Голубой бриллиант - Шевцов Иван - Страница 4
- Предыдущая
- 4/69
- Следующая
Инна оценивающе осмотрела эскиз и, очевидно, вспомнив мраморный портрет Ларисы, авторитетно произнесла:
— У вас все с руками. Эти мне нравятся. Не люблю безруких. Наверно, вам они хорошо даются?
Она резко повернулась к нему, сверкнув яркой самоуверенной улыбкой. Иванову понравилась ее меткая реплика. Действительно, он придавал особое значение рукам, и в его работах не было безруких. Руки помогали выявить характер портретируемого. «А ты, детка, проницательна и, кажется, не глупа, — мысленно произнес он и подумал: — сколько же лет этой „детке“?» Пожалуй, за тридцать. Тридцать с небольшим. Вместо ответа на вопрос он посмотрел на ее руки и неожиданно для себя обнаружил первый минус «модели»: руки ее были далеки от совершенства, особенно кисти с короткими толстыми пальцами. И ярко-красный лак на куцых ногтях лишь выпячивал это несовершенство. А ведь им придется держать цветок с последним лепестком. Предпоследний сорванный, но еще не брошенный лепесток останется в другой руке. Нет, руки Инны определенно не подходят к его композиции. Факт досадный, но поправимый: он вылепит руки другой девушки, тут особых сложностей не будет. Мысли его спугнул ее вопрос:
— Как вы назовете свою работу?
— «Девичьи грезы», — быстро ответил и прибавил: — Это пока условно. А вы хотите предложить что-нибудь поинтересней?
— Да нет, я не думала.
— Ну тогда за работу. Раздеться можно в той комнате. — Он указал кивком головы на дверь комнаты, которая служила ему кабинетом и столовой.
В «цеху» был включен электрообогреватель, Иванов мельком взглянул на термометр, столбик которого показывал плюс двадцать шесть, и снял с себя светлый безрукавный шерстяной свитер, остался в темно-коричневой рубахе. Расстегнутый ворот обнажил короткую жилистую шею. Обычно он работал в черном парусиновом фартуке, сегодня решил не надевать его, чтобы выглядеть перед молодой дамой опрятным. Вообще Алексей Петрович следил за собой постоянно, независимо, где и с кем он находился. Темно-русые усы и такая же бородка, отмеченная с обеих сторон двумя мазками седины, всегда были аккуратно подстрижены и причесаны. Седые, изрядно поредевшие волосы крутой прядью падали на упрямый, изрезанный двумя глубокими морщинами лоб. Подвижные, темные, без намека на седину брови во время работы хмурились, делали его взгляд суровым и холодным. Ожидая выхода натурщицы, Иванов крепкими натренированными руками разминал податливую, серую, с зеленоватым оттенком глину и накладывал ее на проволочный каркас, на котором и должна появиться девушка с ромашкой.
— А у вас там свежо, — раздался за его спиной тонкий, вкрадчивый голос Инны.
— Здесь потеплей, — равнодушно ответил Иванов и, повернувшись, деловито осмотрел обнаженную женщину. Гибкая стройная фигура молодого упругого тела, отличавшегося чистой белизной, превзошла его ожидания. «Русская Венера, наверняка не рожала», — подумал он, любуясь изяществом и гармонией девичьей стати. И только огромные невероятной конструкции серьги, прикрепленные к далеко не изящным ушам без мочек, казались совсем неуместными. «Серьги придется снять», — подумал Иванов и обратил внимание на кольца. Их было целых пять: на обручальное и витое из белого металла. На другой — на двух пальцах три кольца: отдельно с жемчугом и два с камнями. «Многовато, — подумал Иванов. — Очевидно, что б отвлечь внимание от не изящных пальцев». Предложил:
— Прошу вас на трон, примите позу, как это изображено в пластилине, возьмите в руки вот этот цветок. Представьте себе, что это ромашка с последним лепестком. — Инна легко взошла на помост, где рядом с креслом стоял включенный электрообогреватель, и привычно приняла предложенную позу. Иванов поглядел на нее прищуренно и продолжал: — Вам надо войти в роль. Попробуйте. Вы влюблены пылкой девичьей любовью. Быть может, первой в своей жизни. Вспомните свою первую любовь — это же ничем и никем неугасимый пожар! Ваши чувства — они написаны у вас не лице, во взгляде, в глазах, даже они отражаются в руках, в этих трепетных пальцах, держащих спасительный цветок, надежду и мечту. Перед вами море, даль безбрежная, светлая мечта.
