Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина - Страница 19
- Предыдущая
- 19/113
- Следующая
Это Гавриилу не понравилось.
Вот он писателей уважал. И живьем ни разу не видел, не считая пана Зусека, а потому полагал отчасти существами куда более мифическими, нежели волкодлаки, поелику последних он как раз видывал, и не раз.
— Встречу творческую проводит. С поклонницами. — Библиотекарю было откровенно скучно.
Ему хотелось домой, ибо там ждала мама и, что куда важней, ужин из трех блюд, а после — любимое кресло у камина и книга. Матушка утверждала, что книг ему хватает и в библиотеке, но втайне гордилась, что единственное чадушко вечера проводит дома, не ходит ни по кабакам, ни по девкам.
Увы, мечтам библиотекаря не суждено было сбыться.
О встрече договаривались загодя, и грозила она затянуться до поздней ночи, что было, конечно, нарушением всех правил, да вот беда, супруга главного смотрителя библиотеки являлась страстною поклонницею сей дамочки…
— Она смотрела в его глаза, которые наливались краснотой… — меж тем продолжала писательница иным, бархатистым голосом. — Зловеще вздымалась за спиной его луна… свет ее отражался в зеркалах…
Кто-то отчетливо всхлипнул.
— Слушать это не могу… — проворчал библиотекарь и кинул в рот орешек.
Вообще-то правилами было строжайше запрещено есть на рабочем месте, ибо имелся для подобной надобности особый кабинет, однако же до кабинета того поди доберись. И то, орехи — вовсе не еда, перекус малый.
— Не слушайте, — проворчал Гавриил, которого раздражал и запах еды, и сам человек, невысокий, полнотелый, но какой-то переполненный чувством собственного достоинства.
Он окинул Гавриила взглядом, в котором привиделось и сожаление, и презрение — все ж таки библиотекарь весьма рассчитывал на беседу, каковая хоть как-то да развеяла бы скуку нынешнего вечера, — и поджал толстые губы. Уходил молча, горделивой походкой человека, оскорбленного до глубины души.
И стало даже стыдно. Немного.
— Эсмеральда застыла в ужасе. Она глядела на князя и не узнавала его, того человека, которого знала, как ей казалось, очень хорошо. Того, кому отдала свое сердце… — Голос манил.
И звал.
И Гавриил, не способный устоять перед этаким искушением, двинулся на зов. Он ступал осторожно, столь осторожно, сколь позволяли сие новые туфли со скрипучею подошвой. Он крался, страшась и того, что поймают его за недостойнным сим занятием, и того, что заметят…
Встреча проходила в малом зале, главной достопримечательностью которого было изваяние короля Болеслава Доброго, основателя библиотеки. Изваяние было, как и положено памятникам подобного толку, внушительным и пусть несколько лишенным портретного сходства с оригиналом, зато величественным, вызывающим у посетителей библиотеки трепет, уважение и иные верноподданические чувства.
Она устроилась у ног Болеслава.
Хрупкая женщина в темно-синем платье, которое подчеркивало удивительную ее красоту. Она сидела в плетеном кресле и в левой руке держала стопку листов, а на коленях ее лежала изящная папка, в которую листы отправлялись…
Та самая незнакомка из парка.
Ныне она выглядела несколько иной, пожалуй, старше, серьезней, но все же это была именно она.
Гавриил смотрел. И слушал.
— Князь стремительно обрастал клочковатою шерстью. Глаза его пылали алым, будто бы угли из самой Хельмовой преисподней. На руках появились когти ужасающего вида…
…на встречу с писательницей явилась почти сотня дам самого разного вида. Молодые, и не особо молодые, и такие, чей возраст Гавриил затруднился бы определить. Были и в нарядах роскошных, и в платьях весьма простых, пусть и опрятных…
— Она же смотрела, не в силах отвести взгляд. Сердце Эсмеральды разрывалось меж любовью и страхом. И, протянув руки к князю, она взмолилась: «Если ты желаешь убить меня, то убей быстро…» Он же ответил утробным рыком… а пламя очей сделалось ярким.
Писательница перевернула лист.
Женщины смотрели на нее неотрывно, жадно, боясь упустить хоть бы слово.
— Он же отвечал ей хриплым голосом: «Нет, моя любовь… как могу я причинить тебе вред? Это противно самой сути моей…»
Кто-то тоненько всхлипнул.
