Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Бруштейн Александра Яковлевна - Страница 51

• Предыдущая
• 51/192
• Следующая

– Папа… Я бы хотела, чтобы ты сделал что-нибудь очень хорошее!

– Например?

– Ну, например, пошел – и убил царя!

– Ох, какая Пуговка, какая глупая Пуговица!.. – посмеивается папа. – Настоящие революционеры – такие, как Павел Григорьевич, – этого не делают… Они царей не убивают!

– Почему?

– А вот почему – об этом мы поговорим тогда, когда…

Вот оно: так я и знала!

– … когда у тебя коса вырастет!

Коса – она, конечно, очень долго растет. Но маленькая косичка, в несколько сантиметров, такая, чтобы в нее можно было вплести ленточку, – такая у меня к концу лета всетаки уже есть. Это очень приятно. Я поворачиваю голову то вправо, то влево, словно трясу надетыми на уши сережками из вишен! Косичка при этом, правда, не бьет меня по ушам (это еще когда-а-а будет!), но я ощущаю ее у себя на затылке… Это тоже приятно!

В один прекрасный день, когда мы с Юлькой сидим на обычном месте, на берегу реки, куда ее каждое утро приносит Степан Антонович, Юлька говорит мне:

– Завтра придешь?

– Приду.

– Нет, ты приходи непременно. В двенадцать часов, – настаивает Юлька.

– А что?

– Так… – И Юлька делает загадочное и таинственное лицо. Ясно: она знает какой-то секрет.

Однако сохранить тайну до конца она не может.

– Свадьба у нас завтра… – говорит она, сияя. – Мамця со Степаном Антоновичем венчаться идут… Приходи в двенадцать часов. И не сюда – меня здесь не будет. К ресторану приходи, к черному ходу, где наша комнатка… И еще Юзефе скажи, чтоб с тобой пришла! Непременно!

Пока Юлька была больна, ее мать очень подружилась с Юзефой. Она даже называет Юзефу «тетечкой».

– Мы и татку твоего хотели пригласить, да не смеем…

– Папа непременно пришел бы! – горячо уверяю я. – Но в двенадцать часов он в госпитале.

Когда я ухожу, Юлька кричит мне вслед:

– Не забудь: завтра в двенадцать с черного хода! И Юзефа чтобы тоже!

Я очень радуюсь этому приглашению, хотя со словом «свадьба» у меня связаны не очень приятные воспоминания. Я была на свадьбе только один раз в жизни. Выходила замуж двоюродная сестра моей мамы. Я была еще маленькая – лет шести. Дома было много суматохи – одевались, готовились ехать на свадьбу. Пришел дамский парикмахер пан Теодор; он стал завивать маме локоны горячими щипцами, это было ужасно интересно. Пан Теодор нагревал щипцы на керосинке, потом пробовал нагревшиеся щипцы сперва о собственное ухо, о палец, предварительно послюнив его, и, наконец, о кусок газеты, отчего в комнате плыл запах паленой бумаги.

Завивая мамины локоны, пан Теодор все время восхищался маминой красотой:

– Урода! Ах, яка урода!

Я было хотела обидеться за свою маму, но оказалось, что по-польски «урода» означает прелесть, очарование!

Продолжая уверять, что мама первая «урода» во всем городе, пан Теодор сделал ей замысловатую прическу и ушел. Мама надела новое платье, отделанное букетиками искусственных фиалок. Она вправду была очень красива!

В это время приехал папа.

– Про?шу пана – храк! – сказала Юзефа, помогая папе надеть какой-то диковинный костюм.

Но, когда папа надел его, я просто огорчилась. Мама такая нарядная и красивая, а папа оделся каким-то шутом гороховым! Что это за костюм? Спереди кургузый, а сзади с раздвоенным хвостиком!

– Папа, – взмолилась я, чуть не плача. – Сними эту гадость! Мы же на свадьбу едем, там тебя все засмеют. Подумают, что ты нарочно…

– Это фрак, – сказал папа очень невесело (ему, видно, самому не нравился его костюм). – На свадьбу, понимаешь, полагается мужчинам надевать фрак… А тебе не нравится? Нет… Мне, брат, тоже не нравится…

– А чего ж там «не нравится»! – сказала Юзефа. – Храк – и храк. Усе настоящие паны храки надевают… А чем наш пан доктор хуже?

Меня тоже принарядили, надели на меня мое любимое платье, – а любила я его за то, что в нем был карман, и даже глубокий. Мне всегда попадало за то, что я теряю носовые платки, а тут как раз было куда класть платок.

