У обелиска (сборник) - Перумов Ник - Страница 59
- Предыдущая
- 59/126
- Следующая
– Если Леня умрет, я постараюсь, чтоб нашли, – прошипела Нона и выскочила из кабины, хлопнув дверцей.
– Не смей приближаться к моей дочери, Нонча! – крикнула ей вслед Зойка.
«Вот так-то, магическая родня, чужая кровь роднее своей», – пробормотала про себя Нона, скрываясь за углом. Но не пошла к воротам, а нырнула в приоткрытую дверь черного хода.
«Раскомандовалась, сопля, – буркнула она про себя. – К Оле ее не подойди! Значит, малявка пожиже приемной матери. Нет в ней Волковской крови».
Оля была в палате, делала перевязки. Она выросла, но осталась такой же худенькой и беленькой. В халате она выглядела снегурочкой. Пациенты перешучивались, дожидаясь часа, когда Катерина Павловна вернется и сядет читать. Кому-то привезли яблок, и счастливчик наделил ими всю палату.
– Хотите? – спросил у Ноны совсем незнакомый молодой человек, протянул на ладони большую антоновку.
Оля обернулась на звук его голоса, вздрогнула. Нона кивнула и вышла, надеясь, что племянница последует за ней. Она хотела говорить сухо и по делу, как говорила с Олей всегда – строго, отстраненно и доброжелательно. Хотела напомнить малявке, как приняла ее в свой дом, как учила, как спасла ей жизнь… Но едва с губ сорвалось: «Мой Леня умирает», вся напускная строгость слетела с нее в один миг. Нона повалилась к ногам племянницы, захлебываясь слезами и причитая, как бывало, причитала Нянька: «Оленька, родненькая, спаси его. Только ты можешь… Спаси. Проклятая “слизь”. Спаси его… Я спасла тебе жизнь… Хранила все тайны… Знаешь, сколько раз они меня спрашивали… Как спрашивали… А теперь Леня умрет. Не может он умереть… Ты спасешь. Спасешь? Ведь ты добрая, Оля, очень добрая… Ты столько душ через себя на волю выпустила. Ведь там где-то и мать твоя настоящая, которая в Германии умерла и тебя Зойке нашей “Материнским словом” перекинула – ведь и она тоже не может освободиться. Вылечи его. Он формулу сделал, чтобы всех их выпустить. Пробовать ее сам полез – и добралась “слизь”. Знает, что, если он выживет, дни этой дряни сочтены. Он пять лет работал… с тем, что ты ему передала».
– Убирайся, – прошипел совсем рядом знакомый голос. Оля так и стояла, глядя на пальцы тетки, стискивавшие полу ее халата, но рядом появилась Зойка. – Убирайся, пока я Косте не сказала. Докладывай кому хочешь, но Ольгину жизнь на чужую менять не позволю.
Нона так и осталась лежать на полу ничком. Зойка вошла в палату, втащила за собой Олю и прикрыла дверь. Через несколько минут из палаты донесся Зойкин голос – сперва дрожащий, от страха ли, гнева, но постепенно окрепший, сильный, живой и густой. Прежний. Зойка читала.
– Эх, – проговорил у самой двери кто-то из бойцов. – Яблоки, чисто, светло, Катерина Пална с книжкой. Если мне такое на том свете посулят – умру с легкой душой.
Нона поднялась, пошатываясь, и, ничего не видя перед собой, побрела по стенке в сторону лестницы.
Зойка с трудом справилась с дрожью в голосе. Яблоко подкатилось к ее ногам, ударилось о ножку стула, на который она всегда садилась для чтения. Одним взглядом она попросила Олю проверить, что случилось.
Оля приложила скрещенные руки к груди: «Умер».
– Эх. Яблоки, чисто, светло, Катерина Пална с книжкой, – проговорил, прочитав жест Оли, один из пациентов. – Если мне такое на том свете посулят – умру с легкой душой. Многие за такую смерть, как у Станислава Георгиевича, все бы отдали.
– Жаль, яблока не укусил, – проговорил другой. – Положи ему на подушку. Хороший был мужик. Уж очень тяжелый. Зато ушел легко, без боли, Катерину Павловну слушая. Душа, верно, как птичка упорхнула. А иной, глядишь, мучается, весь свет от боли проклинает… Вы ведь видали такое на фронте, Катюша?
