Героиновые пули - Щелоков Александр Александрович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/69
• Следующая

Все ясно — акт купли-продажи состоялся. Он был умело расчленен на действия, которые позволяли кассиру не иметь дела с товаром, а продавцу с деньгами.

Одного не знал Алексей — в тот же день, в тот же час здесь вел разведку Кузьма Сорокин. Его интересовал хозяин точки, который вечером должен был снимать кассу.

Алексей, разобравшись в том что к чему, счел, что добытых сведений для одного раза достаточно. Как ими распорядиться он решит чуть позже.

Кузьма свои наблюдения решил довести до конца в тот же вечер. Он дождался, когда к кассиру подошел инкассатор, получил заранее отсчитанную сумму, не считая положил её в сумку и с незаинтересованным видом пошел по Нахимовскому к месту, где его ждала машина.

Кузьма размеренным шагом малооплачиваемого трудяги двинулся за ним.

Инкассатор и его охранник стояли возле машины. Охранник, судя по всему, не был профессионалом. Заимев в кармане пушку, он преисполнился самомнением и уверенностью в своей неуязвимости.

Глупость охранника заключалась в первую очередь в том, что он стоял не спиной к машине, а лицом к ней и увлеченно беседовал с подошедшим кассиром. Таким образом, он не имел возможности контролировать обстановку и, если не разрядить её в трудном случае, то хотя бы встретить нападающего лицом к лицу.

Кузьма шел, сунув руки в карманы. Он подчеркнуто вилял задом, который обтягивали узкие джинсы, давно потерявшие цвет и прочность. Ни в его облике, ни в поведении не было ничего привлекательного или необычного. Типичный лох, на которого не стоило обращать внимания.

В последние годы общество резко разделилось на две категории. Права первой обеспечивали большие деньги. Права второй государство записало в конституцию и потому они ничем не обеспечивались. Представители первой группы населения ездили по городу преимущественно в иномарках. Вторые ходили пешком или передвигались в городском транспорте, часто не приобретая даже билетов, за полной неплатежеспособностью.

Охранник, относивший себя к автомобильной элите не читал нужным остерегаться пешехода, ничем не примечательного, сирого и скорее всего убогого. Он явно ещё не был бомжем, но находился в процессе сближения с публикой этой категории.

Расстояние между ними быстро сокращалось, но охранник по-прежнему не обращал на это внимание. Кузьма через плечо бросил взгляд назад. Улица выглядела пустынной. Рука скользнула в карман и сжала знакомую до мелочей рубчатую рукоятку ТТ — верной и неприхотливой машинки, уверенно ставивей точки в чужих судьбах.

Волна нездорового возбуждения взбодрила нервы. Это ощущение лихорадящей дрожи Кузьма впервые испытал в Измайловском парке, но тогда толком не сумел в нем разобраться. Теперь знал — это радость превосходства над противником, это чувство подлинной власти. Твоей власти. Твоего права решать чьи-то судьбы и диктовать людям свои желания.

Рука описала стремительный полукруг. Выстрел булькнул негромко, даже не заставив взлететь задремавшую на ветке ворону. Нерасторопный охранник медленно сполз на асфальт и улегся возле машины. Инкассатор, ошеломленный случившимся, замер на месте, опупев от страха.

Кузьма подошел к нему. Демонстративно придвинул ствол пистолета к чужому пузу. Взял из рук сумку с дневной выручкой. Сказал негромко, буднично:

— Ты вот что, смотри мне в глаза. И не щурься. Понял?

Инкассатор смиренно закивал.

— Да не дрожи. Ничего тебе не будет. Понял?

Мелкие дробные кивки повторились.

— Язык у тебя есть? — Кузьма довольно усмехнулся. Ему доставляло удовольствие видеть, что люди его боятся. Было бы совсем неплохо для полного кайфа, если бы оптовик напустил в штаны, но на нет и суда нет.

— Ага, есть.

— Тогда скажи: «Понял».

— Понял.

— Ты знаешь, что сейчас происходит в России?

— Н-не-ет. — Оптовика, несмотря на заверения Кузьмы в миролюбии, трясло от страха.

— Газет не читаешь, что ли? «Московский комсомолец» в руки берешь? Нет?! Лапоть! Бажбан! Надо читать. Понял?

— Понял.

