Крещенский апельсин - Басманова Елена - Страница 12
- Предыдущая
- 12/55
- Следующая
Помявшись, вперед выступил жеманный театральный обозреватель. Блестящие глаза его едва ли не с обожанием смотрели на Тернова.
– Я Модест Терентьевич Синеоков, золотое перо «Флирта». – Обозреватель шаркнул стройной ногой, изобразив нечто среднее между балетным па и книксеном. – Записывайте. Я не исключаю того, что иголку загнал в апельсин сам потерпевший. Он морфинист, я знаю. Мог сам, вводя шприцом дозу, нечаянно обломать иглу.
– Господин Черепанов, – обернулся дознаватель к Фалалею, – вам известно, что пострадавший принимает морфий?
– Такой информацией не располагаю, – поморщился Фалалей с досадой, – господин Либид в редакции редкий гость. Вращается в основном в политических кругах.
– Где вы были в момент несчастного случая? – Тернов обернулся к жеманнику.
– Как где? – изумился Модест Терентьевич. – Там же, где и все остальные.
– Здесь он был, в банкетной зале! Он в бильярдную не ходил! – выкрикнула Аля.
– Минуточку, – остановил ее Тернов. – Рассказывайте поподробнее.
– Не слушайте вы ее, господин Тернов, – по-женски взвизгнул театральный рецензент. – Она сама и ее подруга-мымра подсунули несчастному Эдмунду апельсин. Еще придуривалась, Парисом его называла, актриса погорелого театра. Да они обе не стоят мизинца Афродиты.
– Погодите, – Тернов властным жестом отстранил Синеокова, – погодите. Барышня, ваше имя?
– Алевтина Петровна Крынкина.
– Это правда, Алевтина Петровна? Апельсин принесли вы?
– Правда, господин Тернов, – ответила Аля, бросая злобные взгляды на Синеокова, – мы с Асей вышли из бильярдной, хотели найти что-нибудь для приза победителю. Но на столе ничего подходящего не было. Только между двух бутылок шампанского лежал апельсин. Мы его очистили ножом, обернули фольгой от шоколадных конфет и положили на тарелку. Вот и все. Шприцов у нас не было и нет. Можете хоть весь зал обыскать. А если хотите, то и нас – я готова раздеться при свидетелях. А этот… этот… этот… он женщин ненавидит, вот и лжет…
В голосе ее послышались слезы.
– А кто в то время еще был здесь, в банкетном зале? – спросил Тернов.
– Вот этот противный Синеоков и был, – Аля топнула ногой, – а еще господин Лиркин, вон он спит в кресле, напился. И еще господин Арцыбашев.
– О! – живо откликнулся Тернов. – Неужели сам Арцыбашев?
– Он и сейчас здесь, – подсказал Фалалей. – Михаил Петрович!
Подталкиваемый Фалалеем, Арцыбашев нерешительно двинулся вперед. Подойдя к Тернову, он приложил ладонь к ушной раковине и глухо спросил:
– Извините, я не расслышал, что вы сказали?
Тернов растерянно обернулся к Фалалею – нет, не таким представлял он себе автора бессмертного эротического романа «Санин».
– Я имею честь беседовать с самим Арцыбашевым?
– Да-да, с самим, – закивал писатель, скользя отсутствующим взглядом по Тернову, светлые глаза гениального романиста казались невинными.
– Вы видели апельсин? – спросил нерешительно Тернов.
– Да-да, апельсины были, – писатель затряс головой. – Но их унесли в бильярдную. Полагаю, они все в лузах.
– Да отпустите вы его, – подал внезапно голос Мурыч, – и так человек несчастный. Плохо видит, плохо слышит. Все, кроме зова любви… Да и эта мегера обсчитывает его безбожно.
– Какая мегера? – удивился Тернов.
– Так могу ли я идти? – нервно выкрикнул Синеоков.
– Идите, идите, – разрешил дознаватель, – и проводите нашего великого писателя.
Синеоков и Арцыбашев удалились под завистливыми взглядами коллег.
Тернов обернулся к Мурычу.
– О какой мегере идет речь?
Мурыч, отирая платком бритую макушку, приблизился вплотную к дознавателю.
– Я говорю об этой акуле, – процедил он, – она нас всех поедом ест. И девчонок тоже. Они не такие дуры, чтобы иголки в апельсины засовывать. Да узнай об иголке эта разбойница, за своего любимчика самолично отгрызла бы им головы. Впрочем, могла отомстить и любовнику за то, что ее бросил.
– Я ничего не понял, – признался тушующийся Тернов. – Голубчик, постарайтесь излагать ваши мысли внятно. Кто – акула? Кто – любовник?
