Филумана - Шатилов Валентин - Страница 19

• Предыдущая
• 19/131
• Следующая

Воспоминания о фляжке навели Иннокентия на мысль о штофе, без дела простаивающем рядом. Торопливо плеснув в чарку, он тут же, без церемоний, заглотил ее содержимое. Мысли повеселели.

– А ты кто? – хитро спросил меня Иннокентий. Мне стало противно.

– Да никто, – сказала я поднимаясь.

– Нет, ты постой! – ухватил меня за локоть лыцар. – Что ты хочешь знать про собаку Георга?

Сама виновата, нечего было связываться с алкашом! Я села на место и, в упор глядя на него, задала вопрос:

– Как он оказался у князя?

– Из Вышеграда князь его привез. – Взгляд Иннокентия затуманился. – Вот таким мальцом.

Он опустил руку ниже уровня лавки, неловко качнулся вслед и едва не упал, лишь в последний момент удержавшись за край стола.

А воспоминания его показали веселого мальчугана, ласково улыбающегося князя Вениамина – сначала на верху знакомой мне парадной лестницы из теремов в парк, потом за веселым столом со множеством гостей, множеством блюд и бутылок… Штоф!

– Зачем он его привез? – резко спросила я, не давая мыслям Иннокентия течь в направлении штофа.

– Так на воспитание! Малец был с севера, с худородных земель, пятый сын – гривны не видать как своих ушей… А сам шустрый! Вот его князюшко наш и пожалел. Сам-то князюшко бездетный был – ни одна от него не понесла, а он их много перепробовал. И девок, и баб. Через это и не женился, чтоб девка потом не мыкалась, не казнилась…

Мелькнули какие-то смутные воспоминания, в которых присутствовали голые женщины, голые мужчины, их совместные пляски в светлых летних сумерках среди высокой травы на пойменном лугу возле неширокой реки. Медленный блеск ртутных волн сквозь прибрежный кустарник. Затем – широкие скатерти, расстеленные прямо тут, в траве, на них – бутылки… Штоф!

– Но теперь он с гривной?

– Кто? – Застигнутый на полпути к заветному штофу, Иннокентий бессмысленно таращился на меня.

– Георг!

– С гривной? – Иннокентий с интересом разглядывал меня, пытаясь сообразить, кто я и о чем веду речь. Потом наступило просветление. – Ну, ясный пень – с гривной! Ему ж дядька ее привез!

Маленький Георг, съежившийся на бело-золотом княжеском троне. На шее у Георга – его небольшая лыцарова гривна. Рядом стоит худой высокий человек с такими же, как у племянника, льдистыми глазами и редкими светлыми волосами. Он что-то грубо говорит, почти кричит в лицо Иннокентию, не обращая внимания на присутствующего лыцара.

– А откуда она у дядьки? Где остальные четверо братьев Георга, где его отец?

– Померли, все померли. У них там, на севере, мор случился, дядька и приехал забрать Георга на лыцарство.

– А почему дядька себе гривну не взял?

– Дядька? Да как он мог? Он же дядька по матеревой линии, из голутвенных. Или даже из антов. Нет, ант на такое решиться б не смог. Убить князя? Да он бы скорей себя убил.

Ант? Голутвенный? Что-то новенькое. Ладно, потом разберемся.

– Почему ж дядька не забрал Георга на лыцарство, как собирался?

– Ну-у, дядька! Дядька еще тот пес был! Приехал как раз, когда хозяина, князя нашего то есть, не было, увидал, что пащенок из их рода уже на княжеском троне освоился, подстерег, змей, светлого князюшку, когда тот возвращался домой, да и порешил. Камень ему на голову скинул – во как!

Мелькнули полутемные столы, за ними – множество мужчин с гривнами на шеях – видимо, какой-то пир районного масштаба, где широко обсуждались местные сплетни. Там, наверно, Иннокентий как раз и услышал версию событий, которую излагал мне сейчас.

Историческая правда была восстановлена. Из детских воспоминаний Георга я знала, как произошло убийство князя. От мамы – куда отлучался бездетный князь и кто появился на свет в результате его отлучки. Оставалось узнать – так, ради спортивного интереса, – куда потом подевался дядя-душегуб? На этом расследование можно считать завершенным.

– Дядька Георга… – сказала я, забирая штоф из слабых пальцев Иннокентия. – Он куда потом делся?

