Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 27
- Предыдущая
- 27/116
- Следующая
Чиновник не знал.
— Жаль, — сказал старик и задумался. — Спроси у кого-нибудь из знакомых и скажи мне потом. Так, так…
Он вдруг оживился. — Бог ты мой, совсем забыл! — воскликнул он. — Ты это уже видел? — и он показал племяннику коробочку из-под лекарства, в которой, когда он ее открыл, чиновник узрел кусочек черного минерала.
— Знаешь, что это такое? Не знаешь? Это окаменелое зерно из Тетина. Большая ценность. Ученые давали мне за него уйму денег, но я с этим не расстанусь, потому как знаю, что это такое…
Так болтал старик. Чиновника охватила невероятная скука. Он стал раздумывать над тем, как бы ему ретироваться. Наконец, он поднялся и заявил, что ему пора идти.
Дядюшка всполошился.
— Катержина, — крикнул он в сторону кухни. — Дайте Габриэлю булочку на дорогу! Булочку заверните в бумагу, чтобы он не проголодался в дороге… Так, так… И приходи снова, ведь я очень одинок…
Очутившись на улице, чиновник с облегчением вздохнул. У него было такое чувство, будто он только что покинул начало девятнадцатого столетия и разом шагнул в наш век. Он дошел до трамвайной остановки и стал дожидаться своего номера. Вечер, наступивший после знойного дня пражского лета, облегчения не принес. От вокзала валили толпы людей, возвращавшиеся из пригородов и покрытые дорожной пылью. Мужчины с рюкзаками за спиной и с палкой в руке; женщины с загорелыми шеями и охапками полевых цветов. По улицам тарахтели мотоциклы с колясками, которыми управляли банковские служащие; позади них сидели девицы в брюках в обтяжку и в плоских шапочках — это напоминало сцепившихся друг с другом летящих бабочек.
Трамваи были переполнены, люди, держась за кожаные петли, покачивались из стороны в сторону. Сквозь толпу пассажиров протискивались кондукторы, щелкая щипчиками. Слышался громкий говор и плач сонных детей. Сиденья были заняты дебелыми матронами с озабоченными лицами и их тщательно выбритыми мужьями в белых жилетах. На площадках стояли, поглощенные друг другом, парочки; им казалось, что они еще не сказали всего, что хотели в течение дня поведать друг другу.
На площадку вошел мужчина с гладильной доской и принялся шарить по карманам в поисках мелочи. С глухим гулом трамвай двигался по мосту. Черная гладь была покрыта мелкой рябью. Чиновнику удалось сесть. Устало опустился он на освободившееся место и стал рассматривать в окне отражения пассажиров. Ему казалось, будто человек с гладильной доской, неестественно высокий, бесшумно скользил вдоль витрин магазинов и порталов зданий.
За мостом в трамвай начали входить мужчины с обвислыми усами, женщины с клеенчатыми сумками и подростки с заложенной за ухо папиросой. Кондукторы начали утрачивать свой официальный вид. Весело балагуря, они раздавали билеты и толковали с пассажирами о домашних делах. Трамвай шел вдоль желтых стен фабричных корпусов. От химзавода с гигантским газгольдером несло сладковатым запахом светильного газа. Внизу, под холмом была видна железнодорожная станция, занимавшая обширную территорию. Паровозы извергали огнедышащие снопы искр и лязгали буферами. Из сада богадельни тянуло горьковатым запахом цветущей черной бузины.
На конечной остановке чиновник вышел. Под фонарем опять стояла, сдвинув головы, группа подростков, был среди них и горбун. Чиновник прибавил шагу. «Скажу полицейскому, — решил он, — что эти постоянно о чем-то сговариваются. Пусть отгонит их подальше от нашего дома».
В квартире у чиновника было темно, а когда он зажег свет, то увидел, что жена лежит на диване с обвязанной головой.
— Ты что, заболела? — встревожился чиновник.
— Немного голова болит, — слабым голосом ответила жена, — ужин в духовке, подогрей сам…
Чиновник снял пиджак, повесил его на плечики и аккуратно поместил в шкаф. В соседней комнате послышались всхлипывания.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил чиновник. — Почему ты плачешь?
Жена не ответила. Она рыдала, и по щекам ее текли слезы.
