Черный буран - Щукин Михаил Николаевич - Страница 71

• Предыдущая
• 71/76
• Следующая

— Да это же Степан! Откуда?! — Василий оторвался от пулеметного прицела, прищурился, всматриваясь в человека, который большущими скачками одолевал поляну перед лагерем. — Точно, Степан! Открой ему ворота.

Ипполит метнулся к воротам, с трудом сдвинул толстый березовый запор, и Степан с треском скользнул в узкую щель. Задыхаясь от бега, он передернул затвор винтовки, загоняя в ствол патрон, и вскинул на Ипполита тревожный, но совсем не испуганный взгляд, на одном выдохе сообщил:

— Сюда идут, двенадцать человек насчитал; слышали, что палил?

— Слышали. Кто такие, откуда?

— Не знаю. Уходить надо. А вас чего, двое? Где Антонина Сергеевна?

— После расскажем, давай к Василию Ивановичу.

Василий выслушал Степана, который повторил только что сказанное Ипполиту и снова спросил про Антонину Сергеевну — где она?

— Ушла Антонина Сергеевна, в надежном месте укрылась. Ты здесь как оказался?

Степан откашлялся, сплюнул под ноги жидкую слюну и попал себе на валенок, пнул им в снег, стирая плевок, и неожиданно матерно выругался, а затем спокойным голосом добавил:

— Стыдоба заела. Вы ж, Василий Иваныч, от смерти меня спасли, а я убежал, когда помочь требуется. Думал-думал, как отъезжали, а после слез с саней и сюда пошел, обратно. А в ельнике вижу — следы чужие; отполз чуток, затаился. Вот они, гости, и нарисовались, чего-то меж собой накоротке переговорили и к нам двинулись. Тут я сигнал подал, а сам — сюда. Чего делать-то будем?

— Воевать придется, Степан, — Василий хлопнул его по плечу, — назад тебя не отправишь. Афанасий-то видел, как ты с саней соскочил?

— Видел. Ругался, кулаком грозил. Да ладно, чего про него… Как воевать-то будем, Василий Иваныч, нас трое, а их двенадцать?

— Вот против двенадцати и будем воевать, если к ним подмога не подойдет. Сейчас к протоке спустишься, посмотришь — еще гостей черти не послали?

Степан убежал. Василий глянул ему вслед и снова приник к прицелу пулемета, ощупывая рысьим взглядом поляну перед лагерем и ближний ельник. Тревожила его сейчас только одна мысль: как далеко успели уйти Иннокентий с Тоней? Уйти они должны были вверх по протоке до старых кривых ветел, от которых начинался пологий увал, а дальше, за увалом, в корневищах поваленного кедра, невидный со всех сторон, заваленный снегом, был ход в небольшую земляную яму. Если в ней укрыться — с собаками никто не найдет. Только бы добраться успели, да успел бы Иннокентий хорошенько замаскировать следы. В том, что Иннокентий не собьется и выйдет к яме, Василий не сомневался: на всем пути он собственноручно поставил в свое время специальные вешки — высокие кривые стволы высохших осин без веток. Для чужого глаза они ничем не выделялись — сухостой и сухостой, а тот, кто знал, шел по ним, как по прямой дороге.

«Чего же они медлят? Боятся? Не знают, сколько нас?» — Василий не отрывал взгляда от поляны и верхушек ельника, радуясь каждой минуте, которая отодвигала бой, потому что с каждой минутой Иннокентий и Тоня уходили все дальше от лагеря и от той неминуемой развязки, которая должна была здесь свершиться.

А в ельнике между тем, по-пластунски подобравшись к самому его краю и ничем не обозначив себя, офицеры лежали редкой цепью, всматривались в диковинный частокол, который одним махом, без лестницы и веревок, никак нельзя было преодолеть.

— Ворота надо взрывать, — торопил Гусельников, — если долго ковыряться будем, чекисты подоспеют.

Каретников и сам понимал, что время уходит и растягивать на целый день осаду — самое последнее дело. Не поворачивая головы, коротко приказал:

— У кого есть гранаты, отдайте Гусельникову и Никонову. С Богом, ребята. Огонь по моей команде. Цель — пулемет.

Гусельников с Никоновым закинули винтовки за спины, в руки взяли гранаты, подползли к самому краю ельника. Замерли на несколько мгновений, собираясь с силами, и выметнулись из снега, словно вынырнув из воды, бросились, пригибаясь, к воротам.

— Огонь! — скомандовал Каретников.

