Озеро тьмы - Ренделл Рут - Страница 4

• Предыдущая
• 4/46
• Следующая

— Может, хотите отправиться в кругосветное путешествие или что-то в этом роде?

— О нет, спасибо, дорогой, нам действительно ничего не нужно. Полагаю, не стоит об этом никому рассказывать, правда?

— Я и не собирался говорить никому, кроме вас. — Мартин наблюдал за выражением глубокого удовлетворения на лице матери, которое еще больше убедило его, что он правильно сделал, не прибавив, что есть еще один человек, которому он считал обязательным рассказать о своем везении. — Буду молчать как рыба.

— Разумеется, — кивнул Уолтер. — Никому ни слова. А то не отобьешься потом от писем с просьбой о помощи. Лучше жить так, будто ничего из ряда вон выходящего не случилось.

Мартин на это ничего не ответил. Родители продолжали вести себя так, словно он заработал сто четыре тысячи фунтов тяжелейшим трудом или гениальностью ума; на самом деле ему просто повезло. Он хотел, чтобы отец и мать все же приняли от него часть денег в подарок. Возможно, это немного успокоило бы его совесть и смягчило вину, которую он всегда чувствовал в четверг вечером, когда приходила пора прощаться с матерью и идти домой. Прошло уже девять месяцев, а она все еще спрашивала, жалобно, хотя теперь уже риторически, почему он решил покинуть Копли-авеню и уехать так далеко, в квартиру на Хайгейт-Хилл.

Именно в эту квартиру, в Кромвелл-корт, номер 7 по Чемели-лейн, он теперь вошел, испытывая ту же радость, которую испытывал всегда, когда возвращался к себе. Здесь приятно пахло свежестью и чистотой — новым текстилем, полировкой для мебели и пеной для ванн на травах. Мартин Урбан держал все внутренние двери открытыми — комнаты были безукоризненно чистыми, и поэтому когда вы переступали порог квартиры, создавалось впечатление, что попадаешь в фотографию с обложки цветного приложения к газете «Дом и сад». По крайней мере, он на это надеялся — втайне, поскольку предпочитал держать подобные мысли о своей квартире при себе, а нового гостя просто проводил через гостиную к венецианскому окну, чтобы показать панораму Лондона, расстилавшуюся далеко внизу. Если гость решал сделать комплимент стеклянному кофейному столику в оправе из латуни и стали, шведскому хрусталю или репродукциям картин в рамках, образцам югославского наивного искусства, он лишь скромно благодарил. Мартин слишком сильно любил свой дом, чтобы открыто проявлять свои чувства, и, испытывая благодарность неизвестно кому, боялся искушать судьбу. Временами ему снилось, что у него все это отбирают и вновь навечно водворяют на Копли-авеню.

Мартин включил две настольные лампы с белыми абажурами и ножками, сделанными из бело-голубых кувшинов из-под имбирного пива. Кресла были ротанговыми, с мягкими сиденьями, а софа — или французская кровать, как назвал ее продавец мебельного магазина, — всего лишь диваном с двумя подушками сзади и двумя по бокам. Теперь, выиграв большие деньги, он сможет заменить все это настоящим мягким гарнитуром, возможно, из золотисто-коричневой кожи.

С кофейного столика Урбан взял листок бумаги, лежавший между пепельницей с греческим узором вдоль края и хрустальным яйцом с изображением Козерога — его знака Зодиака, и стал изучать список, составленный предыдущим вечером. Тот состоял из четырех имен: Сума Бхавнани, мисс Уотсон, мистер Дипден и невестка мистера Кохрейна. Напротив последней Мартин поставил знак вопроса. Он сомневался, подходит ли она для того, что он задумал, и кроме того, еще нужно выяснить ее имя. Кое-какие сомнения также имелись и по поводу мистера Дипдена. Но в Суме Бхавнани Мартин был абсолютно уверен. Он зайдет к Бхавнани завтра, заглянет к ним после того, как увидит Тима Сейджа.

