Трилогия об Игоре Корсакове - Николаев Андрей - Страница 82

• Предыдущая
• 82/187
• Следующая

— А мне кто-нибудь, ва-аще, нальет сегодня?

— Игорек, дорогой, о чем речь! — Леня поднес ему стакан.

Жадно, будто заблудившийся в пустыне бедуин, Корсаков выпил водку, как воду, тремя крупными глотками, утерся рукавом и оглядел присутствующих.

— Не надоело ли по кустам пгятаться, товагищи? — вопросил он, подражая Ильичу Первому, — не надоело пить водку и стонать о загубленной России?

— Надоело, — подтвердил Герман-Герасим.

— Вот, Леонид! Где ты был, когда мы кровь проливали в девяносто третьем? Когда на баррикадах, против танков и спецназа стояли… и юный Гайдар впереди! Где был ты, Леонид Шестоперов?

— Э-э… — Леня замешкался, — так это, в Стокгольме. Выставка, понимаешь…

— Не узнаю Леню-Шеста! — трагически воскликнул Корсаков, — Леню — вождя, Леню — агитатора, горлопана, главаря! Веди нас, Леонид, еще не все потеряно, еще есть силы, а булыжник — оружие пролетариата, мы всегда вырвем из пропитой… пропитанной кровью товарищей брусчатки!

— Я готов, — ответил Шестоперов и выбросил вверх кулак, — но пасаран — они не пройдут! Победа или смерть! Кто верит в меня, кто любит меня — за мной!!! Гурген, водку не забудь.

С близкого серого неба падают хлопья снега, тают на лице, стекают за воротник, вызывая неприятный озноб. Снег лежит на киверах и шинелях построенных в каре солдат лейб-гвардии Гренадерского и Московского полков. Лица людей угрюмы, в глазах тоска. Только что отбили ружейным огнем атаку кавалерии, впрочем, драгуны не слишком усердствовали — видимо был приказ только проверить на прочность мятежные полки. Оттесненная с Сенатской площади толпа подбадривает заговорщиков криками, метает в верные царю войска камни и поленья. Из-за ограды вокруг строящегося Исаакиевского собора летит строительный мусор, обломки кирпича, доски.

Что— то заставило полковника Корсакова оглянуться. Карета, запряженная парой гнедых, пробилась сквозь толпу. Люди неохотно расступались. Отдернулась занавеска, в окне бледное лицо, светлые локоны спадают из-под головного убора. Лихорадочно блестящие глаза, искусанные красные губы… Анна, зачем ты здесь? Драгунский офицер подскакал, склонился, энергично жестикулируя. Кучер разворачивает карету, последний взгляд…

Почему такая тяжесть в груди?

— …при Бородине и под Малоярославцем. Вместе с вами лил кровь при Темпельберге и Лейпциге! Вы помните меня, солдаты? Когда я кланялся пулям? — всадник с непокрытой головой горячит коня, склоняется, заглядывая гренадерам в лица. — Покайтесь, братцы — государь милостив. Вспомните присягу…

Возмущенный голос за спиной.

— Кто это? Остановить немедленно!

— Генерал-губернатор Милорадович.

— Каховский, ну, что же ты? Стреляй!

Солдаты смущенно отводят глаза, кто-то от души пускает по-матушке. Тусклые штыки колышутся над головами. Князь Оболенский, с ружьем наперевес бросается к всаднику.

— Извольте отойти, ваше превосходительство!

— …против кого? Против самодержца? Против народа, товарищей ваших? — Милорадович взмахнул рукой, отмахиваясь от князя, как от назойливой мухи, — Братцы, оглянитесь вокруг! Россия…

Оболенский делает длинный выпад, штык бьет Милорадовича в бок. Генерал вольт-фасом разворачивает коня. Бледное худое лицо Каховского кривится, глаз зажмурен, рука с пистолетом вскинута. Выстрел. Пуля попадает Милорадовичу в спину, он недоуменно оглядывается. На лице непонимание, налетевший ветер треплет седые волосы на голове генерала. Хватаясь руками за воздух, он падает на круп коня и сползает на землю.

Корсаков резко оборачивается, хватает Каховского за отвороты сюртука.

— Ты, гаденыш… ты в кого стрелял?

— Пустите, полковник. Пустите немедленно!

Корсакова оттаскивают в сторону, успокаивают.

Верные царю войска расступаются, в промежутки выкатывают орудия, суетятся канониры. Залп! Крики, кровь. Пороховой дым застилает площадь. Еще залп. Корсаков чувствует удар в плечо и падает на истоптанный снег. Кто-то переворачивает его на спину. Он видит серое небо и повисшие в воздухе снежинки.

— Этот еще жив.

— Я живой… живой, пустите!

— Живой, конечно живой. Ты чего, Игорек?

Корсаков с трудом открыл глаза. Голова кружилась, виски ломило нестерпимо. Застонав, он пошарил возле себя, и, опираясь на руки сел. Как сквозь туман он разглядел в полумраке лицо Шестоперова. Осторожно поворачивая голову Корсаков осмотрелся. Маленькая комната с крашенными стенами, тусклая лампочка, дверь из сваренных прутьев. На лавке возле стены похрапывали Константин и Герман, возле двери, согнувшись в три погибели, раскачивался мужик в зимнем пальто с полуоторванным воротником и галошах на босую ногу. Изредка он толкал дверь плечом и начинал нечленораздельно чего-то требовать.

— Это где мы? — хрипло спросил Корсаков.

— Как бы тебе объяснить… — Леня пошлепал губами, — замели нас, Игорек. Мусора замели, век свободы не видать!

— За что?

Шестоперов помялся.

— Видишь, дело какое… Я думал, ты еще в себе. Думал — остановишь, когда у меня уж совсем крыша поедет, а ты первым вырубился. А эти, — он кивнул в сторону спящих, — только рады подебоширить. Особенно Григорий.

— Герман его зовут, — вспомнил Корсаков, — слушай, что мы пили? Башка разваливается.

— Много чего, — уклончиво ответил Леня.

— А забрали-то за что?

— Было за что, — так же немногословно сказал Шестоперов. — Ладно, ты очнулся, и хорошо. Пора отсюда выбираться, — он подошел к двери, отодвинул мужика, и, ухватившись за прутья потряс, громыхнув засовом, — эй, сержант, поговорить бы надо.

Послышались шаркающие шаги. Сержант, дожевывая на ходу бутерброд, подошел к решетке.

— Чего буянишь, а?

— Я — известный…

— Пусти, начальник, — мужик, увидев сержанта, оживился. Отпихнув Шестоперова, он припал к решетке, — не могу…

— Я — известный художник, — в свою очередь оттерев бомжа, повысил голос Леня, — Леонид Шестоперов. Мои картины висят во многих музеях мира. У самого Михаила Сергеевича Горбачева…

— Пусти…

— А у Путина не висят твои картины? — спросил сержант, запивая бутерброд пепси и с сомнением оглядывая мокрую и местами грязную одежду живого классика…

— У Владимира Владимировича пока нет, — у Лени прорезался солидный баритон, — но из администрации президента…

— …поимей сострадание, — ныл мужик.

— … и сказали, что рассматривают вопрос о приобретении нескольких полотен.

— Вот, когда рассмотрят, тогда и поговорим.

— …буду ссать здесь!!! — неожиданно заорал бомж.

— Ладно, выходи, — смилостивился сержант.

Он отпер дверь. Бомж, прискуливая, метнулся мимо него. Леня было вознамерился тоже выйти из «обезьянника», но сержант толкнул его в грудь, загоняя обратно.

— Что за насилие!? — возмутился Шестоперов, — я бывал в Англии, в Голландии, в Германии и нигде не видел такого отношения!

— Что, и там троллейбусы переворачивал? — усмехнулся сержант, запирая дверь.

— Я буду жаловаться в европейский суд по правам человека, — пригрозил Леня.

— Ага, и в ООН не забудь.

Шестоперов, отдуваясь от злости, забегал по камере.

— Какие троллейбусы ты переворачивал? — поинтересовался Корсаков.

— А-а… Костя сказал, что в девяносто третьем из троллейбусов баррикады строили, а он еще пацан был — мать не пустила. А мы как раз возле троллейбусного парка на Лесной были. Ну, выкатили один, дотолкали его до площади — там к Тверской под горку, хотели перевернуть. Тут нас и повязали.

— Деньги у тебя есть?

— Откуда?

— Так… и у меня не больше сотни деревянных. В каком мы отделении? — Корсаков, кряхтя, поднялся на ноги.

— В десятом, вроде.

Игорь подошел к решетке, подергал ее.

— Товарищ сержант, можно вас на минутку?

— Мужики, вы меня достали, — сержант втолкнул в «обезьянник» бомжа и вновь запер дверь, — чего надо?

• Предыдущая
• 82/187
• Следующая