— Так вот в газетах написано: президент Ельцин приказал делать ставку на молодые кадры. Ты молодой?

— Да.

— Значит на таких как ты надо делать ставку. Понял?

— Да.

— А барин у вас — полковник — старый?

— Да.

— Вот таких президент и приказал заменять. Понял?

— Понял.

— Твоя розница барина знает?

— Нет. Всех набирал бригадир.

— Видишь, как хорошо. Значит для вас сверху все останется как и было, только наденут новую шапку. Эти деньги, — Кузьма тряхнул сумкой, — пойдут в зачет. Понял?

Инкассатор закивал и промычал нечто похожее на согласие.

— Машина твоя или охранника?

— Его.

— Тогда помоги его внутрь сунуть. И уходим. Пусть с ним менты разбираются. Завтра приходи на место как положено. К тебе подойдут, все объяснят и дадут другого охранника. Не лопуха. Понятно?

Боже, только полный болван не поймет, что ему оставили жизнь и не закивает в ответ согласием.

Ничего об этом не зная, Алексей сидел дома и попивал свой вечерний чай.

Утром, собираясь а службу, генеральный прокурор Геннадий Михайлович Муратов ощутил легкое недомогание. Он вышел на крыльцо своей, недавно достроенной дачи, по привычке хотел вдохнуть полной грудью свежий воздух, тянувший с выстывшей за ночь речки Истры, как вдруг понял — что-то ему мешает дышать. Тугой комок подкатился и застрял возле желудка, а тупая жмущая спазма — то усиливаясь, то ослабевая — прокатывалась влево вверх к плечу.

Отец Муратова — Михаил Николаевич, полковник Советской Армии скончался от прободения язвы в пятьдесят восемь лет. Случись несчастье в городе, отца можно было спасти, но оно произошло на даче и ему ничем помочь не удалось.

С той поры Геннадий Михайлович настороженно относился к поведению своего желудка и остерегался неприятностей, которые тот мог доставить.

Стоя на крыльце и глядя на чистое голубое небо, кое-где тронутое мазками облаков, Муратов осторожно поглаживал грудь и живот, но неприятные ощущения не проходили.

Служебная машина со спецсигналом, маячком-мигалкой, спецномером, короче со всеми неистребимыми остатками привилегий номенклатуры социализма, ждала хозяина у ворот.

Муратов прошел к ней, сел на заднее сиденье, мрачно бросил шоферу: «В город», и тот понял — шеф не в духе. Не оборачиваясь, спросил:

— В прокуратуру?

— В поликлинику.

Терапевт, предупредительная и внимательная Маргарита Ивановна, осмотрела, простукала и прослушала пациента.

— Нет, Геннадий Михайлович. Это не желудок. Это сердечко.

Кардиограмма подтвердила её диагноз.

— Вам бы полежать, — посоветовала врачиха, хотя прекрасно знала — подобные советы воспринимаются больными, только в случаях, когда те и сами уже не могут не лечь. — У вас явное переутомление.

Лекарство, полученное в аптеке, сняло спазм и Муратов с облегчением приказал водителю:

— К себе.

Секретарша — женщина средних лет, не отличавшаяся особой красотой (шашни Муратов на службе не заводил) встретила шефа с обычной заботливостью:

— Изматываете вы себя, Геннадий Михайлович. Вам бы отдохнуть…

— Что поделаешь, Зинаида Федоровна, служим-с…

Муратов прошел в кабинет, постоял у двери, огляделся. Сердце немного успокоилось. Видимо права была врачиха — это от переутомления. Хотя определение страдало некоторой неточностью. Он просто загнал себя, как загоняют лошадь, которую впрягли в телегу с непосильной поклажей и направили в грязюку, заставляя изо всех сил тянуть груз. Именно в грязюку. Потому что она сейчас повсюду, куда ни глянь. Ее замесили и продолжают месить те самые люди, которые ещё недавно орали о необходимости восстановления законности в России в полном её объеме. Вот и сейчас ему предстояло влезть в дело, от которого несло дерьмом…

Обычно просторный и светлый кабинет от одной мысли об этом показался Муратову мрачным и угрюмым. Что-то давящее господствовало в его атмосфере.

Муратов ещё раз огляделся, стараясь понять, что создает здесь нездоровую атмосферу.

• Предыдущая
• 38/69
• Следующая