Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 58

• Предыдущая
• 58/98
• Следующая

— …Таким образом, руководство Центробанка и Минфина уверено, что падение цен на внутренние бумаги не является кризисным и вызвано мировыми финансовыми флуктуациями. Государство уверено в своей способности удержать на плаву рынок. Никаких реальных оснований предполагать, что напряженность на рынке ценных бумаг связана с махинациями какой-либо из финансовых групп, на сегодня не существует…

— Вот видите, Вениамин Яковлевич, никто вас пока и не подозревает в махинациях, — усмехнулся я.

— Я бы сказал — нас, — уточнил Палей. — Нас никто не подозревает в махинациях…

— А я бы все-таки сказал — вас! — Я уткнул ему палец в грудь. ~ Меня горазды подозревать всегда, но тыкать пальцами — кишка тонка. А вот вы, если допустите малейший сбой, станете тем самым единожды ошибшимся минером… Участь черного козла Азазела печальна и негуманна, но мир сошелся на том, что козла отпущения найти проще, чем справедливость…

Палей грустно засмеялся и спросил:

— И вы не встанете широкой грудью на защиту? Не дадите мне убежища за вашей необъятной спиной?

— Вениамин Яковлевич, вы знаете, как я отношусь к вам… — Я говорил медленно, глядя прямо в лицо побледневшему Палею, и переход с товарищеского «ты» на официальное «вы» явился зримым водоразделом в разговоре. — И степень моего доверия… Поэтому хочу быть честным… Мы играем в страшные игры — по масштабу, по их последствиям… И каждый должен понимать цену ошибки… Я просто не смогу вам помочь — мы затеяли игру на сотни миллионов. Чужих — обращаю ваше внимание… Сейчас такое время, что каждый русский человек, особенно если он при этом еврей и одновременно серьезный финансист, должен понимать, что за такие игры прощения не бывает. И старый завет не потерялся — Боливару не вынести двоих…

Палей механически крутил авторучку на полированной поверхности стола, потом задумчиво спросил:

— А вы не думаете, Александр Игнатьич, что, ставя меня в такие жесткие рамки, вы рискуете ослабить мою лояльность вам?

— Перестаньте, Вениамин Яковлевич! О чем вы говорите? Ваша лояльность — результат разумного взвешенного расчета, а не чувственной нежной привязанности. Наши отношения — это не вздохи на скамейке и не свиданья при луне…

— Безусловно, — согласно кивнул Палей. — Но лояльность компетентного работника — это рыночный товар. У него есть цена.

— Я исхожу из этого — никто не даст вам большую цену, чем я. Ибо ваша цена — это не только ваш астрономический заработок в моей компании. Это еще и моя привязанность к вам. Она так огромна, что я не мыслю нашу жизнь врозь…

После долгой паузы Палей переспросил:

— Если я вас правильно понял, мы можем расстаться, только если один из нас умрет?

— Теоретически говоря — это можно понимать и так.

— Угу, понял, — смотрел в полированный паркет Палей. — Мы будем едины, как Бойль и Мариотт, как Гей с Люссаком… И хранителем-депозитарием нашей нерасторжимости будет Алексей Кузьмич. Простой человек, знающий одну форму лояльности — присягу.

— Совершенно верно, Вениамин Яковлевич. Это надежно.

— Да. До тех пор, пока я в чем-то не проколюсь. Боливар не «мерседес», ему двоих действительно не вынести…

Я беззаботно-весело рассмеялся, товарищески хлопнул Палея по плечу:

— Поэтому просто забудьте про скачки на Боливаре, ненадежном слабом животном! Вам нужно плавно ездить на своем навороченном «мерседесе», сосредоточившись на том, чтобы у нас никогда никаких проколов не случалось. Мир не интересуют никакие объяснения, он, как бухгалтер-ревизор, смотрит только на итоговое сальдо…

Палей помолчал, собрался уже совсем уходить, но остановился, хмыкнул:

— Занятно… Я надеюсь, вас не оскорбит мое предположение. Мне кажется, что вы и еще несколько известных мне людей не являетесь продуктом естественной человеческой эволюции…

— Интересная мысль, уточните, пожалуйста! — поправил я дужку очков.