На чистом здоровом лице Инны заиграла вежливая улыбка, а в глазах искрились лукавые огоньки, и Иванов понял: «Не получится у тебя, детка. Тебе, наверно, не пришлось испытать пожара первой любви. Она, кажется, была у тебя первая, но только без пожара, и ты ее уже не помнишь». Но ничем не выразил своей досады и продолжал:
— Ну хорошо, это оставим на потом. А сейчас займемся фигурой. Рука с цветком должна быть энергичней и в то же время ласковой, нежной. Руку с лепестком ослабьте, лепесток этот сейчас упадет. Правую ногу опустите чуть пониже, у вас красивые ноги, чудесное тело, красоту нельзя скрывать, как и нельзя навязчиво демонстрировать, — все должно быть естественно, как в самой природе.
Его поощрительный теплый взгляд, приятный, мягкий, слегка приглушенный голос и эти лестные по ее адресу слова согревали душу и вызывали ответную симпатию, — она не считала их дежурным комплиментом. «Этот человек искренний, добрый и нежный», — думала Инна, глядя на Иванова прямым, полным любопытства взглядом. Он вызывал в ней симпатию как художник, работы которого ей пришлись по душе, особенно тот мраморный портрет девушки. «Так и не ответил, кто она. Похоже, что его первая любовь, — думала Инна, наблюдая как быстро в руках этого немногословного мастера обыкновенная глина превращается в женский торс. — Он так искренне, трогательно говорил о любви, в которой, надо думать, знает толк. Интересно, он женат?» Спросить пока не решалась, это успеется.
Он работал быстро, напористо, вдохновенно с юношеским задором. По крайней мере этого творческого огня она не замечала у тех художников, которым позировала. Словно угадав ее мысли, он спросил:
— Вы давно работаете с художниками? Какой у вас опыт?
— Считайте меня начинающей. — Глаза ее лукаво блеснули. Подумала: «Самое время спросить о возрасте». — Вы такой энергичный, такой жадный в работе. Простите за нескромный вопрос, сколько вам лет?
Он сверкнул на нее мгновенным взглядом и, не отрываясь от глины, негромко проговорил:
— Умножьте свой возраст на два и получите мой.
— Думаю, вы ошибаетесь: мне не двадцать и не двадцать пять. Гораздо больше.
— Под тридцать или за тридцать, — утвердительно произнес он.
— В таком случае вам за шестьдесят? Не поверю.
— Я и сам не верю. Потому и не стал отмечать свое шестидесятилетие. Не почувствовал его, или просто забыл. Это было давно, — бросил он мимоходом, не отрываясь от работы.
Инна продолжала изучающе наблюдать за ним; ее поражал творческий порыв Иванова, его прицеливающийся, энергичный взгляд, которым он торопливо обстреливал ее, словно боялся что-то упустить, куда-то опоздать. Она восхищалась серьезным, сосредоточенным выражением его свежего, здорового лица. «Не уж-то ему за шестьдесят? Интересный мужчина. А эти две серебряные вспышки в его темной бородке, седые усы и черные брови — какая прелесть!»
— А почему б вам не назвать эту свою работу «Первая любовь», — неожиданно для себя сорвалось у нее с языка. Он промолчал, лишь выпрямил крепкие крутые плечи. Она продолжала: — Вы так хорошо говорили… о первой любви.
— В жизни человека любовь — святое чувство, а первая любовь — святейшее. Потому оно долго не выветривается из памяти сердца, — сказал Иванов, отводя от натурщицы глаза, полные страстного возбуждения, он не сказал, что «Первой любовью» он называет портрет Ларисы.
«А вот я свою первую не помню. И была ли она вообще? — подумала Инна, и мысль эта неприятно уколола ее. Ей было неловко, и досадно, и завидно пожилому скульптору, который так бережно хранит свою первую любовь. — Возможно, это его жена, и он строго хранит супружескую верность. Чушь, таких не бывает, и я это докажу. Я нравлюсь ему, он сам об этом сказал. Может, импотент? Но таких не бывает — бывают неопытные женщины, как говорит профессор сексологии Аркадий Резник», — будто от какой-то обиды мысленно взорвалась она.
- Предыдущая
- 4/69
- Следующая
