След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич - Страница 73

• Предыдущая
• 73/75
• Следующая

На следующий день в ресторане на горе Ахун отметили мы это событие. А еще через несколько дней собрались домой, в Златоуст.

В депо товарищи горячо поздравили меня. Много сердечных слов было сказано. Слушая их, я всю свою жизнь как бы заново передумал. Крутыми перевалами вставала она передо мной. Порою казалось, что и не одолеть крутизны, но судьба одарила меня счастьем стремления вперед. Не знаю, как понятнее объяснить, а душой чувствую: жизнь человеческая должна быть непрерывным движением к новому.

...Так говорил, думал и жил Максим Игнатьевич Куприянов.

Глава седьмая

Я познакомился с ним, когда ему уже перевалило за пятьдесят.

Быстролетно время человеческой жизни. Ни на каком электровозе не угнаться за ним. В двадцать пять лет об этом еще не думаешь. В ту пору у человека все впереди н надежд пока еще больше, чем свершений. А вот когда перевалит за пятьдесят, тут уж и самому хочется оглянуться на то, как прожил ты эти годы, что успел сделать, и люди начинают строже судить о том, каков ты есть.

В молодости, загоревшись мечтой стать паровозным машинистом, Максим Куприянов на всю жизнь запомнил своих первых наставников — земляка дядю Федю и Степана Ивановича Булавку, с которым он впервые поехал помощником. Теперь двадцать пять прежних помощников самого Максима Игнатьевича стали машинистами. Да еще какими! Двое уже с дипломами инженера. Он неустанно советовал им:

— Учитесь, ребята, у вас все возможности к этому есть. Самому мне смолоду не пришлось поучиться, да и большинство моих ровесников выбивались в машинисты путем многолетнего опыта, а теперь, поглядите, только у нас в Златоусте машинистами пять инженеров и двадцать шесть техников работают. Образование — великое дело. Учитесь, ребята.

И эти ребята, по его совету ставшие техниками и инженерами, относятся к Максиму Игнатьевичу с уважением, как к первому учителю. Он же в тайне души своей завидует этому новому поколению машинистов. Но завидовать-то завидует, однако и гордится тем, что не только в техникумах и институтах, а ведь и у него обучались они. Ведь это он передал им свою постоянную, почти восторженную любовь к профессии машиниста.

Впрочем, круг друзей и добрых знакомых Максима Игнатьевича не ограничивается деповскими товарищами. В Златоусте многие знают его не только потому, что Куприянов Герой Социалистического Труда, а и потому, что это человек доброго и чуткого сердца.

Однажды шли мы с ним по улице, и вдруг окликает его совершенно незнакомая женщина лет сорока и говорит:

—      Простите, Максим Игнатьевич, что я вас так вот остановила. Помощи вашей прошу: сын у меня от рук отбивается, подскажите, что делать?

Торопясь и волнуясь, женщина рассказала, что сыну ее уже семнадцатый год, учится он в ремесленном, но ведет себя плохо, матери грубит, от дома совсем отбился...

—      Да ведь это, понимаете ли, ваше семейное дело,— сказал Куприянов.

—      Я понимаю, конечно, семейное. Но все-таки, что бы вы посоветовали? Может, он перед вами посовестится, Максим Игнатьевич?

Куприянов спросил фамилию женщины, кто она, в каком именно ремесленном учится ее неслух, и пообещал поговорить с ним.

—      А что сделаешь, вот так и приходится вникать в чужие заботы,— сказал он мне, когда обнадеженная женщина отошла.

В депо мне уже рассказывали об этой черте характера Максима Игнатьевича, о его отзывчивости к чужым заботам и нуждам.

Одно время ему пришлось водить пассажирские поезда местного сообщения, курсирующие на участках Златоуст — Челябинск и Миасс — Кропачево. Состоят эти

поезда обычно из десяти — двенадцати жестких вагончиков, и ездит в них преимущественно рабочий народ.

Водители тяжеловесных товарных поездов смотрят на местные, как лошадь на муравья, а машинисты скорых или пассажирских дальнего следования с иронической усмешкой говорят:

—      Да разве это поезд — у каждого столба останавливается!

