Черный буран - Щукин Михаил Николаевич - Страница 72
- Предыдущая
- 72/76
- Следующая
— Ты чего, командир? — зашептал Астафуров. — Чего сидишь, как лунатик?
— Спи, — недовольно отозвался Клин, продолжая неподвижно сидеть на диване, — а то на пост отправлю.
— Уже сплю, — Астафуров послушно перевернулся на бок и скоро действительно засопел, время от времени тихонько посвистывая.
Клин, стараясь не шуметь, оделся, прихватил сапоги с портянками и вышел, неслышно ступая босыми ногами, из комнаты, где на полу вповалку спали разведчики. В прихожей он обулся, прихватил чей-то полушубок и, запахнувшись в него, выбрался на улицу. Часовой на крыльце подремывал, опираясь на винтовку, но, услышав шаги по лестнице, встряхнулся и выпрямил штык.
— Не могу уснуть, — пожаловался ему Клин, — посижу с тобой, может, задремлю.
— Там у ребят заначка осталась, — услужливо предложил часовой, — если есть надобность — сей момент доставлю.
— Не надо, — остановил его Клин, — у меня с вашей сивухи голова потом раскалывается.
— Там не сивуха, там спирту раздобыли, — доверительно сообщил часовой.
— Вот босота пузатая, когда им загорится — из-под земли выроют.
— Так может, принести?
— Сказал же, не надо, — Клин еще плотнее запахнулся в полушубок, привалился спиной к стене, вытянув на скамейке ноги, и уснул. На этот раз крепко, без всяких видений. Но под утро к нему снова явилась Наденька, приникла всем своим обнаженным трепещущим телом, и он рванулся навстречу ей, вздрагивая от тяжелого плотского желания. Стискивал ее, прижимал к себе, и она словно входила в него, закрывая лицо летящими кудрями, словно поднимала его и отрывала от земли, не размыкая кольцо тонких рук. Клин тянулся в сладкой истоме, таял от неведомой ему раньше нежности и в самый сладкий момент — пробудился.
Светало. Часовой, опираясь на винтовку, подремывал, и голова у него свешивалась все ниже, ниже. Клин, пораженный кратким предутренним сном, даже не окликнул часового, даже не пошевелился, он будто замер, пытаясь понять — что же сейчас ему привиделось? Какой в этом видении знак? Тихонько опустил ноги со скамейки, передернул плечами от утреннего морозца и вдруг понял, уверился и испугался, как не пугался уже давно: она еще явится к нему во сне, она будет приходить еще долго, и он увидит не только светящееся тело, но и черный кружок винтовочного ствола.
Клин еще раз передернул плечами, словно пытался стряхнуть с себя наваждение. Часовой, очнувшись, вскинул голову и пристукнул прикладом, будто доложил: я здесь, службу несу исправно.
Вороны в это утро не прилетели. Клин поначалу не мог понять: чего ему не хватает? И только с большим опозданием сообразил: хриплого карканья.
Может, еще прилетят?
Но день прошел, а вороны не появились.
Разведчики же весь день готовились к выезду: чистили оружие, кормили доставленных накануне лошадей, подгоняли седла, а к вечеру затеяли топить баню и парились в ней до полного изнеможения.
Выезжали после полуночи, в темноте, с таким расчетом, чтобы оказаться на рассвете как можно ближе к лагерю. На помощь разведчикам придали взвод красноармейцев. Их посадили на подводы, и они тронулись. На передней подводе, рядом с Крайневым, сидел Филипыч со связанными руками, который должен был показывать дорогу, ведущую к лагерю по лесу — на левом берегу Оби. Клин со своими разведчиками отправлялся по правому берегу, по пути, который он уже знал, чтобы зайти со стороны протоки. Таким образом, лагерь должен был замкнуться в кольцо.
