У обелиска (сборник) - Перумов Ник - Страница 60

• Предыдущая
• 60/126
• Следующая

– Сейчас, – сказала Курносая, отбрасывая с лица волосы. – Запаску поставлю и доедем. Всего-то с полчаса еще.

Нона влетела на машине в госпитальный двор. Выскочила из кабины, рванула по ступенькам.

– Готовьте его! – крикнула она, обводя безумным взглядом замерших на крыльце сестер. – Крапкина готовьте. Через час-полтора лекарка здесь будет. Не даст ей магия выбора – притащится за матерью, как пить дать.

Она побежала наверх. Ее никто не удерживал. Бокс, где держали Леонида, был пуст.

– Там он, в палате, – с умилением глядя на нее, проговорила пожилая фельдшер, указывая дальше по коридору. Леонид Яковлевич сидел на кровати бок о бок с полковником Румяновым, который уже не собирался отдавать его под трибунал. Перед ними на полу, подоконнике и тумбочке были разложены бумаги Крапкина.

– Это вы хорошо придумали, верно, – удовлетворенно проговорил Румянов. – Но после такого вам лежать надо, а не скакать. Вашу мысль я понял. Идея толковая. Завтра пришлю вам магов, будем досчитывать и пробовать. Вот и Ольга Ивановна в себя придет, и Зоя Васильевна подтянется. Вы ведь привезли сестру, товарищ Крапкина? – не оборачиваясь, бросил он Ноне. – Она в порядке?

– В кузове, – проговорила бесцветным голосом Нона, глядя на примотанную к кушетке, укрытую белым халатом племянницу.

– В каком, мать вашу, кузове?! – взревел Румянов и выбежал. Крапкин вглядывался в лицо жены, словно ища в нем знак того, что все благополучно, страшного не произошло. И тут лицо его побагровело, он схватился за сердце и повалился, хрипя. Белый халат осел на кушетке, обвисли пустые ремни.

– Где?! – взревел во дворе полковник, потрясая найденной в кузове пилоткой с красной звездочкой. – Ох, проклятая порода ваша волчья!

– Помогите же ему! Это оно! – закричала Нона, втаскивая из коридора в палату к мужу ошарашенную пожилую фельдшерицу. – Это «Материнское слово» мстит мне!

– Какое слово? – не поняла та. Подбежала к постели спасенного мага, пощупала пульс, с сожалением покачала головой.

– …мстит, – пробормотала Нона, отступая. – И за что?! За двадцать четыре минуты?! За лопнувшую шину?! За то, что не умею сама колесо поменять?!..

Удавленницу Нону Крапкину отыскали три часа спустя в туалете госпиталя. Зою и Олю так и не нашли. Правда, перебирая вещи в комнате Волковых, новые жильцы отыскали желтую похоронку на имя Зои Васильевны Волковой, героически погибшей 22 апреля 1945 года. Но они о том никому не сказали. Не сочли нужным – мало ли таких похоронок от войны осталось.

Доработавший формулу покойного мага полковник Юрий Саввич Румянов вошел в учебники по прикладной магии как специалист, закрывший главу о «Серой слизи». На местах наиболее значительных ее выкипаний установлены памятные знаки и обелиски.

На одном из них можно отыскать и фамилию Волкова.

Армейский санитарный автомобиль брызнул грязью из-под колес и замер у обочины. Толпа расступилась, пропуская санитаров.

Когда-нибудь, не сейчас, но скоро, так будет и со мной: подъедет машина, расступится толпа, два дюжих санитара поднимутся на второй этаж шаткого деревянного дома. Что они найдут, я пока не могу представить, ясно одно – это уже буду не я. Перестану быть. На лицо бросят крахмальную простыню, поднимут, унесут. И это будет правильно и неважно…

Я тряхнула головой, сбрасывая наваждение.

Это все октябрь. Наверное.

Люди в толпе оживились, начали показывать пальцами вверх. Я проследила взглядом. Неужели на этот раз все пойдет не так? Кто-то сильный изменит сценарий?

Женщина стояла у края крыши четырехэтажного дома за низенькой металлической оградкой, которая едва ли защитит ее, «если вдруг что».

Дом почти новый, построили перед самой войной. Пилястры, белые вазоны и декоративные порталы с гипсовыми комсомолками… Красивый дом. Один из самых высоких в городе.

