Денис Давыдов - Барков Александр Сергеевич - Страница 43

• Предыдущая
• 43/82
• Следующая

– Никак нет! – поспешно начал оправдываться Масленников. – Никогда и ничем не потворствовал я извергам. Деревенька моя Пеньковка здесь поблизости, всего в трех верстах. Да, право, господа, будьте друзьями... Приезжайте-ка в гости! Да заодно и перекусите у меня чем Бог послал.

На другой день Давыдов в сопровождении вестового и десятка казаков отправился в Пеньковку. Каково же было его удивление, когда все в деревне – и помещичья усадьба, и церковь, и избы мужиков – оказалось в полном порядке. Денис Васильевич с тремя казаками и вестовым пошел к дому Масленникова.

– Милости прошу дорогих гостей! – рассыпался в любезностях перед партизанами отставной подполковник. – Чем богаты, тем и рады...

Обходительный хозяин провел гостей в одну из комнат, где все было порушено: стол перевернут вверх ногами, посуда разбита, рамы в окнах выломаны...

– Полюбуйтесь-ка, что натворили варвары! – Масленников даже прослезился от переполнившей его душу обиды, картинно приложил к глазам носовой платок и дрожащим голосом вымолвил: – Но обед вас ждет отменный!

– Благодарствуем! Благодарствуем! – отвечал Давыдов, у которого сразу, как только он переступил порог барского дома, закралось подозрение, что помещик сам сотворил сей погром на скорую руку.

Когда сытная трапеза подходила к концу, Денис Васильевич невзначай бросил взгляд в окно и заметил толпу мужиков.

– Ну-ка, Кузьма, ступай, узнай, зачем народ собрался? – приказал Давыдов вестовому. – Коли что, зови всех сюда!

Крестьяне вошли в дом скопом, с причитанием: «Просим допустить! Дениса Васильевича нам надобно! Пеньковские мы...»

– Здравствуйте, мужики! С чем пожаловали?

– Челом тебе бьем, Денис Васильевич, – заголосили мужики.

– Кто из вас старшой?

Вперед вышел старец с жидкой, трясущейся бородой. Поклонился Давыдову в пояс.

– Говори, говори, православный. Не стесняйся! Как зовут-то тебя?

– Кондрат Пахомов я... Как на духу тебе скажу, батюшка Денис Васильевич! – Мужик исподлобья покосился на помещика. – Глянь-кось окрест, родимый! У него, лиходея, и барские хоромы, и мужицкие избы все целы-целехоньки. Ни один француз до них пальцем не дотронулся. А потому не тронул, что он вместе с французом грабил нас. Дочиста разорил, злодей. Все добро наше на возы да в Вязьму, к ихнему коменданту. У нас ни синь-пороха не осталось по его милости! Постращай его, родимый, а нет – мы его своим судом.

– Как же так получается, Масленников? – Давыдов гневно сверкнул карими очами.

– Врут они, нехристи! – стал оправдываться помещик. – Лентяи все, трусы. Им доброго человека оклеветать, что блин сглотнуть. Вот ужо погодите, вы уедете, задам я им перца. Я им покажу барские хоромы и дружбу с францем. Ступайте-ка отсюда вон, иуды проклятые!

– Стой! – резко прервал угрозы помещика Давыдов. – Я им больше верю, нежели тебе, Масленников. Голос народа – голос Божий! Ну-ка, Кузьма! – приказал он вестовому. – Сей же час спусти с этого мерзавца штаны. Разложи его на крыльце, чтобы все видели. Да всыпь нагайками двести горячих. Дабы другим неповадно было!

Масленников, словно подкошенный, рухнул на землю:

– Смилуйтесь! Не губите, православные!

– Запоздал с помилованием. Прежде следовало о своей чести заботиться. – Денис Васильевич брезгливо поморщился и отвернулся от изменника. – Скажи спасибо, что я не велел повесить тебя на первой придорожной осине.

В дневнике своем Давыдов отметил, что некоторые корыстные помещики остались в своих владениях, дабы избежать разорения. Они потакали неприятелю, открывали ему свои амбары, а затем проливали неискренние крокодиловы слезы.

