Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/98
• Следующая

Лицо Сафонова закаменело, в нем появилась тайная отчужденность, секундная внутренняя паника, мгновенно подавленная и сокрытая в рытвинах и складках тяжелого лица ученого бульдога.

— Не понимаю… Объясни, — сказал Сафонов и покосился на экран компьютера, где лицо молодой красивой женщины в золотых очках становилось все более живым.

— А я пока сам ничего не знаю, — развел я руками. — Я согласен с вашим предположением, что Кота вызволили из зоны, чтобы сделать из него самонаводящееся оружие против Серебровского. Но это только одна из причин…

— А другая?

— А другая — столь же важная — замкнуть разорвавшуюся денежную цепь. И Кот, по их замыслу, должен решить эти задачи практически одновременно. После чего его можно будет устранить совсем… — Я нарочно говорил будничным скучным голосом, как о каких-то очевидных, надоедно скучных вещах.

— Ты о какой денежной цепи говоришь? — настороженно спросил Сафонов.

— Я говорю о Поволжском кредите — здесь эта цепь началась. Правительственный вексельный целевой кредит для агропромышленного комплекса Поволжских регионов… Ничего не слышали об этом? — невинно спросил я.

Сафонов неопределенно покачал головой.

— Кредит составлял триста пятьдесят миллиардов рублей, что по тогдашнему валютному курсу равнялось 89 миллионам 730 тысячам 817 долларам. Эту звездную сумму благополучно украли, многократно и очень сложно трансферировали, и концевым в этой мудреной цепи за рубежом был развеселый бандит Вася Смаглий, — эпически поведывал я. — Не хозяином, конечно, не распорядителем — диспетчером…

— При чем здесь Кот Бойко? — перебил Сафонов.

— Не знаю, — сказал я. — Но он имел к этому отношение.

— Ты так думаешь или ты что-то знаешь?

— Я так думаю. Тех, кто знает наверняка все об этой истории, — двое-трое на земле… В этой цепи, я полагаю, десятки звеньев. По мере продвижения по ним капитала они все отпадали. Но что-то не сработало — убили Смаглия, и Кот — я в этом уверен — должен восстановить распавшееся звено…

Я молча, отрешенно смотрел на компьютерный эскиз женского портрета, Сафонов угрюмо жевал губами, потом негромко, без нажима спросил:

— Ты, Серега, понимаешь, во что ты встреваешь?

— Ну так, более-менее… — Я сделал плавный жест рукой.

— Боюсь, что менее, чем более, — бросил Сафонов. — Хочешь быть неустрашимым служителем Фемиды?

— А что? — беспечно усмехнулся я. — У нее хоть морда и замотана тряпкой, но дамочка она вполне привлекательная!

Сафонов тяжело вздохнул, махнул рукой:

— Так это ж бандюки и жульманы ей морду замотали! Как всякой нормальной заложнице. Развяжи ей глаза, дуре стоеросовой, она ведь и впрямь сыщет дорогу к правде. А этого, боюсь, делать не след… Качнем лодку чуть сильнее — нас всех волна кровяного говна накроет…

Мы с Лорой собирались уходить из дома. Лора чепурилась, прихорашивалась перед зеркалом, но я видел, что настроение у нее совсем смутное. Я ласково обнял ее:

— О чем грустишь, любимая?

Лора подмигнула мне в зеркале:

— Об уходящей молодости. О близкой старости. А между ними бабьей жизни — на один вздох…

— Совсем подруга сбрендила, — засмеялся я. — К тебе мужики на улице пристают? В смысле — знакомятся?

— Случается.

— Тогда все в порядке! Пока не начнут уступать передние места в троллейбусе — ты еще в игре…

Лора хлопнула меня легонько по лбу:

— Больше никто никому в транспорте место не уступает…

— По-моему, вполне демократично! И очень рыночно! На Западе тоже никто мест не уступает. Заплатил свой доллар-франк-марку, задницу втиснул по-быстрому на сиденье — и плевать на все ваши половые и возрастные вторичные признаки! Все довольны! Как бы свободные люди, мол, в абсолютно свободной стране!

— Кот, и ты тоже не уступал место?

— Когда ездил в гортранспорте — уступал. Бегал по вагону, искал, кому бы свое местечко ловчее уступить. Старушке предложу — грех простится, молодке — на вечер подкадриться можно. А на меня смотрели как на сумасшедшего — я от обиды с этим завязал, с тех пор езжу только на такси! Когда не возят в автозаке…

— А в тюремной машине не уступают место? — иронически спросила Лора.

