Обратная сторона войны - Сладков Александр Валерьевич - Страница 49

– Приехали!

Назир паркует свою белую «Тойоту» на автостоянке. Рядом машины прибывших на войну сирийских военных. Они приезжают сюда каждый день как на обычную службу. Ставят свои авто, проходят сквозь КПП (будка с дежурным бойцом и шлагбаум), и по рабочим местам. Мы следуем тем же маршрутом, только не на передовую, а в штаб, в пыльное серое двухэтажное здание без дверей и без окон. Отдельная комната, или, скажем так, временный кабинет. Группа офицеров в камуфляже вокруг большого письменного стола, за которым сидит седой генерал. Увидев Назира и нас, он кивает и докладывает без прелюдий:

– Мы освободили важнейший городской район. Они серьезно здесь укрепились!

Перед нами разворачивают трофейную карту, и уже другой офицер объясняет нам ситуацию, тыкая в изображение антенной рации:

– Смотрите, карту мы нашли ночью. Это даже не карта, а снимок из космоса. Все объекты наши обозначены. Все посты. Как первоочередные цели. Откуда она у оппозиции? У них нет космических аппаратов!

«Откуда-откуда, из НАТО вестимо!» Я пожимаю плечами, отвечая полковнику, но не произнося свой ответ вслух. Сколько вот таких войн гремит по Земле! Между армиями, которым протягивают длинную руку помощи то американцы, то европейцы, то богатые арабы. У нас ведь в России тоже: если боевики получают очередной транш из-за границы – все, жди новой крови. Жди терактов.

Михаил Артюхин

Алексей Ялдин

Назир, опытный проводник и почти что уже продюсер, выслушав штабные рекомендации, экспрессивно машет рукой: «Пошли!» Мы надеваем свои доспехи и, чувствуя, как тяжелеет тело под весом бронежилетов, ступаем за Назиром и выделенными нам провожатыми.

Первая часть пути на такси. Шучу. Перед нами распахивают железные дверцы десантного отсека старенькой, песочного цвета гусеничной бронемашины. Английская или французская. Потолок высокий, сама просторная. И неуютная, как все БМП. «Коробочка» взвывает, приседает кормой, дергается и рвет, набирая скорость. Мчит, резко поворачивая то вправо, то влево, без всякой жалости к пассажирам. Мы трясемся и качаемся в ее жарком железном чреве минут десять. Остановка, резкий свет в открытые задние люки.

Я вижу своеобразный плац посреди развалин. Сирийские военные. Человек двести – считай, батальон. Все без головных уборов, в неподшитых камуфляжных костюмах, расцветкой похожих на нашу, российскую, форму. У многих на погонах повязаны красные тряпочки или ленточки – опознавательный знак: «свой-чужой». Без средств защиты. Только одного я вижу в бронежилете. Он подстрижен, как американский рейнджер, то есть почти лысый, лишь на темечке оставлен «пирожок» волос. Автомат он держит, как боец российских внутренних войск, одной рукой, за пистолетную ручку, дулом вверх. У него аккуратная шкиперская борода, большой нос и черные глаза, которые поглядывают на нас чуть снисходительно. Магазины его старенького «АКМа» спаренные, то есть к одному, воткнутому в автомат, «валетом» примотан второй прозрачным скотчем. Советские военные так делали в Афганистане. Некоторые, не зная меры, сооружали вообще «ласточкин хвост» – два магазина в одну сторону, один, посередине, в другую. А позже, в Чечне, так поступать перестали. Если бы это было полезно, Михаил Тимофеевич Калашников давно бы что-то придумал похожее. Но… Спаренные магазины нарушают балансировку «АК». Из него целиться тяжелее. Страдает баллистика пули. В запасной магазин набивается грязь, что может привести к перекосу патрона или к его утыканию. Да и вообще, увеличивается силуэтность стрелка, ему уже не так удобно прятаться за укрытием. Особенно если это укрытие – небольшой камешек в чистом поле, а по тебе лупят со всех сторон. Короче. Для нас спаренные магазины – это уже фронтовой моветон.

