Озеро тьмы - Ренделл Рут - Страница 5

• Предыдущая
• 5/46
• Следующая

Мартин впустил его.

Мистер Кохрейн был худощавым и жилистым мужчиной ростом пять футов и два дюйма[16] с маленьким венчиком грязно-серых волос, обрамлявших лысину. Его лицо походило на череп, туго обтянутый материалом для абажуров и украшенный парой очков с бифокальными линзами. Не доверяя работодателям, все принадлежности для уборки он носил с собой в маленьком саквояже.

— Доброе утро, Мартин.

Урбан поздоровался. Он больше никак не называл мистера Кохрейна. Поначалу он стал обращаться к уборщику «мистер Кохрейн», но в ответ слышал «Мартин», а когда поинтересовался его именем, то на мистера Кохрейна накатил один из его внезапных приступов ярости и он отказался отвечать. Примерно в то же время сосед и тоже работодатель мистера Кохрейна рассказал Мартину о своем опыте. Он предложил мистеру Кохрейну называть его по фамилии, но получил ответ, что в наши дни было бы оскорбительным заставлять пожилого человека, практически годящегося ему в деды, называть его «мистер». Это настоящий фашизм — за свою полную несправедливостей жизнь он, мистер Кохрейн, и так претерпел достаточно унижений. По всей видимости, он служил лакеем у какой-то более или менее аристократичной особы в Белгравии[17]. Или дворецким, как утверждал один из соседей Мартина, тоже пользовавшийся услугами мистера Кохрейна, но Мартин в это не верил, потому что для него дворецкие были давно вымершей расой, не более реальной, чем птица додо.

Как уборщик он был великолепен. Именно поэтому Мартин — и предположительно остальные не расставался с ним, несмотря на фамильярность и вспышки ярости. Мистер Кохрейн мыл, полировал и скреб, а также гладил белье — и все это с невероятной скоростью. Мартин смотрел, как мистер Кохрейн открывает свой саквояж и достает из него брезентовую куртку цвета хаки — такие обычно носят торговцы скобяными товарами, — которую всегда надевал во время работы, тряпочки для чистки серебра и баллончик с аэрозолем для полировки мебели.

— Как поживает ваша невестка? — спросил Мартин.

Мистер Кохрейн надел красные резиновые перчатки и начал снимать решетку кухонной плиты.

— Лучше ей не будет, пока она не сменит квартиру, Мартин. От черных и так ничего хорошего ждать не приходится, а теперь у них появились пневматические дрели. — Мистер Кохрейн был неисправимым расистом. — Лучше ей не будет, пока она там застряла, так что можете не утруждать себя расспросами, Мартин. Ей приходится терпеть три часа пневматических дрелей по утрам и три часа после обеда. Сами они не могут выдержать больше трех часов, и это кое о чем говорит. Но жаловаться нет смысла, правда, Мартин? Я так ей и сказал. Сказал, какой смысл жаловаться мне? Я ничего не могу поделать, я всего лишь слуга.

— Как ее имя?

— Чье имя? — Мистер Кохрейн повернулся к нему от раковины, резко дернувшись, как с ним часто бывало. — Вам всегда нужно знать, как кого зовут. Имя моей невестки? Вам-то оно зачем? Конечно, миссис Кохрейн. Естественно. А как еще может быть?

Мартин не решился спросить адрес. Он подумал, что, судя по тому, как мистер Кохрейн неоднократно описывал многоквартирный дом в Кенсингтоне и его географическое положение, это можно выяснить самостоятельно. Если не пропадет желание. Десять минут, проведенных в обществе уборщика, вызвали у него ощущение, что возможны более достойные кандидаты для его щедрости, чем семья Кохрейн, Сума Бхавнани, мисс Уотсон и мистер Дипден. Мартин сунул листок со списком в карман, чтобы мистер Кохрейн не наткнулся на него и не стал с параноидальной подозрительностью его изучать.

