Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник) - Честертон Гилберт Кийт - Страница 44

• Предыдущая
• 44/77
• Следующая

Боэны были одним из тех немногочисленных аристократических родов, которые действительно ведут свое начало от средних веков, и флаг с их родовым гербом действительно когда-то развевался на просторах Палестины. Однако большая ошибка считать, будто такие дома занимают высокое положение в рыцарской традиции. Кроме бедняков мало кто сохраняет традиции. Аристократы живут не традицией, а модой. При королеве Анне Боэны были великосветскими хулиганами, а при королеве Виктории – ветреными хлыщами. Но как и большинство действительно старинных родов, за последние два века они выродились в простых пьянчужек и франтоватых дегенератов, вокруг которых постоянно ходят разговоры о сумасшествии. И в самом деле, было что-то безумное в жадной погоне полковника за всем, что доставляет удовольствие, и в его категорическом нежелании возвращаться домой, пока утро не затуманит жуткую ясность бессонницы. Это был высокий породистый мужчина, уже немолодой, хотя светлые волосы его сохранили удивительный желтый оттенок, который наводит на мысль о львиной гриве. Он выглядел бы как обычный блондин, если бы голубые глаза его не сидели так глубоко, что казались черными. К тому же они располагались слишком близко друг к другу. Его усы, желтые и очень длинные, с обеих сторон обрамлялись складками, идущими от ноздрей вниз, к челюсти, из-за чего казалось, что он все время ухмыляется. Поверх смокинга на полковнике было странное песочного цвета пальто, больше напоминавшее легкий домашний халат, а на затылке его висела чрезвычайно широкополая шляпа ярко-зеленого цвета, явно какая-то восточная диковинка, надетая по случаю. Он очень гордился тем, что позволял себе появляться в подобных не сочетаемых вещах, и тем фактом, что на нем это казалось даже уместным.

Брат его тоже был желтоволос и элегантен, но одетый во все строгое и черное, наглухо застегнутое до самого подбородка, а нервное лицо его было гладко выбрито и ухожено. Похоже, в этом мире его ничто не интересовало кроме религии, хотя кое-кто и говорил (особенно кузнец, пресвитерианин), что он больше любит готическую архитектуру, чем Бога, и что в церковь, где часто видели его молчаливую, одинокую, похожую на привидение фигуру, его толкает та же, только выраженная в другой, более благообразной форме, почти нездоровая страсть к красоте, которая заставляет его брата гоняться за женщинами и вином. Впрочем, обвинение это было сомнительным, поскольку его практичная набожность являлась очевидной. Более того, обвинение это стало результатом неверного понимания его пристрастия к одиночеству и тайной молитве и основывалось на том факте, что его часто видели коленопреклоненным не перед алтарем, а в других, неожиданных местах: в криптах или галерее, даже на колокольне. Он как раз собирался пройти в церковь через двор кузницы, но остановился и несколько нахмурился, когда заметил, что запавшие глаза брата устремлены в том же направлении. Мысль о том, что полковника могло интересовать что-то, связанное с церковью, он отверг сразу. Оставалась только кузница. Хоть кузнец и слыл сторонником строгого образа жизни, про его жену, настоящую красавицу, Вилфред Боэн слышал разное. Поэтому он подозрительно посмотрел поверх сарая, а полковник, рассмеявшись, встал, чтобы поговорить с ним.

– Доброе утро, Вилфред, – произнес он. – Видишь, я, как и подобает хорошему помещику, наблюдаю за своими людьми день и ночь. Вот, собираюсь кузнеца навестить.

Вилфред опустил глаза и сказал:

– Кузнеца сейчас нет. Он в Гринфорде.

– Я знаю, – ответил его брат, посмеиваясь в усы. – Поэтому-то и хочу к нему сходить.

– Норман, – сказал церковник, рассматривая булыжники на дороге, – а ты не боишься молнии?

– О чем ты? – спросил полковник. – Ты что, метеорологией увлекся?

– Я хочу сказать, – пояснил, не поднимая глаз, Вилфред, – тебе никогда не приходило в голову, что Господь может поразить тебя прямо посреди дороги?

– Ах, прошу прощения, – сказал полковник. – Вижу, ты увлекаешься народным творчеством.

