Новый старт - Уилсон Жаклин - Страница 22

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая

— Замолчи! — крикнула мама.

Она вдруг размахнулась и швырнула агатовое яйцо через всю комнату. Раздался такой треск, что мы все вздрогнули. «Яйцо мира» осталось целехонько, зато в бабушкином видеопроигрывателе появилась вмятина, и от бабушкиной гладильной доски откололся кусочек.

— Господи, ну прости меня! — расплакалась мама.

Мы думали, бабушка разозлится, смотрим — а у нее у самой слезы на глазах. Она подошла и обняла маму.

— Бедная моя, глупенькая девочка, — сказала бабушка. — Не могу видеть, как ты сидишь тут, вся на взводе, горюешь по нему. Так и заболеть можно. Смотри, как ты исхудала.

Я внимательно посмотрела на маму. А я и не замечала — она и в самом деле сильно похудела. Глаза кажутся слишком большими на осунувшемся лице, запястья словно вот-вот переломятся, джинсы висят мешком, и приходится туго затягивать ремень, чтобы они совсем не свалились.

Так нечестно! Я не меньше мамы скучаю по папе, но я совсем не худею, наоборот, жирею день ото дня.

Это не помешало мне спуститься потихоньку на кухню и слопать пасхальное яйцо в один присест. Я лизала его, и кусала, и чавкала, пока не съела все до последней крошки. Во рту у меня была вязкая шоколадная каша, она облепила язык и выкрасила зубы в молочно-коричневый цвет. Я представила себе обмазанные шоколадом глотку и желудок. И все равно пустота внутри никуда не делась. Я чувствовала себя громадной, пустой изнутри шоколадной девочкой. Если сильно меня сдавить, я рассыплюсь на тысячу шоколадных осколков.

В пасхальные каникулы мне было ужасно одиноко. Куда бы мы ни пошли — в магазин, в парк или в бассейн, — всюду были папы. Папы показывали малышам плюшевых медвежат в магазине «Медвежья фабрика», помогали мелюзге кормить уток, раскачивали им качели, играли с ними в футбол, папы прыгали и плескались с детьми в воде.

В любой телепрограмме можно было увидеть пап, хвастающихся своими детьми. Один раз мы даже увидели нашего папу в каком-то старом фильме. Он только на секундочку мелькнул в толпе, но мы сразу узнали его косичку.

— Это папа, это папа! — сказала я.

— Папа! — завизжала Вита, как будто он мог ее услышать.

Максик ничего не сказал и повернулся к телевизору спиной. Несколько недель назад он перестал говорить о папе. Когда мы с Витой произносили слово «папа», Максик никак не реагировал.

— Наверное, он его забыл, — сказала Вита, когда мы собирались ложиться спать.

Бабушка мыла Максику голову в ванной. Он налил себе на макушку концентрат смородинового сока «Райбина» — сказал, что хочет покрасить волосы в фиолетовый цвет.

— Не говори ерунду, Вита, не мог он так быстро забыть.

— Ну, он еще маленький. И вообще с приветом, — сказала Вита.

— Знаю, но мы же всего три месяца назад видели папу.

— Три месяца, две недели и четыре дня, — сказала Вита.

Я уставилась на нее. Вита два плюс два с трудом может сложить.

— Откуда такая точность?

— А я отмечаю на календаре, — сказала Вита.

— На каком еще календаре?

— Мы в школе делали календарь к Рождеству. Нужно было наклеить его на старую открытку и покрасить блестящей краской, но мне стало скучно, и я нарисовала блестящее красное бикини мамочке Иисуса, учительница очень рассердилась, сказала, что я испортила календарь и его теперь нельзя никому подарить. Ну, я спрятала его в парту, а теперь отмечаю на нем дни, — объяснила Вита.

— Можно было подарить его маме или папе, — сказала я. — Папе бы понравилось — представляю, как он бы смеялся.

— Подарю, когда он вернется, — сказала Вита. — Можно по краю нарисовать блестящей краской красные сердечки.

Я подумала о том, как бьется настоящее, живое Витино сердечко, полное любви к папе, под пушистым свитером с кошечкой, который связала ей бабушка. Я иногда злилась на Виту, но все-таки я ее очень любила. Мне захотелось ее обнять, но я знала, что она вывернется, скорчит рожу и скажет, что я ее совсем раздавила. Так что я надела на руку Балерину, и она тихонько обняла своими лапками Витину шею-стебелек и поцеловала мою сестричку в ушко.