Как обычно, Мартин ушел на работу в десять минут десятого и поехал по Арчуэй и Хорнси-лейн. Иногда для разнообразия он выбирал маршрут до Хай-гейт-Виллидж, а затем по Саутвуд-лейн, через Арчуэй-роуд на Вуд-лейн. А один или два раза, чудесным летним утром, он шел на работу пешком, как в тот день, когда встретил Тима в парке…

Офис Урбана, Ведмора, Маккензи и К?, членов Ассоциации дипломированных бухгалтеров, располагался на Парк-роуд, в квартале между Этелден-авеню и Кранли-Гарденс. Уолтер Урбан был экспертом в делах, связанных с подоходным налогом, Клайв Ведмор занимался инвестициями, а Гордон Титертон как свои пять пальцев знал налог на добавленную стоимость. Мартин ни на чем не специализировался, а называл себя ишаком, выполняющим самую тяжелую работу, и кабинет у него был самым маленьким.

Мартин точно знал, что этой работой ему придется заниматься всю жизнь, хотя у него не лежала к ней душа. Как он ни пытался, у него никогда не получалось испытать такое удовольствие от манипулирования абстрактными суммами денег, как у отца, или даже понять восхищение, которое вызывала фондовая биржа у Клайва Ведмора. Возможно, ему следовало выбрать какую-нибудь другую профессию, хотя желания, которые обуревали его в школе, были безнадежно непрактичными — писатель, путешественник, кинооператор. Всерьез они не рассматривались. Не он выбрал бухгалтерское дело, а оно его. Иногда Мартин думал, что позволил себя выбрать, поскольку не вынес бы разочарования отца.

Кроме того, его устраивали надежность, безопасность и респектабельность этого занятия. Ему не нужно было беспокоиться по поводу работы или образа жизни — как, например, Тиму. Он гордился годами учебы, оставшимися у него за спиной, гордился приобретенными знаниями и всегда следил, чтобы недостаток энтузиазма не приводил к ошибкам или просчетам. И ему нравилась эта комната с видом на верхушки деревьев Александра-парка — сам парк и деревья в нем были знакомы ему с детства.

В то утро Мартин не ждал никаких клиентов, ему не нужно было кому-либо звонить или отвечать на звонки. Почти три часа он разбирался в запутанных и бессистемных счетах владельца строительной фирмы, который держал свой бизнес уже пятнадцать лет и не заплатил ни пенса подоходного налога. Заглянул отец и одарил его лучезарной улыбкой. Новость о выигрыше в тотализатор заставила его вести себя по отношению к Мартину точно так же, как в те моменты, когда сын получил сначала аттестат о среднем образовании, а затем — диплом университета. После его ухода Мартин попросил Кэролайн, которая была секретарем одновременно и у него, и у Гордона, принести папку с делом мистера Сейджа.

Он открыл папку, но не стал углубляться в статьи и параграфы налогового кодекса, а также счета самого Тима, которые лежали внутри. Всего через два часа Сейдж будет сидеть здесь, напротив него. А он еще не знал, как поступить. Твердое решение, принятое накануне вечером, было… ну, не то чтобы отменено, но явно поколеблено газетой «Норт Лондон пост». За пару оставшихся часов он должен определиться.

Обедал Мартин обычно в одном из местных пабов, а раз в неделю — в греческом ресторанчике на Масуэлл-Хилл, вместе с Гордоном Титертоном. Однако сегодня он поехал в «Вудмен» один. Это место казалось ему подходящим для разрешения проблемы, которая перед ним стояла.

В это время года было слишком холодно, чтобы устраиваться с сэндвичами и пивом в саду. Летом, несмотря на оглушительную близость шоссе, по которому на север с ревом проносились машины, здесь чувствовалось соседство двух лесопарков, зажатых между расходящимися веером улицами. На севере был Хайгейт-Вуд, а на востоке — Куинс-Вуд, под бледно-зеленой листвой которого майским утром встретились они с Тимом. Теперь, в ноябре, эти рощи выглядели просто стеной из бесчисленных серых веток — холодной и негостеприимной.

Но Тим… Говорить Тиму или нет? Разве он не обязан ему сказать, разве это не его моральный долг? Потому что без Тима он точно не выиграл бы сто четыре тысячи футов и вообще не делал бы ставок в тотализаторе.

Мартин познакомился с Тимом Сейджем в Лондонской школе экономики. Шапочное знакомство, не более того, и Тим оставил учебу после первого курса. Мартин не видел его до того утра в Куинс-Вуд, восемь лет спустя.

• Предыдущая
• 5/46
• Следующая