След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич - Страница 72

• Предыдущая
• 72/75
• Следующая

Пришла очередь начинать и моим напарникам. Муниру Хужееву предстояло вести тяжелый состав от Златоуста в Челябинск, а он приходит ко мне и говорит:

—      Максим Игнатьевич, я боюсь.

—      Чего,— говорю,— ты боишься?

—      Сам не знаю чего. Робею, и всё тут.

—      А если вместе поведем?

—      Это другое дело.

Поехали мы с ним вместе. Но я предупредил:

—      Веди ты сам, а я только присутствовать буду.

С места он взял хорошо. И дальше, смотрю, действует грамотно. А между прочим, первые перегоны от Златоуста к Челябинску самые трудные. Тут и подъемы большие и закругления очень опасные. А как это место прошел, считай, что поездка сложилась удачно.

Проехали мы с Муниром станцию Таганай, подошли к Уржумке, и я говорю ему:

—      Дальше один поезжай, мне учить тебя нечего — ты сам не хуже меня ведешь.

Спрыгнул я с электровоза, помахал ему рукой, а сам на станцию побежал, к селектору, и прошу, чтобы мне сообщили, как Хужеев пойдет по трудному перевалу.

Мне передают:

—      Первое удаление прошел хорошо.

И через некоторое время опять:

—      Второе удаление прошел хорошо...

Ну, думаю, после этого мне можно спокойно домой возвращаться.

В Челябинск Хужеев пришел молодцом. Обратно он тоже ехал с тяжелым составом и также вполне успешно, хотя подъем от Тургояка до Хребта считается трудным. Я у него потом уже спрашивал:

—      Чего же ты боялся, чудак человек?

А он говорит:

—      Я и сам объяснить не могу.

—      Теперь убедился, по крайней мере, что это дело возможное?

—      Вполне убедился.

Вслед за Муниром и третий сменщик, Сурков, начал водить тяжеловесы. С этого началось у нас новое соревнование тяжеловесников.

Один товарищ тогда вроде бы упрекнул меня:

—      Опять,— говорит,— ты начал нормы ломать. Какой-то микроб беспокойства в тебе сидит.

Насчет микроба — это, конечно, глупость. Но равнодушно относиться к работе я действительно не могу. Характер не позволяет. Это у меня еще с Магнитогорска, с той комсомольской поры, когда я костыльщиком на строительстве заводской дороги работал. Мы ведь как свою роль понимали? Новый мир строим! С этим и в партию я пришел и уже никогда не сойду с этой линии.

Г лава шестая

В июле тысяча девятьсот пятьдесят девятого года я получил очередной отпуск, и мы с женой надумали провести его в Сочи. Нам полагается бесплатный проезд по железной дороге туда и обратно, так почему же не поехать и не пожить под южным солнышком на морском берегу? Решили взять с собой и младшую дочку Люсю. Ей тогда исполнилось четырнадцать лет, и девочке было очень интересно побывать на Кавказе. Старшая дочка Галя осталась домовничать в Златоусте с бабушкой, Тониной матерью. А бабушка у нас в то время была очень больна, и за ней требовался постоянный уход.

Приехали в Сочи, сняли в частном домишке комнатку на три недели, ходим на пляж, загораем, купаемся.

Чудесно это: море. Глядишь на него и досыта не наглядишься. Оно как будто все такое же и не такое — каждый миг открывается в нем что-то новое. Вот лежит чистое, как стекло, но стоит появиться в небе какому-то даже самому малому облачку, и уже смотришь, по чистой голубизне вдруг побежала полоска. Пробежала и снова растаяла, будто ее и не было вовсе... Закроешь глаза, море — тут. Слышно, как дышит. Ночью в полнолунье придешь на берег, и опять — до чего же красиво: на море серебряная дорожка лежит.

И вот еще что: глядя на море, почему-то неохота говорить, а охота помолчать и подумать. Даже не знаю, о чем. Мысли как-то сами собой, словно тихие волны, одна за другой, набегают. Между прочим, я замечал, что такое же чувство испытываешь, когда глядишь на звездное небо или на огонь, если у костра посидеть доведется.