Одевая и меня, Юзефа сказала шутя:

– На свадьбу идешь, шурпочка моя, а няню свою не берешь? Будешь там вкусные вещи кушать, а Юзефе – фига?

Я стала горячо протестовать:

– Юзенька, что мне там вкусного дадут, я тебе все-все принесу! Все в карман спрячу – для тебя. Честное слово!

Юзефа посмеивалась:

– Ну, смотри не забудь! Ты ж у меня безголовая.

Юзефа, конечно, шутила, но – я же дала честное слово! И я добросовестно запихала в карман все, чем меня угощали на свадьбе. Карман скоро отяжелел, он крепко ударялся о мой бок, – а главное, он очень заметно оттопыривался. Конечно, мама скоро заметила этот оттопыренный карман и, отведя меня в сторонку, стала его опорожнять… Чего только в нем не оказалось! Груша, сливы, конфеты, а на самом дне – нежное, хрупкое, вконец раздавленное пирожное со взбитыми сливками и вареньем…

Мама была в ужасе.

– Откуда это у тебя?

– Я обещала принести домой Юзефе все, что мне дадут… – чуть не плакала я.

– Какие глупости!

– Ничего не глупости, я честное слово дала!

Кое-как мама вытерла платком мой перепачканный внутри карман, велела мне съесть тут же, при ней, все то, что осталось нераздавленным.

– А жениха и невесту ты поздравила? Видишь, все поздравляют, ступай и ты.

Очень сконфуженная, я протискалась сквозь толпу поздравлявших гостей, подошла к жениху и невесте, сунула каждому из них руку и, как всегда в минуты больших волнений, сказала, перепутывая слова: не «поздравляю вас», а «мерси» – то есть благодарю.

На счастье, тут подошел папа. Я прижалась к нему и от знакомого, милого запаха карболки сразу успокоилась.

– Ничего, брат, бывает… – посмеивался папа. – А теперь все-таки подойди к жениху и невесте и скажи полюдски: «Поздравляю!» А то они подумают, что ты идиотка!

В общем, никакого удовольствия мне та свадьба не доставила. Даже вспомнить неприятно!

Но это было давно.

Теперь я уже большая, скоро пойду экзаменоваться в первый класс! Теперь я уже, конечно, лучше умею вести себя на людях. И потому мне очень обидно, что мама, отправляя меня с Юзефой на свадьбу Юлькиной мамы и Степана Антоновича, говорит мне «с намеком»:

– Только, пожалуйста, не пихай ничего в карман и, когда будешь поздравлять новобрачных, не скажи вместо «поздравляю!» – «с Новым годом».

Удивительная у взрослых способность помнить сто лет всякую чепуху!

Мы с Юзефой (она – нарядная, с шалью на плечах) долго ищем черный ход в садовый ресторан – мы ведь никогда не бывали там даже и с парадного хода.

Но вдруг мы видим: идут по аллейке к ресторану новобрачные – Анеля Ивановна и Степан Антонович – и застываем на месте! Не то чтобы такие уж они были нарядные и великолепные, – дело совсем не в этом. Они идут по аллейке не под ручку, как чинно прогуливаются в праздник мужья и жены, – нет, они держатся за руки, как дети! Анеля Ивановна – чуть притулившись к крепкой руке Степана Антоновича, а он – останавливаясь по временам, чтобы поглядеть на нее…

Они идут счастливые. Это понимаю даже я.

Тут из какой-то боковой двери – это и есть черный ход в ресторан – высыпает группа мужчин во фраках. Один из них посадил к себе на плечо Юльку. Открывая в радостной улыбке милые передние зубки, надетые «набекрень», Юлька машет рукой и кричит:

– Мамця! Таточка!

Но тут Юзефа начинает почему-то проявлять признаки беспокойства.

– Якись паны… – бормочет она. – В храках! Куды ж я з ими пойду?

Но уже Анеля Ивановна увидела нас, расцеловала и вместе со Степаном Антоновичем ведет нас к себе.

В это время в группе «панов», одетых во фраки, появляется повар в белом фартуке и колпаке. За ним – Гануся, тоже судомойка ресторана, такая же, как Анеля Ивановна. Гануся, видно, сейчас от лохани, с подоткнутой юбкой. Она бесцеремонно расталкивает мужчин во фраках и бросается целовать новобрачных. Она плачет от радости за них, но не касается их своими разведенными в стороны мокрыми руками.

• Предыдущая
• 51/192
• Следующая