– Акула – наша редакторша госпожа Май. Вы себе не представляете, на что она способна! Я сегодня утром собственными руками чуть ее не удушил – такую пакость мне преподнесла. Изуродовала мое лучшее детище! Оторвала ему руки или ноги!
– Стойте, стойте! – Тернов не на шутку испугался. – Кого она изуродовала?
– Я говорю о моем репортаже, эта злыдня выкинула из него две самые лучшие строки.
– Понятно, понятно, – нетерпеливо перебил его дознаватель. – А кто любовник?
– Вот Эдмунд и был ее любовником.
Тернов обернулся к Фалалею с застывшим в глазах вопросом. Фельетонист пожал плечами.
– Да что он знает! – возопил Мурыч. – А я, Гаврила Кузьмич Мурин, вижу ее как облупленную. Сам чую, да и сплетни ходят такие. А на Фалалея вы не смотрите. Он и выполнил ее мстительную миссию.
– Каким же образом это сделал господин Черепанов? – вежливо поинтересовался Тернов, с трудом удерживая нить разговора.
– Все, все здесь подтвердят, – выкрикнул Мурыч и широким жестом обвел присутствующих, – все видели собственными глазищами. Сначала по ее указке метрдотель принес апельсины. Затем она, уходя, шепталась с Фалалеем, велела ему подсунуть апельсин несчастному Эдмунду. Он катал его и специально загнал между двух бутылок, хотел спрятать, чтобы подсунуть несчастному в подходящий момент.
– А откуда взялся шприц в апельсине?
– Как откуда? Здесь есть еще один сообщник – метрдотель. Все время здесь терся да нашей мегере в рот заглядывал. Он и загнал иголку во фрукт.
– Я все понял, господин Мурин. Вы подождите в соседнем кабинете, – устало вздохнул Тернов.
Горделивый репортер удалился скорым шагом, и тут Тернов услышал сбоку тяжелое прерывистое дыхание. Он вздрогнул.
– Позвольте представиться, – поклонился толстяк, – Дон Мигель Элегантес, он же Сыромясов, обозреватель мод, в том числе и международных.
– Я вас слушаю. – Тернов досадовал, что такое простое дело, как дознание о несчастном случае затягивается, а он так мечтал навестить сегодня свою подружку, актрису императорского театра.
– Вы их враки не слушайте, господин дознаватель, – хрипло сказал толстяк, – госпожа Май на такие проделки не способна. Я скорее поверю, что иголку подсунул наш рыжий Лиркин. Проверьте, он притворяется спящим. И когда барышни явились за апельсином, тоже притворялся. А обиделся Лиркин из-за того, что кий у него отобрали, вот и мстил.
– Но откуда же он взял шприц?
– Не знаю, может, в кармане носит, – предположил Сыромясов, – его сестра в аптеке работает. Можно обыскать.
– Ну вы, батенька, загнули, – Тернов оторопел, – господин Лиркин вправе протестовать. Нарушать права личности я не намерен. Это чревато социальным взрывом.
– Ну как хотите. – Сыромясов шумно задышал и резво кинулся к креслу, где свернулся калачиком рыжий Лиркин. Тяжелой лапищей он стал трясти спящего за плечо. Тот быстро вскочил и захлопал бессмысленными глазами. – Ну что я говорил, притворяется, – злорадно констатировал Сыромясов и без объяснений направился к выходу.
– Что здесь происходит? – нервно вскрикнул музыкальный обозреватель, заливаясь пунцовой краской. – Зачем меня разбудили?
– Извините, господин Лиркин, проводится дознание.
– А что случилось? Что произошло? – Лиркин нервно озирался. – Я ни при чем. Я ни в чем не виноват. А что с господином Эдмундом?
Увидев бледного, распростертого на банкетке Либида, он выкатил в ужасе глаза и прижал обе руки к груди.
– Кто-то из присутствующих засунул иглу в апельсин, и Эдмунд подавился, – пискнула Ася.
– Он… он… жив? – прошелестел Лиркин.
– Не бойтесь, господин Лиркин, – вкрадчиво сказал Тернов, – мы вас ни в чем не обвиняем. Мы просто выясняем. У вас были причины мстить потерпевшему?
– У меня? Причины? – В голосе разбуженного клокотала ярость, сотрудники знали эти мгновенные перепады страстей и старались Лиркина не трогать. – Да мне такие хлыщи и даром не нужны. За что мстить этому выродку? – Он остановился и подозрительно прищурился. – А! – воздел он руки к потолку. – Вы думаете, что я воткнул иглу в его треклятый апельсин! Будете меня обыскивать?
- Предыдущая
- 12/55
- Следующая