— Подруга, о чем ты говоришь! В зэковозе место уступишь — вечером под нарами спать будешь. В зоне, как нынче на воле, закон один — сильный и есть правый… Ну что, собралась, идем?

— Идем… Выходим как обычно?

— Любимая, мы, как британцы, не меняем привычек, — заверил я Лору. — Ты спускаешься, отлавливаешь машину, объезжаешь квартал, а на той стороне я выскакиваю из мусоросборника и птицей влетаю в салон! Поверь мне — вся английская аристократия только так и выезжает в свет. «Роллс-ройс» — к мусорнику, и в Тауэр!

Лора бросила последний взгляд в зеркало, повернулась ко мне и тихо сказала:

— Хочется немного счастья… Не можешь устроить?

— Имеешь! — восторженно заорал я и показал рукой куда-то наверх, на потолок, ну, предполагается, мол, на небеса. — Я уже там обо всем договорился… Лора, мы ведь кузнецы своего счастья! Как в песне — куем мы счастия ключи…

— Нет, Кот, — покачала головой Лора. — Удачливые хитрецы придумали эту фенечку для невезучих дураков…

— А на самом деле? — заинтересовался я.

— Счастливость — это талант, он от рождения. Как ум, красота, смелость… Или имеешь, или нет. У кого он есть, придумали для серых нескладех миф — как они, мол, свое счастье трудно ковали, потно кузнечили, в слезах ваяли. На кой оно нужно, такое вымученное, выплаканное блаженство?

Я бросил свою пижонскую куртку на пол, уселся плотно на стул, терпеливо спросил:

— А твое счастье — это что?

— Котяра, бессмысленно говорить об этом. Для тебя это смешно…

— Давай посмеемся вместе! Итак…

— Наверное, это у меня оттого, что жить страшно. Я и не знаю, как мне это рассказать… По ночам мне часто мнится — не то сон, не то мечта… Иди забытая сказка… Лес, зима, дорожка санная среди огромных деревьев, серпик серебряный луны, кругом — снега, снега, никого вокруг, сумерки сиренево-сизые, дом бревенчатый, из окошка — желтый свет, тихо-тихо…

Лора села напротив меня на низкую табуреточку, взяла с подзеркальника пачку сигарет, закурила. Я внимательно слушал. Лора говорила медленно, будто пересказывала только ей видимую картинку:

— Пахнет стужей, хвоей, лошадиным потом, кожей. В доме тепло, поленья красные в печи. Я вынимаю из загнетка высоченный горячий хлеб, а ты сидишь за дощатым столом, карабин свой ненаглядный чистишь и что-то весело рассказываешь мне — клыкастый кабан валяется у дверей…

Я во все глаза смотрел на Лору, открыв от удивления рот. Потом испуганно спросил:

— И пятеро ребят — мал-мала меньше — играют на полу с собакой?

— Да, — спокойно и просто кивнула Лора. — Или семеро — сколько успеем…

Мы помолчали несколько мгновений, после чего я осторожно, пытаясь говорить помягче, сказал:

— Лора, подруга дорогая, ты отдаешь себе отчет, что эта буколическая идиллия — бред? Что в этой лесной сказке хорошо провести уик-энд с шашлыками? Что от этого счастья через неделю с волками дуэтом запоешь?

Лора вздохнула:

— Я ведь сказала, Кот, что тебе это и слушать будет смешно…

— Так это не только мне — кого хошь рассмешит. Ты про кого-нибудь слышала, чтобы так жили?

— Я видела. Моя подруга с мужем купила дом в Брянской области, в брошенной опустевшей деревне. Я была у нее…

— И что? Что ты там увидела, кроме идиотизма сельской жизни?

— Кот, не говори так! Я видела двух счастливых людей… Во всяком случае — спокойных! Ты этого просто не понимаешь, не видишь, не слышишь, — снисходительно-ласково объяснила Лора.

— А что тут видеть? Что тут надо понимать? — начал я сердиться.

— Кот, нет одинакового счастья для всех, — задумчиво сказала Лора. — Но есть волшебный ключ судьбы — свободная воля. Этим золотым ключиком ты отпираешь дверь в свое будущее…

• Предыдущая
• 59/98
• Следующая