Над городом снова пластался порывами промозглый ветер, как накануне, в ночь расстрела, тревожил где-то доску, не до конца оторванную, и она противно скрипела, вытаскивая из прожилины ржавый гвоздь. Низкие нахохленные дома темными окнами провожали разведчиков. Изредка лаяли собаки, но негромко, устало, словно бы по надоевшей обязанности. Клин, покачиваясь в седле, вспоминал Бородовского, холодные взблески его очков и негромкий голос: «Я теперь на тебя полностью надеюсь, Костя, теперь верю, что задание ты выполнишь. Вернешься — у нас еще много дел с тобой будет, много дел…»
Впервые Бородовский назвал его по имени, но это обращение ничуть не тронуло Клина. Страх перед этим человеком, который до последнего дня цепко держал его за горло, совершенно неожиданно начал перевариваться в глухую ненависть. И связана она была в первую очередь с расстрелом, с той картиной, которую довелось увидеть прошлой ночью на тюремном дворе, а еще с видением, которое не уходило из памяти, будто случилось наяву. «Надо ж было остановить Гурьянова с Акиньшиным, — вдруг подумал Клин, — придушили бы они его, и дело с концом, как-нибудь отбрехались бы…» Подумал, и эта неожиданно пришедшая ему мысль не показалась совсем уж шальной. Тронул лошадь, заставляя перейти ее на легкую рысь, и пригнул голову, оберегаясь от ветра.
До старой стоянки, где в прошлый раз оставляли лошадей, добрались утром, когда уже совсем рассвело. Клин разрешил спешиться и перекурить. Астафуров, расстегивая штаны, побрел в глубь кустов и вдруг выскочил обратно, торопливо затягивая ремень:
— Командир, там подводы пустые!
Осторожно прошли через кусты, а когда они разредились, увидели невдалеке, на полянке, три подводы. Лошади по-хозяйски были выпряжены и привязаны к саням, в которых лежало сено. От полянки, по пологому спуску, скатывалась вниз, на обской лед, цепочка следов и тянулась через Обь к другому берегу.
«Пару бойцов в разведку послать? — как всегда, Клин мгновенно пытался найти выход. — А толку? Если наблюдают, заметят и двух. Ждать? Никакого резону нет. Крайнев наверняка уже на подходе. Чем скорей, тем целее». Скомандовал:
— По коням!
И первым запрыгнул в седло.
Спустились, придерживая коней, на прибрежный лед и в полный мах пошли через Обь.
…С бешеного разгона, едва не проскочив мимо, подлетела горячая тройка к высокой каменной церкви. Встала. И опали в безветрии на дугах цветные ленты. Тоня подняла голову и увидела золотой крест, врезанный в бесконечную небесную синь. Он горел так ярко, что даже глазам было больно. Она опустила взгляд и увидела рядом с собой Василия, увидела, что он соскочил с саней и подал ей руку. Никого вокруг церкви не было, и они шли вдвоем, поднимаясь по каменным ступеням, все выше, выше. Крест горел над ними режущим золотым светом. Вот и последняя ступень. Высокие резные двери сами беззвучно раскрылись, и обозначились внутри храма, в полутемной глубине, мигающие огоньки свечей. Тоня шагнула через порог и наткнулась на невидимое препятствие — будто в стену уперлась. Вытянула вперед руки, но и они ощутили одну лишь холодную твердость.
Мерзлая земля темной ямы была под ладонями. Небольшой костерок, который разжигал Иннокентий у самого входа, давно потух и покрылся серым шевелящимся пеплом. Сам Иннокентий еще с вечера ушел в лагерь и до сих пор не возвращался. Тоня, скукожившись на толстом слое хвойного лапника, даже и не заметила, как задремала, дожидаясь брата.
Сейчас, проснувшись, она почувствовала, что продрогла. Подвинулась к костерку, в котором тлели еще под остывшим пеплом угли, раздула их, подложила наломанного хвороста, и скоро под ее ладонями весело заплясал бойкий огонек.
«Господи, — взмолилась Тоня, — сделай так, чтобы все быстрее закончилось. Сделай так, чтобы мы не разлучались с Василием, защити, чтобы мы все были живы! Господи, сохрани этот кусочек счастья, который нам подарил. Мне много не надо, я самую малость прошу! Господи!» Она встала на колени, повернувшись лицом к низкому входу темной ямы, истово перекрестилась и долго еще не поднималась, бессильно опустив голову.
А Василий, Ипполит, Иннокентий и Степан, о которых она так жарко молилась, сбивались в это время с ног, завершая смертельно опасную работу — под все постройки в лагере, под изуродованные ворота и даже под баню они заложили заряды из динамита. Выручила запасливость Степана и его привычка тащить в лагерь любую мелочь, приговаривая при этом, что в хозяйстве все пригодится.
Вот и пригодилось.
- Предыдущая
- 72/76
- Следующая