– Ты так не шали, – укоризненно провожая бутылку глазами, забормотал расстроенный алкаш. – Дядька, не беспокойся, нашел свою собачью смерть. Пацан как подрос до пятнадцати лет, как вошел в мужество, так и порешил дядьку своего. Дядька-то думая, что ему до старости эта масленица будет – распоряжаться княжеским имением из-за спины племянника – ан нет! Лошадьми его Георг разорвал. На две половинки. К каждой ноге по лошади привязал, кнутом хлестнул – и нет дядьки! Во как ненавидел. Еще и нас, соседей, позвал, чтоб мы все убедились, что он отомстил за смерть князюшки.

Я так явственно увидела – глазами Иннокентия пятнадцатилетней давности – голый окровавленный труп Георгова дядьки, составленный из двух, сложенных вместе, неравных половинок, его спутанные длинные белесые космы, навсегда перекошенный в диком предсмертном крике рот… Так явственно, что меня едва не вырвало прямо здесь же, за столом.

Борясь с дурнотой, я так отвлеклась, что даже выпустила штоф.

Им немедленно завладел Иннокентий. Торопливо, опасаясь, что опять отберут, прильнул ртом к горлышку, гулко глотая

«Ну вот и конец воспоминаниям!» – горько подумала я. Но ошиблась. Разнеженный обилием водки, Иннокентий пригорюнился и пробормотал:

– Только мы все равно его не признали законным наследником!… Уж Георг кричал-кричал, что, мол, князюшко, отлучаясь, его главным поставил, уж как просил его право кровным признать – это, значит, что через пролитую им кровь, в отмшение рода Шагировых… Даже расплакался потом, стервец. А все одно – нас не обманешь! Как это можно – за простым лыцаром княжеское право признать?!

– Но Георг все-таки остался править?

– Ну, в имении – оно, конечно. В имении-то анты его признали. Видно, и впрямь князь, отлучаясь, завешал его слушаться. Но то – на время. А насовсем Правь княжество в лыцарское владение передавать не разрешает. Нет князя? Или сажай нового, или дели между всем нашим лыцарством! А Георг – я ж говорю: вор. Княжество украл, как тать в ночи! Сам северного рода, а пришел к нам и украл!…

Иннокентий залился пьяными слезами.

Штоф наклонился, скользнул из его рук, водка, воняюшая сивухой, полилась на доски стола, на пол, но Иннокентий уже этого не видел. Он плакал о своей судьбе, и ему было хорошо.

А я думала о том, каким образом, оказывается, из маленьких хороших мальчиков получаются звери.

Так бы все и думала, если б не увидела себя. Чужими глазами. Почти со спины. Даже двумя парами глаз. Первая пара глаз на меня указывала второй.

Тихий шепот я услышать не могла, но интонация мыслей была отчетлива: показывающий меня опасался. Он явно слышал наш разговор с лыцаром, уснувшим на столе в обнимку со штофом, и упоминал о моем интересе к покойному сурож-скому князю: помимо моего зрительного образа в голове стукача мелькало смутное и далекое – как при взгляде снизу, из толпы – воспоминание о князе Вениамине Шагирове.

Разговор с лыцаром могли слышать только хозяин за своим прилавком и парень-слуга. Парень находился на прежнем своем месте, а вот хозяин отсутствовал. Поворачиваться назад и смотреть на дятла не хотелось, но, подозреваю, это был именно хозяин здешней забегаловки.

А тот, кому информация обо мне сообщалась, слушал безмолвно, не спуская с меня глаз.

Шпион Георга?

Я зажмурилась, напряженно вглядываясь в его мысли.

Нет, Георг не просматривался. Зато возникли кругляшки монеток. Не рубленое серебро, нет! Тихое позвякивание подтвердило, что за меня расплачивались мелочью.

На этом разговор завершился. Хозяин вернулся за прилавок, сжимая в кулаке полученные денежки, – я чувствовала, как они лежали в его ладони и грели душу. Человек, расплатившийся со стукачом, не таясь, лениво прошел мимо меня во двор. Ни разу не оглянувшись. Зачем? Мой портрет и так горел в его сознании, будто подсвеченный прожектором.

Зато я уж рассматривала его вовсю.

Из-под обильной растительности песочно-желтого цвета проглядывало еще довольно молодое, курносое лицо. Песочного же цвета слегка вьющиеся волосы аккуратно расчесаны. Статный. Ладный светло-зеленый камзол с серебряным шитьем. Что-то этот цвет мне напоминал…

• Предыдущая
• 19/131
• Следующая