Спустя неделю после случая в Пеньковке партизаны пленили семь мародеров, нагло и безжалостно грабивших крестьян. Причем один из них вовсе не походил на француза. Пленного допросили с пристрастием. Как же удивился Давыдов, когда узнал, что столь жестоким карателем оказался бывший русский гренадер. По собственной воле он продался французам и служил унтер-офицером в армии Наполеона.

– Как? – ужаснулся Давыдов. – Ты – русский и проливаешь кровь своих же братьев?

– Виноват, – запоздало спохватился и рухнул на колени предатель, – помилуйте, помилосердствуйте...

Давыдов велел партизанам собрать всех жителей ближних деревень – старых и малых! – и привести их сюда.

Когда крестьяне собрались, Денис Васильевич рассказал им об измене Родине русского гренадера.

– Что будем делать с преступником, нарушившим воинскую присягу? – спросил вожак партизан.

– Засечь до смерти! Повесить! Расстрелять! – кричали из толпы.

– Расстрелять! – приказал Давыдов.

Тут же, при народе, приговор над изменником был приведен в исполнение.

– Щадить предателей столь же опасно, – сказал Давыдов крестьянам, – как истреблять карантины в чумное время!

Спасаясь от стылых октябрьских ветров, партизаны грелись у костров и тихо беседовали меж собой.

Денис Давыдов восседал на толстом еловом кряже. Плечи его укрывала теплая, окуренная дымом бивачных костров бурка, памятный подарок князя Багратиона, а на голове возвышалась мохнатая медвежья шапка. Напротив него расположился на бревнах майор Волынского уланского полка Степан Храповицкий, сын юхновского предводителя дворянства, недавно примкнувший к отряду. Давыдов знал Храповицкого как отважного офицера еще по войне с пруссаками, когда тот служил в Павлоградском полку. А теперь, в суровое предзимье двенадцатого года, друзьям вновь довелось встретиться на полной опасностей и риска партизанской стезе. Подле них на заиндевелой траве стояли жестяные кружки-манерки с крепкой заваркой чая, а на холсте лежала крупно нарезанная колбаса да ломти ржаного хлеба.

– Ну-ка, Степан, поведай мне поподробнее, как зорители входили в Москву-матушку, – попросил Давыдов, усаживаясь поудобнее и закуривая короткую трубку в предвкушении услышать от друга интересные подробности. – Мы ведь все больше по лесам да болотам, только слухами пробавляемся. А что там, в Первопрестольной, не знаем, не ведаем.

И Храповицкий начал, не торопясь:

– Армия наша покидала Москву, а посему весь город пребывал в тягостном движении. В скорбном молчании шла пехота. Глухо скакала кавалерия. Беднота и ребятишки малые сновали по узким проулкам взад-вперед. Калачи да булки летели в повозки. Под ноги пехоте пригоршнями сыпались монеты – возвращайтесь, мол, сынки родимые, назад поскорее. Женщины подносили солдатам кувшины с квасом и бутыли с вином. «Эй, соколики! Бери, что любо-дорого!» – кричали бородатые купцы, распахивали двери лавок и магазинов, любезно предлагая воинам товары лучшие. Дабы не достались супостату.

– Вишь как расщедрились! – усмехнулся Давыдов.

Над Москвою-рекой стоял удушливый дым! До сей поры кажется, что в носу щиплет. Граф Растопчин приказал поджечь караван барж с хлебом.

– Поди ж ты, мы тут каждое зернышко бережем, как зеницу ока... А там целый караван барж!

– Что поделаешь! Не оставлять же добро недругам?! К Филям и на Поклонную гору стекался народ глазеть на пленных французов, взятых при Бородине.

– При Бородине, – тяжко перевел дыхание Давыдов, и пред глазами его ожили счастливые безмятежные дни юности, проведенные в имении отца. Вихревые скачки на коне вдоль опушки Семеновского бора, дальние походы по грибы и ягоды, шумные волчьи облавы, азартные зимние охоты с гончими на зайцев и лис.

• Предыдущая
• 43/82
• Следующая