Мартин подошел к окну. Купола и башни Лондона, черные и блестящие, висели в небе подобно декорациям какой-то феерии. Он потянул за шнур и, сдвинув шторы из темно-зеленого бархата, закрыл пейзаж. Тим Сейдж. Уже несколько дней — на самом деле с тех пор, как узнал, что должен получить прибыль от своего пятого участия в тотализаторе Литтлвудс, выиграв первый приз, — он старался не думать о Тиме Сейдже, но теперь придется, потому что завтра Тим придет в контору, чтобы поговорить о подоходном налоге. Это будет их первая встреча за две недели, и до трех часов завтрашнего дня Урбан должен решить, что делать.

Что же ему делать? Мартин подавил желание признаться матери, что обязан рассказать о своей удаче еще одному человеку, но лишь потому, что не хотел обижать ее, а не из-за сомнений в том, как следует поступить. Позволив себе думать о Тиме, он сразу понял, что Сейдж должен знать. Задумчивый взгляд Урбана переместился на блестящий темно-зеленый телефон. Нужно прямо сейчас позвонить Тиму и все рассказать.

Отец любил повторять, что не следует звонить по телефону после половины одиннадцатого вечера и до девяти утра — за исключением чрезвычайных ситуаций. Теперь было без десяти одиннадцать, а ситуацию никак не назовешь чрезвычайной. Кроме того, Мартин не привык звонить Сейджу домой. Он никогда этого не делал. Судя по туманным намекам самого Тима, семья у него была странной, не говоря уже о домашней обстановке, и поэтому неизвестно, кто возьмет трубку. Дом Тима не похож на этот, где все открыто, честно и безупречно чисто — в прямом смысле этого слова.

Мартин отвернулся от телефона и выключил лампы в форме кувшинов. Подумав, налил себе немного виски из бутылки, стоявшей в шкафчике из стекла, латуни и стали. Глупо звонить Сейджу теперь, если завтра они все равно увидятся. Потягивая виски, он размышлял о том, что не позвонил Тиму раньше именно потому, что завтра они должны встретиться.

Младший Урбан был статным и крепким мужчиной среднего роста с чуть широковатыми плечами. В пальто он выглядел немного грузным и старше своего возраста. У него был высокий прямоугольный лоб и сильный квадратный подбородок, но остальные черты лица были округлыми и тонкими, нос короткий и прямой, а губы из тех, что иногда называют точеными. Темно-каштановые вьющиеся волосы уже начали отступать от широкого и крутого лба, образуя линию, похожую на букву М. Глаза у него были необычные, зеленовато-голубые, очень яркие и чистые, а зубы белые и ровные — следствие того, что в отрочестве Мартина Уолтер Урбан потратил немалые суммы на ортодонтов.

По примеру отца он всегда носил на работу костюм. А когда мыл посуду, надевал фартук. Речь, конечно, не шла об обыкновенном фартуке — это было бы смешно; у него имелся оригинальный, из клеенки — модный, забавный и прекрасно подходящий для мужчин. Этот подарила ему мать — оранжево-коричневый, с логотипом вустерского соуса[14] компании «Ли и Перрине». Утром в пятницу Мартин менял постельное белье, но никакой другой работы по дому не делал, поскольку в половине девятого приходил мистер Кохрейн.

Тот факт, что убирал у него мужчина, а не женщина, объяснялся Актом о половой дискриминации[15]. Когда Урбан поместил объявление в «Норт Лондон пост», закон обязывал не указывать, что в помощь по дому ему нужна женщина, а когда пришел мистер Кохрейн, этот же закон запрещал отказывать ему. Мартину повезло, что он вообще кого-то нашел, как заметила его мать.

Обычно мистер Кохрейн приходил после почтальона, но до разносчика газет, однако в это утро мальчишка с газетами, вероятно, явился раньше — опоздание для мистера Кохрейна было делом немыслимым — и Мартин успел просмотреть первые страницы «Пост» и «Дейли телеграф», прежде чем помощник по дому позвонил в дверь. В этот момент Мартину всегда хотелось, чтобы на пороге стояла дородная, материнского вида уборщица, старомодное покорное существо, которая если и не называет его сэром, то хотя бы обращается с ним уважительно и немного прислушивается к его пожеланиям. Он читал о таких людях в книгах. Как бы то ни было, бессмысленно предаваться грезам, когда за дверью стоит мистер Кохрейн — и, вероятно, будет стоять каждую пятницу в ближайшие десять лет. Он любил свою работу, и таких работ в районе Кромвелл-корт у него было несколько.

• Предыдущая
• 4/46
• Следующая