— Князя сжигало желание немедля заключить Эсмеральду в свои объятия и предаться с нею запретной страсти. Однако разве мог бы он поступить подобным образом с той, которая была чиста и невинна, подобно первому весеннему цветку? Разве он не любовался ею исподволь, не смея приблизиться, ибо ведал о проклятии своем…
Полная женщина в розовых шелках смахнула слезы.
— И ныне он пребывал в уверенности, что Эсмеральда, узнав об ужасной его тайне, уйдет, чтобы никогда больше не возвращаться. Он смотрел на прекрасное ее лицо, и страсть сменялась нежностью. Не зная, как выразить чувства, переполнявшие его, князь протянул руку, и уродливый черный коготь коснулся щеки Эсмеральды. «Прости, — сказал князь, и голос его дрожал, — я посмел надеяться, что буду счастлив, но теперь знаю точно: счастье — не для меня. Я обречен на вечное одиночество… одиночество в ночи».
И писательница закрыла папку.
Женщины плакали.
Кто-то тайком смахивал слезы, кто-то, как худощавая девица в парче, рыдал открыто, не стесняясь этакого чересчур уж вольного проявления чувств. Кто-то лишь вздыхал, покусывая губы.
— Но они… — Девица громко высморкалась в кружевной платок. — Они ведь будут вместе? Будут счастливы… они такие…
— Будут, — ответила писательница. — В третьей части моей саги… я решила назвать ее «Неодиночество в ночи».
— Очень романтично!
— Во второй части князь уйдет на войну, чтобы погибнуть с честью. Но его только ранят, а в госпитале он узнает, что опекун Эсмеральды собирается выдать ее замуж за недостойного человека…
— Какой кошмар!
— Он будет очень страдать. — Писательница погладила папку с нежностью. — Впрочем, она тоже… в третьей части князь поспешит вернуться, но опоздает… он появится в храме уже после венчания…
Совокупный вздох был ей ответом.
— Князь похитит Эсмеральду, потому как будет не способен представить ее в чужих объятиях, а муж ее подаст жалобу королю… в общем, там все очень сложно, но потом его повесят.
— Короля?
Писательница нахмурилась, похоже, подобный поворот сюжета ей в голову не приходил.
— Нет, — с явным сожалением ответила она. — Мужа. Он окажется изменником родины, мздоимцем и просто сволочью.
Дамы хором согласились, что в таком случае ничтожного этого человека всенепременно следует отправить на виселицу. Или на плаху.
На плаху даже романтичней…
— Пожалуй. — Писательница прикусила перышко. — Это будет очень драматично… он восходит на эшафот… рассвет встает… белая рубаха, ветер развевает длинные его волосы… и грозно высится палач с топором… и он говорит, что все делал ради любви к Эсмеральде… а она рыдает… ей очень жаль мужа, но она любит князя…
Гавриил потряс головой. Все-таки в ней сия история, пусть и не прочитанная, не укладывалась.
— Он просит прощения у Эсмеральды, и она его прощает… и после казни они с князем отправляются в храм, чтобы сочетаться законным браком. Все счастливы.
Надо полагать, помимо казненного супруга, хотя, возможно, и он обрел свое счастье в посмертии. Гавриил сунул палец в ухо.
— А… простите… князь так и останется волкодлаком? — подняла руку дамочка в сером платье, по виду или гувернантка, или нянька.
— Я пока еще не решила… — призналась писательница. — Возможно, сила истинной любви снимет проклятие и он станет обыкновенным человеком. А может, и волкодлаком будет, но хорошим…
— Хороших волкодлаков не бывает.
Это прозвучало как-то слишком уж громко, и Гавриил не сразу понял, что это он сказал.
И был услышан.
Женщины повернулись к нему. Вспомнился вдруг приютский птичник, в котором обретались самые разные куры: от беспокойных беспородных несушек, каковых в любой деревне имеется множество, до рыжих гершанских, ленивых, неповоротливых, зато красивых в рудом своем оперенье. Были там и белоснежные вассеры, и мелкие, кривоногие кутейманы, чьи яйца потреблял исключительно отец настоятель, ибо были они не то особо вкусны, не то особо полезны.
- Предыдущая
- 19/113
- Следующая
