Стать огнем - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/61
• Следующая

–?Максимушка, – припала она к его груди, – так мне грезилось стихов про нашу любовь…

–?Дык где ж я их возьму? – оттаял Максимка.

Нюраня обильно смочила слезами его рубаху в области сердца и поцеловала:

–?Тут!

–?В гроб меня загонишь, – сказал Максимка, поднимая ладонями ее лицо, – умру в молодые годы.

–?Поживи ышшо, любимый!

Через месяц, когда Нюраня и забыла о «настоящей любви со стихами», но при этом не забывала периодически морочить Максимке голову своими проказами, он ей заявил:

–?Стихи-то я тебе написал.

–?Какие стихи? – ахнула Нюраня. – Всамделишные? Поэму?

–?Поэму не поэму… – достал Максим из кармана сложенный листок.

–?Дай сюда! – выхватила она. – Ой, темно здесь, не видно. У тебя спички есть?

–?Нюрань, какие спички на сеновале? Увидят огонек, надерут нам ниже спины оглоблями.

–?А ты наизусть помнишь? – Она бережно спрятала листок за пазуху.

–?Помню, но у меня там последнее слово никак не подстраивается.

–?Все равно! Читай.

Максимка откашлялся и торжественно начал:

– В баню! – возмущенно закончила Нюраня.

Максим хотел захватить ее в объятия, но Нюраня вскочила, бросилась к приставной лестнице, скатилась вниз, не переставая обзывать Максимку иродом, предателем, варнаком и лиходеем. Она клялась его больше не видеть и угрожала выцарапать ему глаза, если только появится.

Утром Аким подобрал на полу листок, протянул хозяину с вопросом, нужная бумажка али на самокрутки можно взять.

–?Да тут стихи, – удивился Еремей Николаевич и принялся читать вслух:

– Фет, – сказал мечтательно Василий Кузьмич.

–?Какой еще Ферт? – хмыкнула Нюраня.

Она слушала отца, затаив дыхание от восторга. Ни слова не понимая и не запоминая, улавливая только музыку, в которую превращались поэтические строчки.

–?Афанасий Афанасьевич Фет, великий русский поэт, – пояснил доктор.

–?Да это для меня Максимка Майданцев сочинил! – забрала Нюраня у отца листок и бережно сложила.

–?Ну-ну, – покивал Василий Кузьмич. – Максимка. Майданцев.

Он не стал говорить, что сборник стихов поэта видел у школьной учительницы.

–?Ты с Максимкой… того? – замялся Еремей Николаевич.

–?Не «того», а поэтически, сами не видите, что ли? Только маме не говорите, а то она мне волосья повыдергивает.

–?Если б повыдергивала… – вздохнул Еремей Николаевич.

Он не мог как положено блюсти выросшую дочь, своенравную любимицу. Или не хотел напрягаться.

–?Если бы у Анфисы Ивановны, – подхватил доктор, – возникло желание что-нибудь повыдергивать, я не пожалел бы своей бороденки.

Максимка не форсировал женитьбу с Нюраней не только потому, что у нее была мечта, или жалеючи ее стариков. С этим он как-нибудь справился бы. Что, замужним нельзя учиться? Или Медведевы-старики поголовно парализованы, обездвижены и бревнами лежат? Максима останавливали личные обстоятельства.

