Разрыв (ЛП) - Де Стефано Лорен - Страница 23

- Все нормально – сказал он мне позже, сидя с забинтованной ногой – Возможно, это кусок от бомбы. Она была сделана, чтобы навредить людям.

Он так спокойно говорил об этом. Это был последний раз, когда я видела, как ему было больно. Он слишком рано понял путь войны. Посмотреть и прикоснутся из любопытства, нет, это бы не сработало. Он должен был понять цель, а потом найти способ использовать его. Возможно, он всегда был склонен к этому. Возможно, смерть наших родителей заставила его посмотреть на вирус и на попытки вылечить его, как на своего врага, и может быть, я была единственная, кто сдерживал его. Может быть, наша мама точно знала, что она имела в виду, когда сказала нам, чтобы мы всегда оставались вместе.

Я кладу локти на оконную раму и тону в своих воспоминаниях. Когда они становятся слишком болезненными, я ищу передышку в одной из книг Рида. Я бы с удовольствием почитала книгу американской истории, но Рид таких не держит. У него какая-то глупая теория, что история была подделкой не за долго до того, как было рождено первое поколение. Он говорит, что нельзя доверять любой информации, что нам дают. Его теория заговора стала для меня утешением. Мне нравится в Риде его странный мирок. Первое что я беру - это словарь и несу его на кровать. Открываю первую страницу. Всякий раз, когда мне попадается слово, которое я никогда не использовала, я стараюсь его проговаривать и запомнить. Я нашептываю его вслух. Я перевернула уже две страницы, когда слышу стук в дверь и в проеме двери вижу Сесилию. Она стала лучше избегать скрипучих половиц и я не слышала как она пришла.

- Я увидела свет – говорит она мягко – Плохой сон?

Она хорошо меня знает.

- Слишком много думаю – говорю я.

- Хочешь поговорить об этом? – говори она – Я могла бы сделать чаю.

Она высмеивает меню Рида, но любит его чай. Он выращивает травы в банках и в картонных коробках. С чаем или без, я не хочу говорить о том, что творится у меня в голове. Это слишком выматывает, если обо всем этом говорить. И слишком болезненно, если скажу, то, что она вряд ли захочет услышать, она будет опустошена снова и снова, когда поймет что все это – ложь.

- Я пасс – говорю я – Но все равно, спасибо.

Она хмурится, но не переступает порог. Это старая привычка жизни в особняке. Это было правилом, мы не могли зайти в чужие спальни, не спрашивая. Никто из нас никогда не думал нарушать его, ведь у каждой из нас были свои причины для этих правил.

- Ты злишься на меня.

- Нет, конечно – говорю я, закрывая словарь – Честно говоря, нет. В том, что ты говорила, есть смысл.

- Мне стоило быть помягче с тобой – бормочет она смущенно – Я ничего не могу с собой поделать, когда дело касается Боуэна. В груди ощущение паники – знать, что у нас мало времени, чтобы тратить его впустую.

Это так странно, она любит своего ребенка, так же как мои родители любили меня: она так молода, а мои родители были гораздо старше и более подготовлены. Мне так кажется. Теперь, когда я смотрю на нее, действительно смотрю на нее, я вижу пятно от грудного молока на груди ее рубашки. Оно должно быть снова пришло, когда у нее случился выкидыш, потому что Боуэн уже давно на детском питании – это порошок, которым заполнен весь чемодан Сесилии. У нее мешки под глазами. Мне интересно, как она умудряется быть настолько энергичной последние несколько дней, убираться по дому, петь песни, но сейчас я понимаю. Ей так же грустно, как никогда. Просто она всегда поет, независимо от настроения. Когда я встаю, она спрашивает:

- Ты куда?

- На кухню. Я передумала насчет чая.

Мы на цыпочках спускаемся вниз по ступенькам. Свет выключен. Рид храпит, заглушая скрипучие доски, на которые я нечаянно наступила. Он развалился на кресле, руку держит на рукоятке своего пистолета. Думаю, он всерьез не хочет пускать Вона в эту дверь. Он что-то бормочет, когда мы проползаем мимо него. Элли спит на диване напротив него. Она шевелится, когда мы проходим мимо, и я не удивлюсь, если она действительно спит, она настолько обучена, чтобы в случае, когда Боуэн проснется быстро проснуться.

Мы идем с чаем обратно в библиотеку.

Я не знала что заснула, но смех Боуэна пугает меня, и я открываю глаза и понимаю что уже день. Моя голова лежит на плече Сесилии. Она обнимает подлокотник кресла, а я упала на нее, наши тела словно домино. Нас укрыли одеялом, и я не удивлюсь, если Линден встал посреди ночи, заметив ее отсутствие своей постели, и нашел нас вместе.

