Демократия (сборник) - Видал Гор - Страница 45

Вот эта сделка, изобличающая его аморальность, характеризующая всю его общественную деятельность, и является причиной моего постоянного к нему недоверия. Как Вы понимаете, все эти бумаги были уничтожены. Миссис Бейкер никогда не допустила бы, чтобы ее благополучие было поставлено под угрозу из-за каких-то разоблачений. Служащие компании, действуя в своих интересах, также никогда не признаются в содеянном, а их бухгалтерские книги наверняка ведутся таким образом, что там эта история никак не отражена. Если бы я выдвинул против мистера Рэтклифа подобное обвинение, пострадал бы только я. Сенатор станет все отрицать и лишь посмеется надо мною. Я не смогу ничего доказать. Поэтому я даже больше него заинтересован в соблюдении тайны.

Раскрывая Вам этот секрет, я твердо полагаюсь на то, что Вы никому ничего не скажете — даже Вашей сестре. Вы вольны, если хотите, показать это письмо лишь одному человеку — самому мистеру Рэтклифу. После этого умоляю Вас немедленно сжечь письмо.

С наилучшими пожеланиями,

остаюсь искренне преданный Вам,

Джон Каррингтон».

Дочитав письмо, миссис Ли несколько минут молча стояла у окна, глядя на раскинувшуюся внизу площадь. Утро уже наступило, и раннее апрельское солнце ярко освещало все вокруг. Маделина распахнула окно и впустила в комнату теплый весенний воздух. Ее израненной душе, оскорбленной, доведенной до белого каления, содрогавшейся от отвращения, необходимы были чистота и покой окружающей природы. Несмотря на отношение к Рэтклифу ее друзей, она продолжала верить этому человеку и вот дошла до того, что увидела в нем своего будущего мужа; а ведь если бы закон и справедливость значили одно и то же, ему прямая дорога в тюрьму, ему, ничтоже сумняшеся обманувшему доверие, которым он был облечен. Гнев ее не знал границ. Она жаждала поскорее увидеть его, чтобы сорвать с него маску. О, она изольет на него все презрение, которое питает к этой своре политиканов. Она посмотрит, устроены ли эти твари так же, как другие живые существа; есть ли у них хоть остатки чести, хоть что-нибудь светлое в душе.

Затем ей пришло в голову — а вдруг произошла ошибка; что, если мистер Рэтклиф сумеет отвести от себя обвинения? Но эта мысль лишь еще больше разбередила рану, нанесенную ее самолюбию. Она не только верила, что все это правда, но и знала, что он найдет оправдание своему поступку. Итак, она почти согласилась выйти замуж за человека, которого считала способным на преступление, а теперь содрогалась от мысли, что, если в подобных грязных сделках обвинят ее мужа, она не сможет отвести это обвинение, тут же выразив недоверие и справедливое негодование. Но как это могло произойти? Как могла она попасть в такое гадкое положение? Уезжая из Нью-Йорка, она намеревалась понаблюдать в Вашингтоне политическую жизнь. И не более того. Прийди ей тогда в голову, что ее здесь станут побуждать вторично выйти замуж, она бы и с места не тронулась: она гордилась верностью памяти мужа, а к повторным бракам питала отвращение. Но в своем одиночестве и неугомонной погоне за впечатлениями она позабыла об этом; правда, она только задала себе вопрос, имеет ли жизнь смысл для женщины, у которой нет ни мужа, ни ребенка. Неужели семья — это единственный удел женщины? Неужели нельзя найти других интересов за пределами домашнего очага? И вот, гоняясь за фантомом, она сама, с открытыми глазами, вступила в трясину политики, вступила вопреки дружеским увещеваниям, вопреки требованиям собственной совести.

Она встала, прошлась по комнате; Сибилла, лежа на кушетке, наблюдала за сестрой из-под полуопущенных век. С каждым шагом Маделина все больше упрекала себя, и по мере того, как в ней росло чувство собственной вины, она все меньше сердилась на Рэтклифа. Да и какое право было у нее на него сердиться? Он никогда не обманывал ее. Он открыто признавался, что в политике не следует законам морали, и если для достижения его целей не годились благородные средства, он прибегал к порочным. Как могла она ставить ему в вину действия, которые он постоянно защищал в ее присутствии и с ее молчаливого согласия, основываясь на принципах, оправдывавших любую подлость?

