Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 69

Но, даже достигнув «принципиальной осуществимости», больше ничем Кикоин с Алихановым похвастаться не могли. И поэтому жаловались. Например, на то, что руководство ЦАГИ, которому поручили проектирование «… небольшой лабораторной модели для разделения изотопов брома», отнеслось к этому заданию «… несколько формально, поручив выполнение этой задачи сравнительно второстепенным работникам».

Два из трёх разделов записки предварялись тревожными заголовками, предупреждавшими о том, что эти задачи ещё не решены: «проблема сеток», «химические проблемы».

Ко всему этому следует добавить, что людей в курчатовской лаборатории по-прежнему катастрофически не хватало. В самом начале 1944 года был составлен «Список сотрудников Лаборатории № 2 по состоянию на 18 января 1944 г…». В нём — 66 человек. Всего лишь шестьдесят шесть! Научных работников разного ранга (начиная с заведующего сектором № 1 академика Алиханова) в списке было двадцать четыре.

А в это же время за океаном…

В конце января нарком госбезопасности Меркулов направил Первухину письмо, в котором сообщалось, что «… разработка проблемы урана, проводимая американцами, носит широкий размах и проходит успешно. В работах принимают участие свыше 500 научных сотрудников и среди них…». Далее следовало несколько фамилий самых выдающихся физиков мира.

Сравнение явно не в нашу пользу!

Затем в письме Меркулова говорилось:

«Согласно планам американцев к марту 1945 года ожидается получение урана-235 в количестве 1 фунта в день и предполагается, что они смогут выпускать по одной атомной бомбе в неделю».

Такое известие настораживало. И советская разведка стала действовать ещё активнее.

22 февраля 1944 года, ознакомившись с очередными разведданными, Курчатов написал в НКГБ:

«Материал очень ценен, т. к. он даёт схему производства методом электролиза, в котором сложное и взрывоопасное сжижение газов может быть заменено изотопным обменом в реакционных колоннах».

Далее следовали (уже привычные для нас) рекомендации-указания:

«Чрезвычайно важно было бы получить следующие дополнительные данные…».

И шел перечень весьма настоятельных просьб в двух пунктах.

Тем временем (это произошло в начале 1944 года) агента «Фоку» (физика-теоретика Клауса Фукса, работавшего в Лос-Аламосе и регулярно снабжавшего Советский Союз сведениями по атомной проблеме) армейские разведчики передали «для дальнейшего использования» 1-му Управлению НКГБ. Всего за период с 1941-го до конца 1943-го Фукс снабдил советскую разведку 570 листами ценнейших материалов.

Время шло. Проблем у Лаборатории № 2 не уменьшалось.

Казалось бы, для их скорейшего решения следовало объединить усилия всего коллектива… Однако вместо этого среди советских физиков-ядерщиков начало возникать «расслоение», вызванное усилившимися «трениями» между «курчатовцами» и «алихановцами».

Годы спустя академик А.П. Александров рассказывал, что он предупреждал Курчатова о возможности подобных неприятностей задолго до их возникновения:

«Я ему сказал, что вот, Игорь Васильевич, Вы имейте в виду, что «армянин — не рукавица, с белой ручки не стряхнёшь и за пояс не заткнёшь». Он, значит, рассмеялся и сказал:

— Ну, там посмотрим.

Потом, значит, как-то он мне звонит по телефону из Москвы. Я спрашиваю:

— Ну, как рукавица?

Он говорит:

— Заткнули за пояс.

То есть, значит, тогда Алиханов стал работать под его началом. Но это не долго было…».

Да, сотрудничество давних «соперников» продолжалось недолго. Мог ли всеми уважаемый академик, избранный в Академию наук по всем правилам, спокойно относиться к стремительному восхождению по служебной лестнице этого, по его убеждению, «выскочки» Курчатова?

Игорь Васильевич тоже в долгу не оставался и постоянно напоминал своему «конкуренту», кто в Лаборатории главный. И создавал ему такие условия, которые оранжерейными никак не назовёшь.