– А ты – богохульством, – резко ответил благочестивый человек, задетый за живое. – Бога не боишься, так бойся человека.

Старший из братьев вежливо приподнял брови.

– Бояться человека?

– Кузнец Барнс – самый крупный и сильный мужчина на сорок миль вокруг, – строго сказал священник. – Я знаю, что ты не трус и не слабак, да только ему не чета.

Эти слова возымели действие, поскольку были истинной правдой, поэтому складки у носа сделались темнее и углубились. Какую-то секунду полковник Боэн стоял молча и криво ухмылялся, но потом к нему вернулась его грубая веселость, и он рассмеялся. Из-под желтых усов показались два острых собачьих клыка.

– В таком случае, дорогой Вилфред, – беззаботно сказал он, – последний мужчина в роду Боэнов не зря вышел из дому в латах.

Он снял странную круглую шляпу, и оказалось, что изнутри она обшита стальными пластинками. Вилфред узнал в ней легкий шлем, который раньше красовался на японских или китайских доспехах, стоящих в холле старого родового замка.

– Первая шляпа, которая попалась под руку, – небрежно пояснил брат. – У меня со шляпами, как с женщинами. Какая ближе всего, такая и сгодится.

– Кузнец в Гринфорде, – тихо сказал Вилфред, – и вернуться может в любую минуту.

С этими словами он развернулся и, глядя под ноги, направился к церкви, перекрестившись, как человек, желающий отделаться от нечестивого духа. Больше всего ему хотелось позабыть всю эту мерзость в прохладном полумраке за высокими стенами своего готического собора, но в то утро судьба обернулась так, что его обычный спокойный религиозный распорядок повсюду сопровождался небольшими потрясениями. Когда он вошел в церковь, которая до сих пор в такое время всегда пустовала, стоявшая на коленях пред алтарем фигура поспешно поднялась и направилась к двери. Когда фигура вышла на свет, священник оторопел, поскольку утренний богомолец оказался не кем иным, как племянником кузнеца, деревенским дурачком, который никогда не интересовался да и не мог интересоваться делами церкви, как, впрочем, и любыми другими делами. Все его называли Слабоумным Джо, и другого имени у него, похоже, не было. Это был сильный сутулый парень, с тяжелым бледным лицом, темными прямыми волосами и постоянно открытым ртом. Когда он прошел мимо священника, по его бессмысленному лицу невозможно было определить, чем он тут занимался или о чем думал. Никто никогда не видел, чтобы он когда-нибудь молился. Что за молитвы произносил сейчас этот дурачок? Наверняка то были удивительные молитвы.

Вилфред Боэн, пораженный, не мог сдвинуться с места достаточно долго, чтобы увидеть, как Слабоумный Джо вышел на дневной свет, и даже как его распутный брат жизнерадостно приветствовал идиота, как какой-нибудь добродушный дядюшка племянника. Последнее, что он видел, – это то, как полковник начал швырять мелкие монетки в разинутый рот Джо с таким серьезным видом, будто в самом деле старался попасть.

Эта залитая солнцем картина мирской тупости и жестокости наконец обратила аскета к молитвам об очищении и обновлении мысли. Викарий поднялся наверх к маленькой отгороженной кабинке над галереей и сел под любимым витражом, который всегда умиротворял его дух. На синем стекле был изображен ангел, несущий лилии. Здесь мысли о слабоумном, о его мертвенно-бледном лице и по-рыбьи разинутом рте начали отступать, он уже меньше думал о своем порочном брате, мечущемся, словно тощий лев по клетке в предвкушении куска мяса. Его все больше и больше захватывали холодные и приятные цвета серебряных соцветий и сапфировых небес.

Здесь через полчаса и нашел его запыхавшийся Гиббс, сельский сапожник. Священник быстро поднялся, поскольку понимал, что должно было случиться что-то серьезное, чтобы Гиббс пришел в такое место. Сапожник этот (обычное для деревень дело) был атеистом, поэтому его появление в церкви было даже более неожиданным, чем визит Слабоумного Джо. Сегодня определенно утро теологических загадок.

– В чем дело? – довольно сухо спросил Вилфред Боэн, но все же прикоснулся дрожащей рукой к шляпе.

• Предыдущая
• 44/77
• Следующая