Но самым ужасным было то, что это открытие не принесло ей облегчения, напротив, обрушилось на нее тяжким ударом. При этой мысли она еще больше рассердилась на себя. Оказывается, она не знала, что таится в ее душе. Она честно считала, что на эту жертву ее толкает забота о счастье и интересах Сибиллы; теперь она понимала, что втайне ею руководили совсем другие мотивы: честолюбие, жажда власти, беспокойное желание вмешиваться в чужие дела, слепое стремление избежать мучительной зависти, которую она испытывала, наблюдая за женщинами, чья жизнь была наполнена, а инстинкты удовлетворены, тогда как сама она вела пустое и грустное существование. Какое-то время она искренне заблуждалась, лелея надежду, что сможет открыть для себя поле полезной деятельности; что возможность делать добро заполнит зияющую пустоту, образовавшуюся, когда судьба лишила ее семейного счастья; что она наконец нашла поприще, на котором сможет истратить остаток своих дней, если даже ее эксперимент и не увенчается успехом. А теперь, когда эта иллюзия рассеялась, жизнь стала еще более пустой, чем раньше. И все же самым ужасным было не постигшее ее разочарование, а осознание собственной слабости и способности к самообману.

Уставшая от длительных переживаний, возбуждения и бессонницы, Маделина была не в состоянии бороться с тем, что будоражило ее разум. Такое напряжение могло закончиться лишь нервным срывом, и он не замедлил произойти.

— О, как отвратительна жизнь! — вскричала она, заламывая руки в беспомощной ярости и отчаянии. — Лучше бы я умерла! Будь проклят этот мир, и пусть все провалится в бездну! — И с этими словами она, разразившись слезами, рухнула подле Сибиллы.

Сибилла, молча наблюдавшая за этой сценой, спокойно выжидала, когда схлынет волна возбуждения. Сказать ей было нечего. Разве только успокаивать сестру. Постепенно слезы иссякли, но Маделина еще некоторое время лежала молча, пока ее не стали тревожить новые мысли. Упреки, которые она делала себе из-за Рэтклифа, сменились угрызениями совести из-за Сибиллы; девушка выглядела измученной и бледной, и казалось, вот-вот свалится от усталости.

— Сибилла, — сказала Маделина, — тебе нужно немедленно лечь в постель. На тебе просто лица нет. Это непростительно, что я позволила тебе остаться на ногах так поздно. Иди, иди, тебе надо хорошенько выспаться.

— Я не лягу, пока не ляжешь ты! — упрямо ответила Сибилла.

— Иди, моя хорошая. Я уже решила: я не выйду замуж за мистера Рэтклифа. Тебе не о чем больше беспокоиться.

— Ты чувствуешь себя очень несчастной?

— Нет. Я только очень зла на себя. Мне нужно было раньше прислушаться к советам мистера Каррингтона.

— О, Мод! — вскричала Сибилла с неожиданным приливом сил. — Как я хотела, чтобы ты вышла замуж за него!

Эта реплика возбудила в миссис Ли неожиданное любопытство.

— Как, Сибилла, — спросила она, — и ты это говоришь всерьез?

— Конечно, всерьез, — отвечала Сибилла весьма решительно. — Я знаю, ты считаешь, что я влюблена в мистера Каррингтона, но это не так. Мне он гораздо больше нравится в качестве зятя, он лучший из всех окружающих тебя мужчин, к тому же ты смогла бы помочь его сестрам.

Миссис Ли заколебалась; она не была уверена, стоит ли бередить едва зажившую рану, но ей хотелось сбросить с себя и этот, последний, груз, и она отважно ринулась вперед:

— Это правда, Сибилла? Ты уверена? Почему же тогда ты говорила, что он тебя интересует? Почему ходила такая несчастная, когда он уехал?

— Почему? По-моему, это проще простого! Я думала, как и все вокруг, что ты собираешься замуж за мистера Рэтклифа; а если бы он стал твоим мужем, мне пришлось бы уехать и жить одной; ты относилась ко мне, как к ребенку, ничего мне не рассказывала, а мистер Каррингтон был единственным человеком, кто давал мне советы, и когда он уехал, я осталась одна воевать и с мистером Рэтклифом, и с тобой, а рядом не было никого, кто мог бы мне помочь, если бы я совершила ошибку. Да ты на моем месте чувствовала бы себя гораздо более несчастной.