- Утро – говорит Линден тихо. Он держит Боуэна, который смотрит, сам не знает куда – Прости что разбудил, но дядя Рид думает, что мы должны ехать.

Как будто в подтверждении, снаружи гремит двигатель. Первые попытки завести его не увенчались успехом. Сесилия что ворчит о шуме и закрывает лицо руками, пытаясь снова уснуть. Линден подносит Боуэна к окну, и Боуэн настолько близко прислоняется к окну, что оно потеет от его дыхания. Столько солнечного света и птиц, чтобы его заинтересовать. Линден печально улыбается, как будто знает, что счастье его сына – это ложь, которая в один прекрасный день будет развеяна. Линден любит своего сына, конечно, он не может дать ему столько ласки, сколько дает Сесилия. После всех потерь, что он пережил, все, что ждет его, это обещания смерти и прощания. Он стал очень осторожен. Он говорит всего одно слово своему сыну, кивнув на свет за окном:

- Смотри.

Это – поразительное слово. Это – подарок. Боуэн смотрит и сейчас все что он видит все красиво.

Люди привыкли как-то общаться друг с другом. Это то, что рассказывали мне родители. У всех были телефоны и компьютеры. Все звонили и поддерживали контакт. Все это было раньше, сейчас об этом едва вспоминают. Вещи, которые ничего не значат для меня. Я представляю себе совсем маленький мир, когда все это было. Когда кто-то был вдали от дома и звонил. Братья беспокоились о сестрах, узнавали все ли у них в порядке, живы ли они. Теперь у нас только старые антенны и радио. Я знаю, что земля такая же, как раньше, но без этих вещей, мир кажется невероятно большим. Я чувствую, что я бегу, но мой брат всегда на шаг впереди меня. Я зову его, но он меня не слышит. Он больше не слышит звук моего голоса. И этим утром я собираюсь посмотреть на какого-то человека со своим мнением, который вещал по радио, еще один глупец, сохранивший надежду, как слабый пульс умирающего животного.

- Можно я поведу? – спрашивает Сесилия. Она сидит на переднем сидении автомобиля, трогая кончиками пальцев ручки и кнопки.

- Нет – отвечает Линден со своего места, сидя рядом со мной на заднем сидении – Это не безопасно.

- Я тебя не спрашивала – отвечает она, подняв свой нос.

- Он прав, деточка – говорит Рид, меняя скорость на коробке передач – Это плохая идея. Лучше покрути радио, может, удастся что-нибудь найти.

Это ненадолго ее усмиряет. Но пока мы в пути ни одна из станций так и не найдена. Иногда, пробиваются какие-то голоса через помехи, и мою грудь охватывает ужасом и надеждой, но ничего не происходит. Нет больше ни слова о моем брате. И вообще никаких признаков жизни. Элли, маленькая и тихая, держит Боуэна, сидя рядом со мной. Она была веселой и внимательной, когда Боуэн родился, но сейчас она мрачна. Исчезло сияние света из ее прекрасных, медово-каштановых волос, чтобы хоть как-то разбавить эту серость, которая ее поглотила. Я не удивлюсь если Вон что-то с ней сделал. Интересно, она знает, что он сделал с Дейдрой, и что все это было на самом деле? А затем следует еще один вопрос, темный и болезненный, когда я смотрю на Элли и вижу молодую девушку в рассвете лет, которая должна мечтать и жить. Мы не выживем, чтобы мы не делали.

Мы очень долго едим по полуразрушенным проселочным дорогам. Рид игнорирует знаки «СТОП», и заброшенный светофор пялится на нас, будто пустыми глазницами. Пошли сорняковые поля. Виднеется небольшой городок из домов, сделанных как попало, из досок и обломков металла. Линден смотрит на них через мое плечо. Он вырос в очень маленьком богатом городе, и я сомневаюсь, что он может представить людей живущих вот так. Интересно, какой мир отец нарисовал в его голове. Наверняка, то были особняки и голограммы, а потом просто белые ничего не значащие обрезки. Не важно. Ничего нет. Все же он не кажется удивленным. Просто печально, что все притупляется из-за того что случилось с Сесилией, насколько он стал равнодушным. Мне кажется, он начинает понимать, а понимание – это ужасная вещь. Линден сжимает руку в кулак. Мне хочется сделать мир другим, так чтобы все было хорошо. Я хочу быть лекарством, которого не существует. Но я ничто. Я даже не могу набраться смелости, сказать что-нибудь обнадеживающее.