— Пусть Балерина и меня поцелует! — потребовал Максик, вбегая в детскую совершенно голым. Только что вымытые черные волосы торчали сосульками во все стороны.

— Балерина не целует глупых голых сопливых мальчишек, — благовоспитанно заявила Вита. — Оденься, Максик. Мы не хотим смотреть на то, что у тебя там болтается. Я так рада, что я девочка, а ты, Эм? Папа всегда говорил, что я его любимая девочка.

— Это мне папа говорил, что я его любимая девочка, — сказала я.

Интересно, говорит он теперь то же самое Саре?

Максик не стал с нами разговаривать. Он собрал в охапку всех своих мохнатых мишек.

— Мы медведи! — заорал он. — Медведи всегда ходят голые! Мы медведи!

Он зашелся от хохота, выкрикивая одно и то же снова и снова, чтобы мы уж точно услышали. Мы сделали вид, что не обращаем на него внимания. Тогда он начал толкать нас своими мишками, потом разошелся и принялся колотить со всего размаху. Медвежья лапа ткнула меня в глаз довольно-таки больно. На Максика я злилась часто, а в последнее время и вовсе было очень трудно помнить, что его я тоже люблю.

Он всегда был ужасно глупый, а теперь просто как будто взбесился — бегал сломя голову, орал во все горло, закатывал истерики в магазине и прямо на улице. Мама даже опасалась, что у него серьезные проблемы с психикой, и собиралась вести его к врачу.

— Этому ребенку не нужен врач, его просто нужно отшлепать по старинке, — говорила бабушка. — Да еще ежедневно давать отвар из инжира, чтобы не было проблем с пищеварением. Он часами просиживает в туалете! Но это как раз меня не удивляет: он такой привереда в еде, того не ест, этого не хочет, а какой скандал устраивает, если вдруг фасоль на тарелке касается омлета или жареная картошка не разложена ровными рядами, Господи ты боже мой! Тебе, Джули, я никогда не позволяла так капризничать.

— Мама, Максик перенес психологическую травму, — спорила с ней наша мама.

— Чепуха, он просто донельзя избалован. Я всегда считала, что ты по-дурацки его воспитываешь, потакаешь всем его страхам и выдумкам. Ты должна помочь ему закалить характер. В конце концов, Максик у нас теперь единственный мужчина, глава семьи.

Мы с Витой покатились со смеху от одной мысли: Максик — мужчина, наш защитник! Мама чуть не плакала, но и она не удержалась, фыркнула. Даже бабушка улыбнулась против воли. А Максик просто был вне себя, он хохотал, как гиена, сам не понимая, над чем смеется.

С тех пор мы стали называть его Наш Мужчина. Несколько дней он важно расхаживал по дому и рычал, пытаясь изобразить бас. Он называл нас с Витой «девчушками» и пробовал нами командовать. Мы терпели потому что у него иногда получалось смешно. Мама с бабушкой тоже подыгрывали ему, делали вид, что слушаются. Он завел привычку говорить маме: «Женщина!» — она каждый раз хохотала.

— Не вздумай меня называть «женщина», нахаленок! — сказала бабушка и погрозила Максику пальцем.

Я шепнула Вите:

— Бабушка не женщина, она старушка!

— Я все слышу! — резко заметила бабушка. — Я считаю, что Максику нельзя позволять так себя вести. Он и в школе будет продолжать в том же духе, еще начнет учителями командовать.

Тут бабушка была права. Я попробовала вдолбить это Максику, но он только качал головой, уперев руки в боки.

— Не дерзи мне, девчушка, — сказал он, копируя одно из любимых бабушкиных высказываний. — Не забывай, будь любезна, что я — глава семьи.

— Неправда, придурок! — рассердилась Вита. — Глава семьи — папа.

Максик будто не слышал.

Я спросила:

— Максик, ты помнишь папу?

Максик пожал плечами. Он снова взялся нас отчитывать, так крепко притиснув кулаки к бокам, что шортики смешно задрались.

— Дурак дураком, — сказала Вита. — Неудивительно, что тебя обзывают в школе.

— Как его обзывают? — насторожилась я.

Меня и саму обзывали в школе, и это было ужасно. Я просто не могла вынести, чтобы маленького Максика тоже дразнили.

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая