Здравствуй, Марс - Моисеев Владимир - Страница 28

• Предыдущая
• 28/39
• Следующая

               — А если попрыгать на одной ноге?

               — Нет, касание одной ноги не считается.

               — Ты можешь быть серьезным?

               — Естественно, но только не в такой важный момент. Сейчас я могу изъясняться исключительно стихами, — Вик взмахнул руками.

               — Давай. Послушаем.

               — Мне особенно понравились слова: «Путь неблизкий лежит», — сказал Логов. — Правильные слова.

               — Вик, тебе не хватало на Земле свободы? — спросила Марта?

               — Мне было запрещено заниматься литературой, и за нарушение этого запрета грозили смертью. Что я могу еще добавить?

               — Но ты мог избирать и быть избранным, — вмешался Логов. — Разве не это настоящая свобода?

               — Да. Этого права у нас никто не отнял. Кстати, мы должны избрать командира нашего экипажа, я свой голос отдаю за Марту, — сказал Вик.

               — О, я тоже — сказал Логов. — Поздравляю, Марта, ты получила две трети голосов. Кто из нас занял почетное второе место?

               — Простите, ребята, но я получила сто процентов голосов. И считаю, что избиратели сделали правильный выбор.

               — Мы распорядились своей свободой.

               — Разве для того, чтобы считать себя свободным, этого достаточно? — удивился Вик.

               — Не знаю, — сказал Логов. — Наверное, это каждый решает для себя сам.

               — Человек должен быть свободным. Не чувствовать, себя свободным, а быть им.

               — А ты знаешь, что такое свобода?

               — Я знаю очень смешную формулировку свободы: это когда хозяин разрешает тебе делать что угодно, в рамках дозволенного, — сказала Марта.

               — У нас хозяин теперь ты, Марта? — улыбнулся Вик.

               Марте вопрос не понравился.

               — Нет — сказала она. — Я не люблю командовать. От одной мысли, что мне придется запрещать вам что-то или заставлять делать что-то противное вашей совести, у меня портится настроение. Немедленно возникает странное чувство будто вы — шахматные фигуры, а я гроссмейстер, привыкший добиваться победы, передвигая безмолвных исполнителей. Честно говоря, гадкое чувство. Надеюсь, мне не придется отдавать вам приказы. Во всяком случае, это не входит в мои планы.

               — Ты будешь утверждать распоряжения или составлять планы работ, — сказал Вик и нахмурился. — Две вещи меня бесят в начальниках: они заставляют выполнять то, что им нравится и запрещают то, что им не нравится. Понимаю, что свобода понятие многогранное. Но для меня самое важное проявление свободы — в праве придерживаться своего мнения и высказывать его. Никто и нигде не указывал, что свобода высказывания должна отменять свободы других людей, например, свободу не слушать чужие высказывания. Вот, например, мое право гулять по улице, не ограничивается запретом гулять по газонам. Но общество хитро подменяет понятия: коль скоро нельзя гулять по газонам, значит, и свободы гулять «вообще» не существует. То есть не существует неких всеобщих прав, а существует только общественный договор. Это значит, что если завтра вся земля превратится в один большой газон, то право гулять будет запрещено.

               — Неужели начальники заставляли тебя делать что-то ужасное? — спросил Логов.

               — Правильнее сказать: бессмысленное. Помню, пришел однажды я в издательство, поздоровался, как воспитанный человек, а местный начальник (не знаю, честно говоря, кто он был по должности, по замашкам — явный начальник) прочитал мне лекцию о том, что такое хорошо, а что плохо. Я был неприятно удивлен. Вроде бы, я не просил его учить меня жизни. К тому же я не был расположен обсуждать философские вопросы. Но хорошо запомнил его слова:

               «Тут, на днях, образ Мироздания едва не поколебался. Правда, только в наиболее продвинутых умах, остальное человечество и внимания не обратило. Нормальные люди не волновались ни минуты. Нам-то не один ли, извините, стержень — разбегаются ли, например, галактики во все стороны или, наоборот, собьются в кучку через десяток-другой миллиардов наших лет. Во-первых, смысл жизни от этого не меняется. Остается равен смыслу смерти. А тот, в свою очередь, — известно, чему. Во-вторых, мы же договорились больше никогда не думать о смысле жизни и не обсуждать проекты вечного двигателя и справедливого общественного строя. Так что, если у вас есть хотя бы намек на что-то подобное, смело несите свою рукопись на помойку»!

• Предыдущая
• 28/39
• Следующая