Лето в том году выдалось очень погожее, так что отдыхалось нам хорошо. Тогда же возле Сочи, в санатории железнодорожников, отдыхали начальник Златоустовского отделения нашей дороги Карасев и один из его заместителей, инженер Полулех. В аккурат накануне Дня железнодорожника мы встретились с ними и решили вместе отметить наш праздник в ресторане «Горный воздух». Выпили, конечно, винца, шашлычком закусили. Разговариваем о всяких наших железнодорожных делах, и вдруг Карасев говорит:

—      А знаешь, Максим Игнатьевич, скоро будет тебе одно неожиданное известие. Придется перед нами ответ держать.

—      Что такое?

—      Узнаешь.

—      Нет, в самом деле?

А тут и Полулех говорит:

—      Прежде времени не будем тебя расстраивать.

И замяли этот разговор. Как ни пытался я у них выведать, ничего из этого не получилось. Посидели еще немножко и разошлись.

Вернулись мы с Тоней к себе на квартиру, а у меня из головы этот разговор никак не выходит. Я по характеру очень мнительный. Соображаю, прикидываю, что бы такое могло случиться, но ответа не нахожу.

Тоня заметила, что я вроде расстроился, и говорит:

—      Сходил бы ты в гастроном, надо купить колбаски, сырку, парочку булочек —завтра пораньше на пляж отправимся и завтрак с собой захватим, а мне сейчас по-стирушечкой надо заняться.

—      Ладно,— говорю,— схожу.

Взял авоську, отправился. А рядом с гастрономом пивной ларек. Дай выпью кружечку, может, хоть думаться перестанет. Выпил. Потом зашел в гастроном, взял, что надо, а на обратном пути подошел к газетному киоску, чтобы купить свежий «Гудок».

Смотрю, на первой странице — Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда работникам железнодорожного транспорта. На букву «К» читаю: «Куприянову Александру Михайловичу, составителю поездов станции Горь-кий-Сортировочный Горьковской ж. д.».

Вот, думаю, мой однофамилец отхватил золотую звездочку.

Дальше гляжу и глазам не верю: «Куприянову Максиму Игнатьевичу, машинисту локомотивного депо Златоуст Южно-Уральской ж. д.».

Меня даже в пот ударило, и дыхание сперло.

Вот, понимаете, как бывает: про другого подумалось — «звездочку отхватил», а когда самого коснулось, так даже сердце готово выпрыгнуть из груди.

Бегу домой, в одной руке авоська, другой газету к груди прижимаю. У самой калитки остановился: дай еще раз погляжу, не ошибся ли?

Нет, не ошибся: «...Максиму Игнатьевичу».

Вошел в комнату. Жена над тазом склонилась, стирает что-то. Я ей говорю: «Тоня!» Она взглянула на меня и с тревогой спрашивает:

—      Что случилось? На тебе лица нет.

—      Вот,— говорю,— читай.— И подаю ей газету.

Она говорит:

—      У меня руки мокрые.

—      Ничего, ты вот здесь одну только строчку прочти.

Прочла, бросилась мне на шею и как заплачет!

Она плачет, и у меня, понимаете ли, слезы текут. Тут

Люся прибежала с веранды:

—      Мамочка, папочка, что случилось?

Тоня показывает ей газету. Дочка прочла, закричала и целовать меня бросилась. На крик хозяйка зашла, узнала, в чем дело, и тоже:

—      Ах, ах, поздравляю вас!

Потом она мужа своего позвала, а тот говорит:

—      Это дело сухим невозможно оставить. Я сейчас сбегаю.

Побежал, приносит пол-литра столичной. Выпили мы по рюмочке. Вдруг появляется Карасев с Полулехом. Они тоже газету мне принесли, но увидели, что у нас происходит, и говорят:

—      Все ясно. Ты уже и без нас получил неожиданное известие.

—      Значит, давеча вы мне об этом хотели сказать?

—      Об этом. Нам было известно, что тебя представили к награждению, но результатов еще не знали. А теперь прими наше сердечное поздравление.

Хозяин квартиры говорит:

—      Придется еще раз сбегать.

Но Карасев с Полулехом остановили его, а мне сказали:

—      Сегодня не будем, а уж завтра поедем на гору Ахун — транспорт наш, а угощение твое.

Ушли они. Хозяева тоже. Я у жены спрашиваю:

—      Тоня, а деньги-то у нас есть?

Она говорит:

— Есть. Л если бы и не было, то ради такого случая у хозяев можно занять, а потом дадим телеграмму домой, и Галя нам вышлет.

• Предыдущая
• 72/75
• Следующая