Пачкой лопнул дружный залп. Дальше выстрелы застучали вразнобой, но почти без перерыва. В ответ — молчание, словно за деревянным частоколом не было ни единого человека. Гусельников с Никоновым одолели поляну и на ходу, даже не падая, чтобы уберечься от осколков, метнули свои гранаты — удачно, под самый низ. Ворота подпрыгивали после каждого взрыва, принимая на себя град осколков, но дюжили, оставаясь на месте; вдруг протяжно заскрипели, и две пластины, отвалившись, плавно упали на землю, открыв светлый зияющий проем. Гусельников с Никоновым, выдернув из-за спин винтовки, ринулись к проему.

— Вперед! — рявкнул Каретников и мгновенно вскочил, словно его подбросила невидимая пружина. Следом за командиром выметнулись из ельника все остальные. Летели на одном дыхании. А навстречу им — молчание. Никто не стрелял. Гусельников с Никоновым уже лезли через проем.

— Одиннадцать, двенадцать… — глаза Василия вспыхнули зеленым блеском, и длинная прицельная очередь умелого пулеметчика ударила по бегущим почти в упор, опрокидывая их и отбрасывая. Кто-то, наткнувшись на безжалостную очередь, пытался зарыться в снег, отползти, кто-то рвался, хрипя из последних сил, к проему, но все было напрасно — свинцовая чечетка, не прерываясь, вбивала, вколачивала их в рыхлый, зернистый снег, густо окрашивая его теплой и яркой кровью.

Гусельников и Никонов, одолев проем, дальше продвинуться не смогли: Ипполит двумя точными выстрелами прервал их бег и теперь бил, тщательно прицеливаясь, по тем, кто еще шевелился на поляне.

Пулемет смолк, когда кончилась лента.

Василий с трудом разжал до судороги сведенные пальцы, продолжая цепким взглядом наблюдать за поляной, ожидая новых выстрелов или атаки. Но с поляны доносился только слабый одинокий стон. Это подавал голос Балабанов, раненный в пах и в плечо. Бросив винтовку, скинув ремень с подсумком, он пытался ползти, упираясь одной рукой, но только елозил, сгребая снег, и оставался на месте.

— Ипполит, там один шевелится, потолковать бы с ним, — Василий вытащил из кобуры наган, взвел курок и осторожно направился к проему, предупредив: — Ты поглядывай, винтовку наготове держи.

Но осторожность была напрасной. Маленький отряд штабс-капитана Каретникова, за исключением Балабанова, полностью полег под частоколом. Да и Балабанову, похоже, недолго оставалось смотреть на белый свет печальными глазами. Кровь из него хлестала ручьем, хлюпала, напитав брюки, тонкими струйками скатывалась по голенищам валенок, растапливая налипший снег и оставляя после себя извилистые полосы. Он быстро бледнел, и бледность эта проступала даже через курчавую бороду.

— Кто вы такие? Зачем здесь? — спросил, наклонившись над ним, Василий. — Кто вас сюда привел?

Балабанов повернулся набок, выплюнул изо рта тягучий кровавый сгусток. Долго смотрел, и вдруг его губы, морщившиеся от боли, расслабились в странном подобии улыбки:

— Надо же… Вася-Конь… И Антонина Сергеевна здесь… Здесь она?.. Здесь… Вот это — правильно… А все остальное — неправильно… Уходите скорее… Сейчас тут чекисты будут… Им Антонина Сергеевна нужна… И нам нужна… была… Тайник… Скажите ей, тайник ищут…

Он снова вытолкнул изо рта тягучий сгусток, захрипел, дернулся, откидываясь на спину, и успокоенно вытянулся, крестом разбросив на снегу прямые руки.

Остаток ночи после расстрела чукеевского семейства на тюремном дворе Клин почти не спал — только он закрывал глаза, только начинал задремывать, как возникали перед ним, четко и зримо, летящие на ветру русые кудри, неподвижная девичья фигура, прижавшаяся к кирпичной стене, и непроницаемо черный кружок винтовочного ствола, который уставлен был на него — прямо в лоб. Клин вздрагивал, возвращаясь в явь, смотрел широко раскрытыми глазами в темный потолок и, полежав так, помучившись, снова пытался заснуть; задремывал, и снова возникала перед ним прежняя картина: русые кудри, белое, светящееся на грязном фоне стены нежное тело и черный кружок. Он взбрыкивал, вскидывая ноги, вскакивал с дивана, на котором спал, и незряче смотрел в узкое высокое окно, за которым стояла во весь рост темная, без единого просвета, мартовская ночь.

• Предыдущая
• 71/76
• Следующая