Между тем эти скромные работяги, действительно останавливающиеся на каждой, даже самой маленькой станции, так же, как скорые, подчиняются строгому графику расписания, и движение их также рассчитано по минутам. Только соблюдать этот график машинисту гораздо тяжелее как раз из-за множества остановок, и тут требуются особые навыки.

Навык пришел к Максиму Игнатьевичу не сразу, но вскоре пассажиры стали отмечать классную работу механика и по характеру езды узнавали, что поезд ведет Куприянов. А его уже захватила новая мысль, связанная с заботой о пассажирах.

Вы, наверное, заметили, что на перегонах между железнодорожными станциями, почти у самой линии встречаются путевые казармы. В каждой такой казарме живут со своими семьями путевые рабочие. Жизнь их как бы привязана к линии, но отрезана от городов и селений. Между тем необходимость общения с населенными пунктами у жителей путевых казарм ощущается постоянно. Ведь, скажем, продовольственная лавка находится при станции, школа, куда ежедневно надо бегать детишкам путейцев, тоже при станции, и почтовое отделение там же, и медицинский пункт, и многое другое, без чего трудно обойтись человеку. А до станции от казармы пять, а то и десять километров. Летом в хорошую погоду это расстояние кажется совсем незначительным и пробежать его — одно удовольствие, но в осеннюю распутицу или зимой не очень-то разбежишься. Тут уж было бы лучше подъехать. Однако поезда возле одиноких казарм не останавливаются. Вот и случается, что на какой-нибудь станции или разъезде подойдет к электровозу путеец и попросит машиниста:

—      Механик, будь таким добрым, притормози маленечко у моей казармы, я спрыгну там.

—      А если шею сломаешь?

—      Не, мы привычные...

Если машинист добрый, он, подъезжая к казарме, сбавит ход поезда, и путеец благополучно спрыгнет у своего жилья. Однако иной раз прыжок приводит к беде.

Вот об этом-то и задумался Куприянов. «А что, если у самых удаленных казарм поезда местного сообщения будут делать хотя бы полуминутную остановку? Какое облегчение было бы для путейцев!»

Поговорил он об этом с другими машинистами. Те согласились:

—      Конечно, для путейцев удобство будет огромное, но как на это посмотрит начальство?

—      Да ведь график-то ломать не придется. Остановки можно делать за счет нагона времени в пути. Давайте попробуем, что получится? — предложил Куприянов.

Попробовали. Оказалось вполне возможным, не выходя из графика, дополнительно делать на больших перегонах две-три остановки возле казарм.

С формальной точки зрения этот самовольный эксперимент можно назвать нарушением дисциплины, но он дал основание поставить вопрос о том, чтобы начальник дистанции узаконил дополнительные остановки.

—      Не было у бабы хлопот, так она поросенка купила!— ответил начальник дистанции.— Вы же на себя лишнюю обузу берете!

—      Зато людям удобнее станет,— сказал Куприянов.

И вот дополнительные короткие остановки вошли в

расписание. Теперь, если у путейцев появлялась необходимость наведаться на станцию, то им уже не надо прыгать с поезда на ходу или топать по шпалам пешочком десяток километров.

О душевной чуткости и щедрости сердца Куприянова особенно убедительно свидетельствует история с неким Алексеем, из деликатности назовем его Фоминым. Эту историю я приведу здесь так, как услышал ее от самого Максима Игнатьевича.

Началось с того, сказал Куприянов, что однажды вызвали меня в горком партии и предложили отправиться в Златоустовскую тюрьму, чтобы побеседовать с заключенными.

Я спрашиваю:

— О чем же беседовать?

А мне говорят:

—      Расскажи им о своей жизни и о работе.

Ладно, пошел. Начальнику тюрьмы говорю:

—      Вы соберите мне ребят помоложе, дайте тот материал, из которого еще людей можно сделать.

—      Мы именно так и предполагали,— отвечает он.

И вот сидят передо мной воры, мошенники, словом, уголовные элементы, заключенные на разные сроки. Некоторым лет по тридцать и больше, но есть и совсем молодые — лет      по семнадцати. Стал рассказывать

• Предыдущая
• 73/75
• Следующая