Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/70
- Следующая
Вадим Краев, несмотря на все уговоры, оставался в галкинском секторе — там он преследовал какие-то свои цели — но по вечерам и в выходные дни трудился у Федя, сделавшись и тут ближайшим сотрудником руководителя.
Ольга числилась в группе Филимонова, занималась исключительно расчётами на электронной машине, но Федь и ей давал задания, и она охотно их выполняла, и увлеклась какой-то новой темой, которая близко соприкасалась с проблемой цветных металлов; на этой почве Федь и Ольга всё больше тяготели друг к другу, чаще встречались, спорили, считали, чертили, а в последние дни уединились в комнате Федя, разобрали по винтикам импульсатор и при содействии Вадима что-то мастерили, подлаживали, собирали и вновь разбирали прибор.
Филимонов по несколько раз заглядывал к ним, Ольге не мешал, — его радовала увлечённость учёных, он с тайной мыслью, чуть-чуть завидуя, ждал обнадёживающих результатов. Сам же сосредоточился на сложном, плохо поддающемся механизме лучей, способных изменять молекулярную сетку металла в стадии плавки. И не железа, не чугуна, над которыми работал прежде, — от чёрных металлов ушёл, круто развернулся к сплавам лёгких металлов и тут оказался в положении путника, вступившего в тёмный непролазный лес. К чему ни подступись — всё ново, темно, неизведанно.
Шел на ощупь, и чем дальше шёл, тем становилось темнее. Не бросить ли? Не вернуться ли вновь к чёрным металлам? Но нет, лёгкие сплавы сулили фантастические результаты: тут и проблемы веса летательных аппаратов, революция в скоростях, новые, не имеющие границ возможности химической промышленности, электроники; тут главный ключ к решению проблем миниатюризации. Нет, нет и нет! Он смело пойдёт в тёмный лес математических тайн. Ему ли бояться неведомого? Вся его жизнь в науке — решение задачи со многими неизвестными.
Однако сегодня Николай ни о чём не хотел думать. Николай хотел спать. Отключил телефон, завалился в постель.
В понедельник раньше обычного приехал в институт, начал работать. По внутреннему телефону позвонила Ольга, просила отпустить к Федю. «Да, да — пожалуйста, иди к Федю». Без разрешения вошёл Зяблик, спросил, как отдохнулось в субботу и воскресенье? По тону, каким задавал вопросы, по каким-то тайным, едва уловимым нюансам понял: знает! Зяблик знает всё!
Решил проверить.
— Ничего. Да голова болит. Выпил лишнего. Говорил с нарочитой развязной откровенностью. Украдкой кидал взгляды на собеседника.
— Пап рассказывал. Новоселье справляли — напрасно вы это.
— Что напрасно?
— Папа принимаете… с его компанией. Неприятный тип, любит тереться возле начальства.
— Он, по слухам, в любимчиках у вас ходит.
— Ну нет уж, Николай Авдеевич, увольте от таких субъектов. Папа как огня боюсь.
— Почему?
— Интриган! И склочник! Неизвестно, как он повернет ваше к нему расположение. Нет, нет — Пап человек опасный.
— Зачем же вы держите его в институте?
— Не я его держу, сам он себя держит. Буранов пробовал увольнять — куда там! Пап такую свару учинил — чертям тошно! Голос Америки подключил, Би-би-си — вселенский шум поднялся: выдающегося учёного теснят.
— Какой же он выдающийся?
— Неважно. Он и вообще не учёный, а кто проверять станет? Скандал с увольнением в свою пользу обратил. Ему сочувствуют, сожалеют. Русский народ издревле любит страдальцев. Нет, Николай Авдеевич, Пап — не человек, не должность — профессия! Фигура политическая! Судьбу его не иначе, как верх решает. Самый, самый!.. — Зяблик вскинул над головой указательный палец. — Понимаете, чем это пахнет? Одно вам посоветую — не трогайте Папа, но и близко к себе не подпускайте… во избежание греха.
— Какого это ещё… греха?
— Интриган! — сказал же я вам. А вы… в квартиру пустили. Господи, как же вы просты и наивны, Николай Авдеевич. Директор института! Помнить надо. К директору всякая шваль будет липнуть.
— Спасибо за совет. Поздновато, правда, ну да ладно, спасибо!
