Назад в юность. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/74
• Следующая

В среду двадцать второго апреля у нас была торжественная линейка, посвященная дню рождения Ленина. Когда вся наша школа выстроилась по классам в актовом зале, за трибуну встал директор и произнес речь. Он был одет, как всегда в праздничные дни, в поношенный офицерский мундир со звездами полковника на погонах и длинным рядом планок орденов и ранений на нем.

— Товарищи ученики! Сегодня весь наш народ, как и все прогрессивное человечество, отмечает день рождения самого выдающегося деятеля нашего столетия Владимира Ильича Ленина. Владимир Ильич внес неоценимый вклад в создание нашего государства — Союза Советских Социалистических Республик. Под его руководством началась Великая Октябрьская социалистическая революция, с его именем наши отцы и деды шли на фронт Гражданской войны. Он развил и дополнил теорию Маркса и Энгельса…

Исаак Наумович продолжал говорить, а я погрузился в свои воспоминания. Отец много рассказывал о войне. В его рассказах было совсем иначе, чем в книжках, которые издавались после войны и особенно после перестройки. После его бесед со мной в детстве я в дальнейшем иногда до слез хохотал над перлами авторов, отправлявших наших попаданцев в ряды Красной армии.

По их рассказам получалось, что, кроме этих парней, командовать в армии было некому. Возникает вопрос — а как же тогда мы победили? По словам наших дерьмократов, мы победили, загромоздив трупами всю Европу. Но они не понимают, вернее, они все понимают, что уже через год после начала войны у нас не было никакого преимущества в населении перед Германией, и бросать в бой просто так миллионы солдат Сталин не мог.

Я смотрел на энергично выступавшего Исаака Наумовича и думал. Этот человек закончил войну замполитом артиллерийской дивизии, он представитель известной национальности, который отлично знал, что в случае попадания в плен тут же будет расстрелян, во-первых, как еврей, а во-вторых, как политработник. И тем не менее провел всю войну практически на передовой, был неоднократно ранен и лечился по госпиталям вместе с моим отцом.

А вот, по рассказам отца, люди с претензиями, которых так любят описывать наши молодые авторы в книгах о войне, особисты и замполиты, жили на ней, как правило, до первого боя.

И опять в моей голове навязчиво звучал внутренний голос: «А ведь ты можешь попробовать сделать так, чтобы не было этих дерьмократов. Конечно, ты еще пацан, но и до краха Советского Союза еще далеко. И пока наша страна крепко стоит на ногах. Правда, ее остов уже подтачивают некоторые решения наших руководителей, на которые я пока ничем не могу повлиять».

Исаак Наумович заканчивал свое выступление:

— Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза! Да здравствует ее Центральный Комитета во главе с его Первым секретарем, верным сыном партии товарищем Никитой Сергеевичем Хрущевым! Ура, товарищи!

И все мы с чувством неподдельного энтузиазма завопили «ура-а-а!».

После того как мы успокоились, директор вышел из-за трибуны и продолжил:

— А сейчас я хочу вам представить нашего героя, сына моего фронтового товарища, ученика восьмого «а» класса Андреева Сергея. Андреев Сергей оказался достоин своего отца. Во время субботника, когда случился несчастный случай, он не растерялся и смог оказать помощь ученице десятого класса Маше Сидоровой. Сейчас Маша прооперирована и находится в больнице, но она быстро идет на поправку и, надеюсь, скоро будет выписана. Андреев Сергей, выйти из строя!

Я отделился от рядов одноклассников и почти строевым шагом приблизился к директору. Тот крепко пожал мне руку и громко сказал:

— Надеюсь, Андреев и дальше не посрамит своего отца-фронтовика и станет, как он мечтает, хорошим военным врачом. А теперь поаплодируем нашему герою.

Вечером, когда я пришел домой, мама с улыбкой сообщила:

— Все в порядке, Сережа, тебя с завтрашнего дня берут на работу. Вначале будешь работать вечером с восемнадцати часов до полуночи, вторник и четверг, а в воскресенье — с девяти утра до шести вечера. Что хотел, то и получи. Документов никаких не нужно, меня просто оформили на четверть ставки санитарки, а работать будешь ты. Да, завтра особо не провожайся, а иди сразу домой, хоть отдохнешь до работы. И смотри мне, только попробуй подвести, я ведь поручилась за тебя, что ты очень обязательный и исполнительный человек.

* * *

Наступил знаменательный вечер. Сопровождаемый наставлениями бабушки, я вышел из дома, но она успела выскочить за мной на улицу и сунуть в руки сверток с бутербродами.

Я шел по больнице и с наслаждением вдыхал так не любимый прочим населением запах, который связан для них с горем и страданиями. Но для меня это был запах свободы и любимой работы. Последние пятнадцать лет из-за артрита я практически не мог оперировать. На должность начальников людей всегда хватало, поэтому мне пришлось уйти на пенсию, хотя душа просила еще и еще.

Когда я зашел в операционный блок, меня встретила старшая сестра Валентина Ивановна, давняя мамина подруга.

Она познакомила меня с дежурной медсестрой и второй санитаркой, крепкой пожилой женщиной, погрозила пальцем и ушла.

Санитарка Пелагея Игнатьевна первым делом предложила перед работой попить чаю, на что я согласился с большим удовольствием. Медсестра Таня, красивая девушка в халате, подшитом почти на десять сантиметров выше колен, что было тогда большой редкостью, сидела с нами и загадочно улыбалась, глядя на меня, а Пелагея Игнатьевна жалостливо говорила:

— И как же такого худенького Дарья Васильевна отправила на работу, креста на ней нет!

В ответ я сообщил, что не такой уж худенький, и, достав бутерброды, присоединил их к лежащим на столе припасам.

Закончив чаепитие, мы пошли знакомиться с фронтом работ.

— Вот тебе, Сереженька, для первого дня — вымой-ка коридор с лизолом. Тебе как раз до полуночи работы хватит, — «порадовала» меня Пелагея Игнатьевна.

Коридор оперблока, покрытый красной метлахской плиткой, имел метра четыре в ширину и метров тридцать в длину.

Но настроение у меня было отличное, ведь я шаг за шагом приближался к выполнению своих великих замыслов. Я развел лизол водой до нужной концентрации и начал методично оттирать плитку, которая, прямо скажем, была изрядно загажена. Если бы такое случилось у меня в отделении, старшая сестра прилично огребла бы.

Пару раз ко мне подходила Пелагея Игнатьевна, видимо с целью дать руководящие указания, но, оценив качество работы, лишь удивленно качала головой и молча уходила делать свою дело.

Где-то полдвенадцатого ночи я закончил пахоту. Брюки на коленках были насквозь промокшие.

Подходя к сестринской, я услышал громкий голос Пелагеи Игнатьевны:

— …Представляешь Танька, Дашка-то своего обалдуя как выучила — у нас сроду так коридор никто не отмывал.

Что сказала Таня, я уже не слышал, потому что вошел в комнату, и женщины резко замолчали.

Так же загадочно улыбаясь, Таня обратилась ко мне:

— Сережа, на сегодня у тебя вся работа, можешь идти домой. Ты молодец, мы специально дали тебе этот коридор, чтобы посмотреть, чего ты стоишь.

До моего дома от больницы было идти минут пятнадцать. Я шел, не торопясь, по весеннему городу, и моя душа была полна радости и счастья.

Когда я доставал ключи от квартиры, дверь неожиданно распахнулась. В проходе стояла мама.

Глядя на нее, я понял, что она еще не ложилась спать и ждала меня.

— Ну как ты, мой работничек, не сильно устал?

— Да нет, мам, немного.

— Ну проходи на кухню, там тебе ужин разогрет.

Пока я с аппетитом поглощал мамину стряпню, она сидела на другом конце стола и, положив подбородок на руки, смотрела на меня.

— Это же надо, — сказала она, — никогда не думала, что доживу до такого момента — встречать сына с работы. Боже мой! Какая я старая.

— Что ты, мама, ты у нас очень даже молодая, тебе даже сорока нет. Лучше скажи, а почему ты не спрашиваешь, как прошел мой первый рабочий день или, вернее, вечер?

• Предыдущая
• 7/74
• Следующая