Дар любви - Бейкер Мэдлин - Страница 50
- Предыдущая
- 50/68
- Следующая
Ах, Джесси. Она заботилась о нем днем и ночью, порхая, словно меднокрылый ангел. Она делала все, только бы ему было удобно. Она терпеливо выслушивала его жалобы, не обращала внимания на его капризы. Но Крид ничего не мог с этим поделать. К тому же он не мог заставить себя рассказать ей, что именно она была причиной всех его нынешних разочарований, поскольку у него не было сил, чтобы обнять ее, почувствовать ее близость, ее запах, ее прикосновения, заняться с нею любовью, поддерживать в своем теле постоянную готовность к этому… И именно это заставляло его прятаться в постели под одеялом из бизоньей шкуры.
Прошла еще неделя. И к нему, наконец, стала возвращаться былая сила. По утрам они с Джесси совершали прогулки вдоль реки. Как хорошо было остаться в живых, снова быть среди близких тебе людей. Но, кроме Тасунке Хинзи и Мато Вакува, лица еще только двоих-троих людей были ему знакомы с детства, тогда как другие… Он все чаще задумывался над тем, действительно ли умерли те остальные, кого он знал, или же они влачат жалкое существование, подобное живой смерти, именуемой «жизнью в резервации»?
В теплые дни он грелся на солнце, впитывая запахи, наслаждаясь звуками и образами родной деревни. Джесси подружилась с белой женщиной, которая вышла замуж за индейского воина. Когда она убедилась в том, что жизни Крида больше ничто не угрожает, она нередко, почти каждый день, проводила послеобеденное время с Санлатой, постигая премудрости быта племени лакота и помогая ей управляться с четырьмя ее детишками.
Крид чувствовал облегчение, когда Джесси бывала у Санлаты и училась шить мокасины, а он наконец мог оставаться в вигваме один. Прикрыв глаза, он прислушивался к звукам своего детства. То до него доносился смех женщин, возводивших неподалеку новый вигвам, то откуда-то издалека слышался грохот барабана.
Он услышал, как Мато Вакува рассказывает детишкам свои сказки, и ему вдруг вспомнились дни, когда он сам сиживал у его ног, завороженный сказками и притчами врачевателя. «Мато Вакуве, наверное, перевалило за сотню лет, — невзначай подумал он. — Ведь он был стариком уже тогда, когда сам я был еще мальчишкой». С минуту он слушал рассказ Мато Вакувы о том, почему у рыси плоская мордочка. Но это был еще и рассказ о койоте-проказнике, частом персонаже сказок племени лакота. Вот и в этой сказке говорилось, что как-то раз запел Койот волшебную песню, и уснула Рысь. А Койот тем временем начал бить Рысь по мордочке и делать ее все более плоской. И когда Рысь проснулась, то почувствовала себя совсем не так, как раньше. Но потом, учуяв запах Койота, она поняла, что здесь что-то неладно. Рысь сбегала к озеру и поглядела на свое отражение в воде. И, ужаснувшись тому, что с ней сделал Койот, она отправилась его искать. Увидев, что Койот уснул. Рысь запела свою волшебную песню, от которой Койот заснул еще крепче. И тогда Рысь схватила его за нос и стала тянуть. И тянула до тех пор, пока его нос совсем не вытянулся. — С тех пор, — сказал Мато Вакува, — у Рыси плоская мордочка, а у Койота длинный нос.
Дети стали упрашивать врачевателя рассказать еще одну сказку, но в это время внимание Крида переключилось со сказки о том, почему Ворон черный, на воспоминания о своем далеком детстве. Он никогда не стыдился индейской крови и своего происхождения. Ему всегда казалось, что это самый лучший мир, в котором только могут расти дети.
С ранних лет мальчика из племени лакота учили быть гордым самому и гордиться своим народом. Его учили стараться быть лучшим в любом деле. Его первый охотничий трофей тоже был предметом гордости и похвал. Когда ему исполнилось четырнадцать, он отправлялся в одиночку в лес искать свое предзнаменование.
Но Криду не было дано встретить его, и из-за этого он так и не получил нового имени воина. Теперь он старался найти ответ, почему же все-таки с ним это произошло и какой могла бы стать его жизнь, если бы тогда Дух дал ему свои наставления.