— Я не фантазер и не выдумщик-мечтатель — профессия не позволяет. Но иногда вы мне кажетесь пришельцем… Вы — плод инобытия. Вы не из живой кровоточащей ткани, вы весь из кремниевого камня. Вы — другой…

Да, мой друг Палей, ненавидящий меня сейчас острой, синей, пахнущей ацетоном ненавистью, ты правильно угадал. Я другой, но я не могу тебе рассказать о моей невнятной жизни Мидаса. Мои радости, мои страдания — это не из твоей серой пухлой жизни. Это мое инобытие.

— Может быть, Вениамин Яковлевич. Я не знаю. Я подумаю об этом…

— Алексей Кузьмич, вы не снимаете наблюдение за разведчиками из «Бетимпекса»? — спросил я Сафонова.

— Ни в коем случае! — сказал Кузьмич. — Наши пасут их открыто — внаглую.

Пусть дергаются, надо, чтобы жизнь им мармеладом не казалось… Они плотно толкутся в районе Теплого Стана — тебе это ничего не говорит?

— Ничего, — помотал я головой.

Мы сидели в стеклянном боксе, замыкающем сзади лабораторию, где эксперт-криминалист «собирал» на мониторе женское лицо — рисовал компьютером словесный портрет. Купроксное стекло отделяло бокс от лаборатории — мы видели и слышали все происходящее, а из лаборатории стекло выглядело как глухая полированная стена.

Эксперта питали информацией двое — неудачливый охранник из трэвел-агентства, не разглядевший Кота на входе в офис, и оператор Валерия, долго обсуждавшая с дамой Кота планы прекрасного путешествия по VIP-туру.

Оператор Валерия подсказывала эксперту:

— Нет, брови у нее под углом идут… И губы чуть толще, округлее… Еще у нее симпатичные конопушки…

— Нос у нее покурносее, маленько вздернутый, — уточнял удрученный охранник, который надеялся, что его ценные сведения могут что-то изменить в его безнадежно рухнувшей карьере сторожевого.

Эксперт вносил коррективы в портрет — лицо на экране легко, быстро трансформировалось, все отчетливее проступал через компьютерную схему облик женщины, будивший смутное воспоминание — я ее где-то видел. Видел, наверняка видел. Наверное, очень недолго, может быть, и не говорил с ней. Но я ее видел.

— …Если я получу достоверный портрет женщины, это увеличит наши шансы вдвое, — сказал я. — Кота пусть ищут «бетимпексовцы», мы должны у них сидеть на хвосте впритык. А я займусь женщиной, есть у меня кое-какие идейки…

— Бог в помощь, — усмехнулся Сафонов.

В радиодинамике умолкла музыка, пролетел какой-то неразборчивый текст, и снова зазвучал рекламный призыв: «…Верный Конь, Хитрый Пес и Бойкий Кот…» Сафонов, мотнув головой в сторону динамика, спросил:

— Вижу, на твои кинопризывы Кот не откликается?

— Пока нет. Молчит…

— В кино, значит, играть не желает.

— Думаю, позвонит, — упрямо сказал я.

— А чего же он с тобой, с другом ситным, не спешит поручкаться?

— Не знаю, — честно признался я. — Мне кажется, он докручивает какую-то комбинацию, он хочет обеспечить себе надежную позицию. Но объявится он всенепременно.

— Может быть, вполне может такое происходить, — согласился осторожно Сафонов. — Только помни: если это так, как ты себе мерекуешь, появится ваш Кот с таким кунстштюком, что у нас головы с плеч поотлетают! Дискеточка та мне покоя не дает…

— Не вам одному, — мрачно заметил я. — Эта дискетка, наверное, многим покоя не дает…

— Например? — всем корпусом повернулся ко мне Сафонов.

— Вопрос на засыпку: почему этот долбаный Павлюченко из «Бетимпекса» с таким ожесточением ищет Кота?

Сафонов недовольно хмыкнул, пожал плечами:

— Говорили мы с тобой об этом — не затем Гвоздев, хозяин «Бетимпекса», столько сил и бабок ухлопал, чтобы Кот их кинул как сопливых мальчиков.

— Я так раньше думал…

— А теперь? Не думаешь? — удивился генерал.

— Не думаю! — заверил я. — Я уверен, что не в этом дело. Точнее говоря — не только в этом.

— А в чем? — по-настоящему заинтересовался Сафонов.

— В ком! Не в чем, а в ком! В покойном Василии Никифоровиче Смаглии…

• Предыдущая
• 58/98
• Следующая