— Он… полицейский… сбежался народ, а он все не унимался… Я, говорит, долго молчал, а мы якобы злоупотребили его добротой. Мол, теперь он нам покажет…
— Да кто, кто? Кто не унимался? — допытывался Сыровы.
— Он… полицейский… сбежался народ, а он видит, что его слушают, и ну кричать еще пуще… Якобы мы слишком много о себе понимаем, нам не угодишь, а ведь кто мы такие? Голь чиновная!..
— Но из-за чего? Из-за чего поднял он такой крик?
— Мол, с какой стати я попросила хозяйку помочь мне закрыть окно… Эй вы, кричал, что вы себе позволяете? Моя жена вам не прислуга! Как вы смели!? Вы что, не знаете, что должны относиться к пани хозяйке дома с почтением?! — Потом попрекал меня тем, что когда мы переезжали, он помог нам передвинуть шкаф, дескать, он к нам не нанимался. Думал, мы искренне держим его сторону и никак не ожидал, что тайком сговоримся с его зятем.
Чиновник обомлел. — Так, так… Он посмел обратиться к тебе «эй вы»?! Ну ладно, ладно, успокойся, не плачь… Я с ним поговорю. Я скажу ему все, что об этом думаю. Сударь, молвлю ему, от своей супруги я узнал, что вы грубо с ней разговаривали. Сударь, ужели вы не знаете, как надлежит разговаривать с дамой? Весьма прискорбно, но я в вас разочаровался…
Чиновник выпятил грудь, и продолжил свой монолог, энергично размахивая руками: — Вы, сударь, явно не отдаете себе отчета, кто перед вами. Я приму меры к тому, чтобы вы вели себя пристойно. Не беспокойся, Мария, я этого так не оставлю…
— Я ему покажу, я ему покажу… — бормотал он, укладываясь в постель.
Глава двадцать первая
Уже длительное время полицейский ощущал какую-то тяжесть, словно проглотил костяную пуговицу от воротничка. Для себя он свое состояние определил так: «Эти Сыровые сидят у меня в печенках».
В один прекрасный день он осознал, что Сыровые обосновались в его доме, а за квартиру не платят. При этом он как-то запамятовал, что чиновник преподнес ему приданое своей жены, а он за это дал обязательство предоставить им жилье сроком на четыре года… Но уже по истечении первого квартала полицейский с горечью отметил, что семьи двух других съемщиков содействуют умножению его достатка, тогда как семья чиновника отнюдь нет. «Засели в моем доме, — гневно думал он, — а пользы от них никакой. Чиновничья голытьба..!»
«Если вздумают съехать, — размышлял он далее, — то мне это будет только на руку… За такую квартиру, какую они занимают, я могу получить тысяч двадцать пять, да что я говорю — все тридцать… Как взнос на строительство. Сверх того новый жилец будет платить за квартиру, пусть и немного. А сейчас я не получаю ничего. Меня просто обдирают, обдирают, как липку, черт побери!»
Полицейский сжимал кулаки и изрыгал злобные слова. Он уже стал жертвой того душевного состояния, в какое впадают владельцы доходных домов. Когда хозяин заключает с кем-ни-будь контракт о найме, он преследует одну цель — улучшить свое финансовое положение. Но стоит съемщику переселиться с вещами под его кров, домовладелец тотчас начинает воспринимать присутствие этого съемщика только как помеху, обусловленную правом жильца пользоваться чужой недвижимостью. То есть, как ограничение собственных прав домовладельца на эту собственность.
Различными могут быть причины, в силу которых домовладелец испытывает враждебность по отношению к съемщикам. Как правило, съемщики ведут себя шумно. А если они не шумят, то это весьма подозрительно: наверняка замышляют что-то против хозяина. У жильцов бывают дети и мелкие домашние животные. Домовладелец же зачастую держит дворника; последнее обстоятельство особенно не идет на пользу добрым отношениям между противоположными сторонами. К тому же съемщики не выказывают должного почтения к своим хозяевам, что является их прямой обязанностью.
После обеда полицейский снова трудился возле своего дома. Из бетонных брусков он сооружал лестничный парапет, выкладывая некое подобие зубчатого ограждения, коими обносились средневековые замки. Попутно он обмозговывал, какую бы ему соорудить ограду вокруг участка, дабы обособить его от окольного мира. В конце концов он остановился на колючей проволоке, которая всего надежнее предохранит от вторжения всяких пакостников.
- Предыдущая
- 27/116
- Следующая