Потом возникли воспоминания о матери, о том, что он мог бы сделать и не сделал для нее за все эти годы. На память пришла та горечь, с которой, по ее требованию, он расстался со своим народом и был вынужден уехать на Восток, в Филадельфию. Тогда он ее презирал еще и за то, что она заставила его постричь свои по-индейски длинные волосы, что сожгла его индейские штаны из оленьей кожи, что заставляла его говорить по-английски и отправила в частную школу, где над ним немилосердно издевались и дразнили до тех пор, пока одному из своих мучителей он не поставил под глазом здоровый синяк, а другому не сломал нос. Только это заставило всех остальных относиться к нему с уважением, если не с любовью. Но зато стоило ему хорошей головомойки от матери и нескольких сильных ударов пониже спины от директора школы.
Но самые тяжелые воспоминания был связаны с первым арестом за пьяный дебош в салуне. Он так никогда и не простил матери, что она заставила его провести два месяца в той проклятой тюрьме.
Это воспоминание всегда вызывало у него приступ ярости. Никого и никогда он не мог бы ненавидеть больше, чем собственную мать, палец о палец не ударившую, чтобы избавить его от грязной и убогой тюремной камеры.
Теперь уже он допускал мысль о том, что, возможно, она могла бы выйти замуж снова. С хмурой улыбкой он подумал, что у него могли бы теперь быть сводные братья и сестры, а может быть, даже племянники и племянницы.
Он обернулся на шорох приподнимаемого полога и увидел входящую Джесси. Как и всегда, один лишь ее вид заставил его сердце биться сильнее, а кровь бежать быстрей. Одетая в ставшее почти белым платье из оленьей кожи, с копной красно-рыжих, струившихся по плечам волос, обрамлявших ее слегка загорелое личико, она показалась ему самым чудесным созданием, которое он когда-либо видел.
— Хау! — сказала она, приветливо улыбаясь
— Хау.
— Ты спал? Я не разбудила тебя? — поинтересовалась она.
— Нет. Я только…— он пожал плечами. — Вспоминал.
— Вот как! — она присела рядом и, как всегда, привычно взяла его руку в свои ладони. — И что тебе вспомнилось?
— Мое детство, как я рос здесь, в этих местах.
Я никогда не думал, что потерял так много за то время, что меня не было с моим народом.
— Мне очень нравятся эти люди, Крид.
— В самом деле?
Джесси кивнула:
— Они ведь совсем не такие, как про них рассказывают.
Хмурая, недовольная улыбка чуть тронула его губы.
— Ты ожидала увидеть, что они танцуют нагишом вокруг костра? Или едят своих детей?
— Конечно нет! Но я совсем не ожидала, что между нашими народами есть так много общего.
— Ты им тоже очень нравишься, Джесси.
— Я так рада.
Их глаза встретились, и Крид почувствовал, как при одном только взгляде на Джесси в нем поднимается знакомая волна страсти. Его женщина. Его жена. Прошло уже несколько недель с тех пор, как они занимались любовью. Слишком много недель.
— Джесси…
— Еще рано, — сказала она голосом, полным сожаления. — Твоя рана…
— В груди болит не так сильно, как в другом месте…— ответил он и нежно потянул ее к себе. — Ну иди же ко мне.
— Нам не стоит…— начала было спорить она, — что, если кто-нибудь войдет?
— Не войдут. Если полог на двери опущен, то никто и не войдет.
«Слишком рано, — подумала она снова. — Но я так хочу его, хочу безумно. Хочу его объятий, хочу трогать и ласкать его, чувствовать вкус его губ и тела. Слишком близко я была к тому, чтобы потерять его навсегда…»
Он привлек ее к себе и уложил рядом. Она повернулась к нему лицом, рукой скользнув на его талию и протянув губы для поцелуя. Он поцеловал ее, а когда тронул языком ее нижнюю губу, она почувствовала, как языки пламени вдруг стали разгораться в самых глубинных частях тела.
Они терпеливо и медленно, почти священнодействуя, наслаждались каждым поцелуем, каждым ласкающим движением, снова и снова познавая друг друга. Радуясь тому, что может опять прижимать к себе Джесси, Крид забыл о боли. Ее запах обволакивал, шелк волос щекотал кожу на груди и дразнил его, а руки и губы возбуждали его так, как не удавалось до сих пор ни одной женщине. С тихим вздохом, похожим на стон, он поднялся над нею, погружаясь и растворяясь в ней всем своим существом.
- Предыдущая
- 50/68
- Следующая