Филимонов открыл тетрадь с расчётами, давая понять, что он занят. Зяблик покорно удалился. И когда закрылась за ним дверь, Филимонов уставился на неё и долго смотрел в одну точку. Только что он был спокоен, — тревога в сердце улеглась, голова прояснилась, он был полон желания работать, сам понимал, что вино из рук Папа принимал напрасно, лучше бы сам себе наливал, а ещё лучше — не пить вовсе. Ну ничего, думал он, погружаясь в расчёты, теперь всё позади, и впредь он не повторит такой глупости. С Наточкой обошёлся вполне пристойно — вот это главное, у неё нет причин на него обижаться. Остальное — пустяки, в конце концов, он — человек и может себе позволить некоторые вольности.
По дороге в институт спрашивал шофёра:
— Как на пляже… я ничего себе дурного не позволил?
Шофёр ответил уклончиво:
— Вроде бы ничего. Только вот Наташа, внучка академика…
— Что Наташа?
— Да так — ничего. Баловница! Что с неё взять?..
Пытался забыться в работе, но работа на ум не шла. Хотелось видеть Папа, получить все разъяснения. Но Пап не приходил. Не пришёл он и во вторник, и в среду. И на квартиру не звонил. «Странный сотрудник, — думал Филимонов, — на работу не является и никого это не интересует. Вот всё разъяснится, подожду немного, а затем — уволю. К чёртовой матери!» Филимонов вышел из-за стола, в волнении стал ходить по кабинету.
К концу недели терпение Филимонова истощилось, хотел звонить Папу, вызвать его на работу; во второй половине дня Пап сам явился в институт. Не заходя к Зяблику, как он обыкновенно делал, прошёл к директору. Небрежно и фамильярно сунул для приветствия руку, уселся в кресло. Филимонов негодовал, однако вида не показывал. Впрочем, Папа обмануть было трудно, к тому же он знал о беседе Зяблика, тоже спланированной по сценарию, видел по едва уловимым жестам, чёрточкам в выражении лица Филимонова: директор встревожен всем происшедшим и ждёт подвоха.
Достал из портфеля пачки фотографий, сыпанул на стол Филимонову. Тот начал рассматривать. Лица знакомые — те, что были на новоселье. Шалости, игры — и все на пляже, в яркий солнечный день. Вот он… пьяный, идет, опираясь на плечо Наточки. Вокруг стоят они… гости. Смеются. Длинноволосый показывает пальцем. А вот… Но что это? Наточка обнажена — в чем мать родила. Лежит рядом, жмётся к нему…
Швырнул фотографии Папу.
— Пошёл вон!
— Ой-ой! Собрал фотографии, аннулировал киноленты — можно сказать, тащу вас из бездны… Хорошенькая плата за добро.
— Вы всё это подстроили! Вы — шарлатан! Я выгоню вас из института и сообщу в милицию.
Пап встал. Сгреб со стола фотографии, запихнул в портфель. Грозно колыхнул животом, сверкнул налившимися кровью глазами.
— Потише на поворотах, директор! Вы у меня здесь, — пухлой ладонью хлопнул по портфелю, — весь, с потрохами! Вам бы не кричать надо, а слушать. Да, слушать, что говорят умные люди.
Вразвалку побрёл к выходу. У двери повернулся:
— Наточке неполных шестнадцать. Растление несовершеннолетних. Статья 64 пункт б. Уголовный кодекс РСФСР. В свидетелях недостатка не будет.
И вышел, оставив дверь открытой.
«Заговор!.. Зяблик и Пап — заодно, одна шайка, мерзавцы! Однако меня вы так просто не купите. Не на того напали!»
Это была первая вполне естественная и совершенно правильная догадка Филимонова. Квартира, мебель, услуги — всё для того, чтобы приблизиться, втереться в доверие, а затем гнусно, коварно скомпрометировать. Знай, мол, наших, не задевай. «Зяблик дирижировал — знал, направлял действия Папа. Ну, банда! Ну разбойники!..»
Рука невольно тянулась к телефонной трубке — хотелось звонить, возмущаться, кричать… Но тут же являлся вопрос: кому? И рука отдёргивалась от аппарата. Министру? Он будет слушать, сочувствовать — а дальше? Назначит комиссию — это в лучшем случае; в худшем — скажет: подавайте заявление в суд, там разберутся. Или: подождём, посмотрим, как будут развиваться события.
В милицию? Начнут разбираться. Пришлют следователя, станут вызывать людей… Опомнись! В своём ли ты уме? Одна только огласка с ног до головы облепит тебя грязью. Ты станешь героем сплетен, легенд, анекдотов. Да лучше умереть, чем ввергнуть себя в пучину болтовни!
- Предыдущая
- 53/70
- Следующая