На фоне серого неба женщина была темным силуэтом. Только волосы растрепались. Она могла что-то говорить, но отсюда, снизу, слов все равно не было слышно. Я слышала лишь, как ахают старухи. Как матерится водитель «Скорой». Кто-то пробирается к подъезду: «Пропустите, я врач».

Она стояла, чуть покачиваясь. Она мерзла в тонкой кофточке и летней юбке. Я почти ощущала, какие заледенелые у нее пальцы. И отступать она не собиралась. Всего один шаг – и…

Голоса толпы слились в один отчаянный выдох, из пальцев водителя «Скорой» упала едва прикуренная самокрутка.

Я отвернулась. Нет, ничего нельзя изменить. И отменить нельзя…

Медики попытаются, и, может быть, отсрочат неизбежное. Но не отменят.

Это все октябрь.

Не люблю этот город.

По улице Красных Коммунаров словно проходит водораздел: по одну сторону ледяной ветер щиплет щеки и гонит по промерзшему асфальту бурые листья, по другой – спокойно. И даже не все березы еще сбросили ярко-рыжий наряд.

Я нарочно шла по той стороне, где на лужах – тонкий лед с вмерзшим в него мусором и ветками. Ветер задувал за ворот довоенного еще пальто, и я придерживала его рукой. Пальто осталось мне от ленинградцев, живших в «доме Фролова» во время эвакуации. Еще они подарили мне крепкие, но огромные сапоги и шерстяной берет вишневого цвета.

Ленинградцы уехали еще в июне, забрав только самое необходимое.

Я шла, придерживая одной рукой ворот, а в другой у меня была тяжелая сумка с продуктами для Евдокии Леонтьевны и еще авоська с яблоками.

Осень хмурилась тучами, вчера ненадолго в воздухе появились белые мухи. На Татарской дорога превратилась в кашу, а значит, придется пробираться под самыми заборами, чтобы не промочить ноги. Но до Татарской нужно еще дойти. Свернуть с Красных Коммунаров на Рабочую, миновать мрачное здание психиатрической лечебницы имени Озерцова, скрытое от праздных глаз глухим забором и густо посаженными липами. Потом еще будет узкий и грязный Собачий переулок и пустырь на месте Покровской церкви. И только за ним откроется вид на крайние дома Татарской.

Мне под ноги с забора спрыгнул грязный полосатый кот. Посмотрел дикими глазами и вдруг, словно его напугали, помчался на другую сторону улицы. Впереди показался перекресток и край ограды Озерцовской больницы.

Очередной порыв ветра принес с собой мелкую морось, ледяные капли тут же забрались под воротник. Если сейчас ко всем прочим радостям начнется дождь…

Ускорила шаги.

И вдруг услышала из-за спины:

– Девушка, постойте! Извините…

Я оглянулась. Улицу переходил незнакомый человек. У меня в Энске мало знакомых. И те, что есть, – какие-то не мои. Соседки Евдокии Леонтьевны. Продавщица в гастрономе, у которой отовариваю талоны. Дворник с Татарской. Женщина на рынке, торгующая самодельными половичками из цветных лоскутов. Мы с ней вчера разговаривали несколько минут: ей скучно стоять одной, а мне некуда было торопиться. Сегодня она принесла мне яблоки. Денег не взяла: «Вы людям помогаете, доброе дело делаете». А я не стала отказываться: все-таки она специально для меня эти яблоки собирала, зачем обижать чело-века?

Незнакомец, скорей всего, был военным или только-только демобилизовался – поверх солдатской гимнастерки носил гражданскую вытертую куртку из толстой кожи, а вместо сапог – легкие ботинки. Я спохватилась, что слишком долго разглядываю его одежду, и перевела взгляд на лицо.

Довольно молод, тщательно выбрит… Лицо скорей приятное. А вот улыбка его мне не понравилась. И глаза. Непонятные такие. Вроде бы на тебя смотрит, а цвет не различить.

– Здравствуйте. Я помогу?

Я недоуменно пожала плечами.

– Донесу сумки, – пояснил он. – Вам далеко?

– Нет, не очень. На Татарскую. Знаете, где это?

– Конечно. Я родился в этом городе. Давайте ваши авоськи.

– Вы часто ходите этой улицей, почти каждый день, – сказал он, перекладывая сумки с руки на руку, выбирая, как удобнее. – И все время с таким грузом. У вас, наверное, большая семья?

• Предыдущая
• 60/126
• Следующая