Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 141
- Предыдущая
- 141/174
- Следующая
– Он, – сказал Козубай, выслушав рассказ Джуры. – Конечно, он. Умей же хранить тайну! Это имам Балбак. Это он подымает баев на борьбу с Советской властью, это он командует басмачами. Он больше, чем имам. Он… – Козубай внезапно замолчал, а потом добавил: – Да это тебе и неинтересно. Главное, этот человек – очень опасный враг. Хотел, видно, проследить, как они проведут операцию, а ты спугнул его. Мы перехватили одно письмо к Садыку, в котором он назначал ему встречу.
– Знаешь, Козубай, я Тэке отправил преследовать того, со стеклянным глазом… Не знаю, что будет. Неужели пропадет? – Джура пошел в угол конюшни.
– Ты что там делаешь? – спросил Козубай.
– Хочу лошадям дать сена. А то во время боя обо всем забываешь. Эй, смотри, а в сене какое-то железо, ноготь чуть не сорвал.
Козубай подошел к Джуре. Вспыхнувшая спичка осветила замки от двух пулеметов. Пуля, пролетев сквозь бойницу, глухо стукнула о стену.
– На два пальца правее – и в моей голове была бы дырка! – И Козубай задул спичку, чтобы басмачи не стреляли на огонь через бойницу. – Ну, теперь дела басмачей плохи! – весело сказал Козубай. – Эти замки от двух станковых пулеметов – дело Линезы. Предатели рассчитывали на легкую победу и поэтому спрятали их недалеко. Жаль, пулеметчиков нет. Самому придется стрелять, а второго нет. Пулеметчики погибли в кишлаке во время тоя или в плену.
– Чжао возьми. Он говорил, что был пулеметчиком. – Хоп, – ответил Козубай, – попробуем. А тебе, Джура, наверно, придется идти за помощью: ты охотник, пройдешь по всякой тропинке, следы знаешь. Меткий стрелок, видишь хорошо… Мы отрезаны. Лишь бы воды хватило, а то измором возьмут. А нельзя, чтобы крепость взяли. Хоть она и старинная, скорее одно название что крепость, но все равно нельзя. Никак нельзя! Понимаешь? – Понимаю, – ответил Джура.
Снаружи, из-за стены, донесся болезненный стон. Козубай осторожно подбежал к окошку. Стон повторился. – Кто там? – тихо спросил он.
– Это я… Биллял… партизан… Пусти.
Осмотрев из окошка окрестности и убедившись, что засады нет, Козубай и Джура открыли дверь и внесли раненого…В лекарской кибитке около раненого сидели бойцы. Говорил Козубай:
– Пусть каждый боец знает, как было совершено предательство. Еще неизвестно, кто из нас останется жив. Так пусть же слушают все, и тот, кто останется в живых, расскажет об этом красным командирам, большевикам. Рассказывай, Биллял!
Джура, поджав ноги, сидел у изголовья раненого. Чжао поместился на корточках рядом.
Муса, наклонив голову набок, неподвижно смотрел на костер, где в казане кипел суп из баранины.
Саид стоял у стены. Глаза его выглядывали из узеньких щелей прищуренных век, и казалось, что он стоя спит. Бойцы, положив винтовки на колени, сидели вокруг Билляла и внимательно слушали его рассказ.
– Линеза хитрил, как ворон, – начал Биллял. – Только очень уж он был несправедливый. Не любили его. Чуть что – кричит, ругается. Никакой власти над собой не признавал. «Я сам, говорит, Советская власть! Что скажу, то и делайте».
Начали мы, коммунисты, с ним ссориться: «Неправильно ты делаешь, товарищ начальник!» А он сердится, кричит, ругается. Запретил комсомольцам собираться. Тогда мы написали Козубаю, чтобы приехал и посмотрел, что делается.
«Когда много драконов, говорит, толку не будет. Я один здесь начальник. Кто не со мной, тот против меня». Много новых джигитов набрал, старые ушли.
Десять дней назад созвал всех и спрашивает:
«Слыхали вы, чтобы к Козубаю приходили целые отряды басмачей сдаваться?»
«А он, отвечаю, сам их находил и разбивал».
«Не то! – рассердился Линеза. – Было ли так, чтобы целая банда пришла с оружием и сдалась?» И сам отвечает: «Не было такого. А ко мне, говорит, целая банда идет сдаваться. Ее ведет Кзицкий, он раскаялся».
И начал считать, сколько оружия сдадут басмачи, сколько пулеметов, сколько винтовок да сколько револьверов, да каких. Мы обрадовались.
«Только, – говорит Линеза, – их надо встретить не как врагов, а как друзей. Раскаялись они, грабить не будут, под Советскую власть идут. Мы, говорит, устроим им той. И будем есть и пить вместе с ними».
Мы, старые джигиты, говорим: «Басмач – что волк, кто басмачу поверит, голову потеряет». А новые обрадовались. «Нам, говорят, слава будет, если басмачи сдадутся».
Много баранов зарезали для плова, со всех окрестных джейлау кумыс собирали. Почти весь свой запас риса на плов отдали. Лучших кашеваров позвали.
Пришли в кишлак басмачи. Оружие отдали. Линеза сам обыскал каждого басмача и говорит: «Всё оружие отдали, больше нет». «Вот, а вы не верили! – обратился Линеза к старым джигитам. – Все оружие отдали, сколько я говорил».
Мусу Линеза послал на это время в горы с теми, которые тоже очень спорили. Теперь мне понятно, зачем он это сделал. Боялся, чтобы Муса джигитов не поднял против него. Остальных бойцов послал на той. Не ждал вас. Басмачи нам своих коней подарили. Из рук в руки уздечки передали. «Мы, говорят, киргизы и вы киргизы. Не будем ссориться». Потом улак[49] устроили. Достурханы постелили на траве. Лепешки белые, конфеты, печенье – всего мы наложили.
Сели, начали есть. Тут около горы кто-то выстрелил. Линеза испугался. Поскакал. Мы едим, а из крепости вести бегут. Говорят, Муса прибыл. Тагая, Безносого и ещё восемь басмачей Муса привел. Потом слышим: Джура зарезал Безносого.
А тут разнеслась весть, что сам Козубай в крепости. Вот тут и началось! Кзицкий кричит: «Чар-яр!» – «Чар-яр!» – закричали сразу все басмачи. По одну сторону мы сидим, по другую – они. Засунули басмачи руку за пазуху и вынули из-под халатов маузеры. Каждый из них стрелял в того бойца, который против него сидел. Многие и вскочить не успели.
Когда это случилось, я успел спрятаться. Потом из крепости на жеребце прискакал раненый Линеза. Он Кзицкому на руки упал. Линезу перевязали. А когда из крепости побежали по полю в кишлак пленные басмачи, я тоже побежал им навстречу, и со мною ещё пять наших, что в живых остались. Я думал, что басмачи по своим стрелять не будут. Вижу, что из крепости из-за нас не могут стрелять по басмачам, крикнул: «Ложись!» Легли. А как басмачи пробежали, тут я из стороны в сторону прыгать начал. Другие тоже. Один я добежал… Рана – пустяк: руку прострелили, крови много потерял. Да, потом басмачи опять «чар-яр» кричали и «Тагай!» кричали. Что, Тагай убежал?
- Предыдущая
- 141/174
- Следующая