3 марта 1944 года обиженный Алиханов написал письмо Первухину, в котором с горечью констатировал:

«Глубокоуважаемый Михаил Георгиевич!

Мне уже раньше была не совсем ясна моя роль в Лаборатории № 2, но сейчас, после последнего приёма у Вас, на котором моё присутствие оказалось ненужным, она кажется вовсе непонятной…».

На «приёме», о котором Алиханов напомнил Первухину, обсуждались очередные урановые вопросы. И там академик, считавший себя «специалистом в этой области физики», вдруг почувствовал свою ненужность, уловив по репликам, которыми обменивались между собой Курчатов и нарком, что они знают нечто такое, что неведомо ему.

Искренне полагая, что к созданию атомного оружия его привлекли как крупного физика-ядерщика, Алиханов засомневался в этом, так как он…

«… очень скоро был вынужден убедиться в том, что все материалы, в которых заключались какие-либо сведения по вопросам моей специальности — атомному ядру, от меня скрывались. Более того, были случаи запрещения отдельным сотрудникам говорить и обсуждать со мною некоторые отдельные вопросы в этой области».

Алиханов, естественно, не знал, что Курчатов имеет беспрепятственный доступ к разведданным, и что на него, таким образом, работают лучшие умы человечества. Алиханов не мог понять, почему физик-экспериментатор средней руки в одночасье стал вдруг учёным, поражавшим окружающих фейерверком гениальных идей и невероятно смелых решений.

Не зная всего этого, Алиханов никак не мог взять в толк, почему на протяжении всего последнего времени те или иные сведения по урану он получает по крупицам, а многое и вовсе утаивается от него.

И обиженный академик жаловался Первухину:

«Разумеется, единственное, что я мог сделать, оставаясь в Лаборатории № 2, это постепенно себя самого, а затем и сотрудников перевести на работу, связанную с разделением изотопов. Правда, выяснилось, что от меня скрываются материалы по выделению тяжёлой воды. И, по-видимому, что касается большой разделительной машины, то здесь основная часть материалов мне тоже недоступна».

Алиханова ущемляли во всём, даже в мелочах:

«… внутри Лаборатории № 2 я не имел и не имею никаких, да. же мелких прав, что весьма хорошо известно обслуживающему и техническому аппарату Лаборатории».

И он попросил разрешения выйти из-под подчинения Курчатова. И уехать в Ленинград, где предполагалось создать филиал Лаборатории № 2:

«Это предложение тем более является приемлемым, что оно, во-первых, целиком и полностью соответствует желаниям начальника Лаборатории № 2, во-вторых, соответствует моим стремлениям не быть в зависимости от него».

Пока соперничавшие группировки Лаборатории № 2 выясняли друг с другом отношения, советская разведка продолжала свой нелёгкий труд, добывая зарубежные атомные секреты.

7 марта 1944 года один из сотрудников Главного разведывательного управления (ГРУ) Генштаба Красной армии Артур Александрович Адамс (кличка — «Ахилл») направил в Москву своему шефу взволнованное письмо:

«Дорогой Директор!..

На сей раз характер посылаемого материала настолько важен, что потребует как с моей стороны, так и с Вашей, особенно с Вашей, специального внимания и срочных действий вне зависимости от степени нагрузки, которая, я не сомневаюсь, у Вас в настоящий момент огромная».

Важность «посылаемого материала» Адамс оценивал, исходя из того, с каким трудом ему удалось добыть эти сведения:

«… несмотря на то, что я вертелся возле университетов около двух лет, до последнего времени ничего конкретного узнать не мог. Здесь научились хранить секрет».

И вот теперь Адамс с гордостью сообщал, что секрет этот раскрыт:

«Не знаю, в какой степени Вы осведомлены, что здесь усиленно работают над проблемой использования энергии урания (не уверен, так ли по-русски называется этот элемент) для военных целей… Только физики уровня нашего Иоффе могут разобраться в препровождаемом материале».