У его бабки Аксиньи когда-то было пять сыновей, про них до сих пор вспоминают как о сибирских богатырях. И дед, муж бабки Аксиньи, и сыновья сложили головы в войнах и восстаниях. Трое сыновей, в том числе отец Максимки, успели жениться, двое оставили детей – у Максимки были родная сестра и две двоюродные. Словом, если долго арифметику не разводить, жил он в бабьем царстве: бабка Аксинья, ставшая главой рода, мать, сестра, вдовые тетушки, двоюродные сестры. Плюс довесок – прабабка со стороны матери и прабабка со стороны отца, постоянно друг с другом мерявшиеся потерей ума. Женщины ссорились нескончаемо, у них возникали и рассыпались группировки, они шушукались, сплетничали, наушничали бабке Аксинье, которая, прожив молодость среди мужчин, не умела распознавать хитрых бабьих интриг и то одну сторону принимала, то другую. Запутавшись, приходила в ярость, хватала что под руку подвернется и лупила склочных баб направо и налево, не разбирая правых и виноватых. Хорошо, если полотенцем хлестала, а бывало, что ухватом прикладывала. При этом даже бездетной сорокалетней невестке не позволяла отправиться в город, в работницы. Хотя многие вдовы, да и девицы возрастные подались в Омск давно и нашли там свое место, и были среди них не только переселенки, но и коренные сибирячки. Для бабки Аксиньи подобная вольность была равносильна благословению на непотребство, шлюшество. Ее слушались, жили, как паучихи в банке, но против бабкиной воли пойти боялись.

Среди женщин Максимкиной семьи, разных по характеру и темпераменту, по большому счету не было прирожденных подлых злодеек. В других обстоятельствах они стали бы хорошими хозяйками и добрыми матерями. Но вдовство, тяжелый дневной труд и холодная постель ночью, скученность и, главное, беспросветность, бесперспективность судьбы выплеснули их энергию, неизрасходованные эмоции и чувства в нескончаемую и бессмысленную борьбу друг с другом.

Максимка давно, лет с четырнадцати, научился отстраняться от бабьих склок, оставаться сухим в топком болоте их взаимных упреков и обид. Дай им волю, с ума бы свели. Не лупить же ему мать и теток, как бабка Аксинья. Единственный мужчина, продолжатель рода – его послушались беспрекословно, даже с каким-то радостным почтением: ему не наушничать, при нем ссор не затевать, а то… Что «то», Максим не знал, да и они тоже, но внутренняя политика: «парень в дом вошел – рты на замок» – соблюдалась свято. Это вовсе не означало, что, приведи он жену в дом, ее оставили бы в покое. За неделю обглодали бы Нюраню до косточек.

Степан, брат Нюрани, как-то посочувствовал Максимке:

–?Ох, и тяжелехонько тебе, парень, наверное, приходится.

Максимке было невдомек, что, намучившись с коммунарками – женщинами свободного социалистического труда, – Степан отдал бы руку или глаз, но не согласился жить в обстоятельствах Майданцева.

–?Дык справляюсь.

–?Дык молодец, – насмешливо похвалил Степан. – Организаторская руководящая жилка в тебе, наверное, есть. Тебе сколько исполнилось?

–?Двадцать.

–?А Нюране девятнадцать. Отец, Еремей Николаевич, рассказывал, ты стихи ей пишешь.

–?Ну-у-у… – смущенно протянул Максимка.

–?Не нукай, не запряг! – сменил тон Степан. – Ежели с моей сестренкой что-либо непотребное произойдет, то я тебя, парень, мехом вовнутрь выверну!

–?Да мы пожениться хотим! Мы любим друг друга! – выпалил Максимка.

–?Чего? «Любим»? Ишь как выражаешься, рифмоплет, – снова потеплел Степан. – Пожениться – это правильно, хорошо. А после свадьбы сразу ко мне в коммуну переселяйтесь, там мы из вас выкуем… перекуем… – запутался Степан.

Он явно спешил.

«Разве ты не ведаешь, что она мечтает на дохтора учиться? – подумал Максимка. – Или, в точности как я, считаешь это неосуществимой блажью?» Вслух он ничего не сказал.

–?Извини, тороплюсь, – начал прощаться Степан. – Верчусь как белка в колесе. Знаешь, что это такое?

–?Нет.

–?Богатые купцы и мещане всякие сажали белку в клетку и ставили ей колесо, в котором белка беспрестанно бегала. Если белка не мчится, то организм ее погибает.

• Предыдущая
• 34/61
• Следующая