Наши автоматы и пулеметы Калашникова везде – и у друзей, и у врагов

Ближайшее к нам более-менее целое здание стоит метрах в пятидесяти. В верхней части его торца – дыра от снаряда. Вокруг нее – глубокие прочерки на бетоне, расходятся, как солнечные лучи. Видать, попали осколочным. Из дыры выглядывают солдаты. Машут руками, приветствуют. Кстати, об отношении к репортерам. Очень часто на Кавказе наши обычные, не секретные, военные не любят сниматься. Причина? Страх. Боятся, что враги найдут их потом, будут мстить. Потом! А сирийские солдаты – пожалуйста! Никаких запретов. Каждый без стеснения глядит в объектив, мол, вот он я, снимайте! Почему? Потому что в ситуации, в которой оказалась Сирия, нельзя быть немножко солдатом. Или немножко боевиком. Все они идут до конца, без всяких «или». Чтоб для врага не было никаких «потом», только полное уничтожение. Вот как надо!

Метрах в ста скопление техники. Ба! Да это же наши «двойки»! Советские БМП-2! Желтенькие, как городские такси! Маневрируют среди руин и скелетов сгоревших автобусов, вращая пушками из стороны в сторону. Как на занятиях по вождению. И там тоже военные. Только экипированные, вооруженные, в касках. Лишь у некоторых на головах зеленые бейсболки или серые арабские платки. Кто-то в разгрузках, у кого-то на груди повязана старомодная экипировка, названная военными «лифчик», с магазинами. Все небритые. Щетина недельная. Давно в казарме не были. Военные то быстро грузятся в десантные отсеки бронемашин, то, суетясь, выскакивают наружу и убегают в развалины. Фиксер кивает в их сторону:

– Штурмовые группы. Тренируются. Ночью наступать будут. Посмотрим?

Подходим. Одна БМП в занятиях не участвует. Высунувшись из ее башни, военный в салатовой майке и в черном танковом шлемофоне, прижав к горлу ларинги – специальный армейский микрофон, – что-то говорит. Командир. Дает указания. Учеба – это хорошо. Только на кой им «броня» ночью? Насколько я знаю, это все делается пешком. Помню, как наши продвигались в Грозном в январе девяносто пятого. Взять, к примеру, разведроту сто восьмого полка седьмой воздушно-десантной дивизии. Вадик Самчук ею командовал. Днем часть роты в дозоре, наблюдает за домами, которые предстоит взять. Остальные тренируются. «Вспышка справа!» «Вспышка слева!» Штабные над Вадиком смеялись.

– Ты что людей дрочишь?! Зачем эта боевая подготовка, вы и так воюете!

Смеялись, но поначалу. А потом заметили: по докладам интересная выходит статистика. В одной роте за ночь трое убитых, в другой – восемь. А у Самчука ноль санитарных, ноль безвозвратных потерь. На следующую ночь: там пять, сям десять, у Самчука снова ноль. А работа у его разведчиков в Грозном была непростая. С закатом они переходили линию фронта и пробирались к дудаевцам на вражескую территорию. Тихо проникали в намеченный дом. Охрану под нож. Свои посты выставили – и дальше пошли, в следующий дом. И так за ночь три – пять домов зачищали. Утром заводили в них пехоту, а сами – короткий отдых и… «Вспышка слева, вспышка справа!» Хорошее это дело, тренировка.

Сирийская пехота, завидев нашу камеру, приветствует нас. Каждый боец вскидывает обе руки вверх, с двумя пальцами. Мол, виктория, Победа! Мотивация у ребят есть, а это самое главное. Эх… Вывезти бы этих сирийских парней, тысяч пятьдесят, к нам на полигон. Вон, в Чебаркуль. И погонять их там хорошенько пару месяцев! Да потом вернуть обратно. Вот бы они дали копоти этой оппозиции! Им о необходимости воевать толковать не надо. Победа или смерть! Семью-то не заберешь, не убежишь! Кто их где ждет! Пользуясь их перекуром, сближаюсь с солдатами, чтоб переброситься парой фраз.

– Мархаба! Как дела, ребята?

Мне отвечает обвязанный патронными лентами пулеметчик. Короб его ПК выкрашен в цвета сирийского государственного флага.

– Нормально!

– Можно воевать?

– Конечно! Вот который день уже наступаем!