, выбирая воспитателя для сына, остановил свой взор на Жуковском и потом пристально, внимательно и весьма придирчиво следил, как тот справляется со своими обязанностями.

И тут же вдруг вспомнились последние дни жизни отца. Он тяжело переживал поражение русской армии в Крымской войне, лежал укрытый серой шинелью на простой солдатской кровати и не желал никого видеть. Русскую армию он считал лично своей и не отделял себя от ее неудач, с чем и ушел из жизни.

Александр вздохнул: горькие воспоминания, но не ему судить отца за дела его. Высший Судия воздаст за все удачи и промахи, за добро и зло. Однако Держава устояла и будет стоять, а теперь его дело укрепить Россию и раздвинуть ее рубежи.

Кстати, вести из Польши обнадеживают, и надо надеяться, что повстанцев утихомирят в самом скором времени. Тогда удастся полностью обратиться лицом к Туркестану. И на Кавказе, слава Богу, резня подходила к концу: горцы замирялись; и значительную часть обстрелянных войск можно перебросить за Каспий. Наверное, пора подумать о наградах для нижних чинов и офицеров, участвовавших в подавлении польского мятежа и Кавказской войне? Тридцать лет назад, когда Дибич и Паскевич подавили очередное восстание поляков, отец нарушил традицию русской армии, по которой награждали всех участников войны, и наградил серебряной медалью «За взятие приступом Варшавы» лишь нижних чинов.

• Предыдущая
• 86/156
• Следующая