Зойка кивнула:
– Да тут, Иван Сергеич, все видели. Даже Оля моя всякого насмотрелась.
– Вот я и говорю, ребята из моего взвода за такую смерть, как у нашего товарища Авдеева, много бы отдали, в огненном-то котле. За то, чтоб без боли, с яблоком в руке, а рядом – красивая женщина книжку умную читает.
– Может, им как раз сейчас мирно и покойно? – предположил кто-то из дальнего угла. – Уж они свое отмучились.
От этих слов у Зойки на глазах навернулись слезы. Со всеми данными доказал маг Крапкин, что не так все на самом деле.
Оля взяла со стола газету, оторвала клочок и написала что-то ровным мелким почерком. Подала матери.
«Я хочу вылечить. Пусть закончит свою формулу».
– Как хочешь, родная, – опустила голову Зойка. – Нонча на вертолете с пациентами прилетела. Говорят, место там есть для лекарки. Они Веронику хотели уговорить. Полетишь?
Девушка испуганно подняла брови.
– Да не бойся, я ж знаю, какое расстояние держать. Тут езды-то часа три. Как раз доберусь, как ты управишься, и посижу с тобой. Разве позволю я, чтобы кто чужой тебе красную нитку повязывал?
Зойка улыбнулась, подмигнула, пытаясь успокоить дочь.
Оля выбежала – позвать медбратьев забрать мертвого, а Зойка дочитала главу и, простившись с больными, пошла к машине. Собираться времени не было, как покажется над крышами вертолет – сразу в путь. Закурив, Зойка выудила из кармана блокнот, вырвала страницу. Сгорбленная тень мелькнула от угла к фургону за ее спиной, но Зойка не заметила ее, расправила на капоте листок, вынула из кармана авторучку.
«Милый Костя, не тревожься. Уехали на срочный вызов. Будем за…» – карандаш выпал у нее из руки. Вокруг все потемнело.
Нона затолкала обмякшее тело сестры в грузовик, села за руль. Хорошо, что отец успел научить водить их обеих. Просто ездить самой доводилось Ноне редко.
– Не хочешь так, Оля, пойдешь за «Материнским словом»! – прорычала она, заводя машину. Фургон прогрохотал по улице, взметнув клубы пыли.
– Ой, не знала матушка, как дочку изжить… – зазвучал тихо в голове Нянькин голос. Она часто пела эту песню, когда Зойка была маленькой. И рассказывала сказки.
Изжила, родимая, единым часом…
Зойка словно каким-то чудом очутилась в одной из них. Из серой мглы выступали очертания леса, черного в тумане.
– Мама, – позвала откуда-то издалека Оля. Зойка бросилась на голос в удушающую влажность тумана.
– Единыем часиком да минуточкой… – пел в голове надтреснутый старушечий голос. Зойка упала, запнувшись за невидимый в темноте корень. Все тело шаг за шагом наливалось свинцом. Она опустилась на четвереньки, поползла, ощупывая дорогу. Лицо дочери, полупрозрачное, бледное, заплаканное, соткалось перед ней в воздухе.
Казалось, Оля пытается что-то сказать: «Не двигайся». Зойка зажмурилась и поползла наверх. Ей казалось, что она снова очутилась в том поле под бомбами. Кружилась голова, болели раненые ноги. Земля выгибалась под ней воронкой.
– Вот ты как действуешь, «Материнское слово», – усмехнулся кто-то во тьме знакомым голосом.
– Как наутро матушка лодку купила…
А к обеду матушка гребцов наняла…
Земля закачалась. Зойку оглушило взрывом, залепило глаза грязью. Высоко в небе, где место жаворонку, гудел мотором зеленый «Хейнкель».
– Купленная лодочка по волне плывет…
Снаряды били в землю, рвали ее, вышибая фонтаны грязи вперемешку с мятой травой. Пахло дымом, горячим железом, кровью и сеном. Вырванная трава вяла в воронках на палящем солнце.
– Нанятые гребчики весело гребут…
– Зоя! Волкова! – пробился к ней знакомый голос.
– Я здесь, Костя! – захотела крикнуть Зойка. Рука сама дернулась, сжав конец оборванного провода. Зойка закрыла глаза, чувствуя, как стекает по лицу кровь из рассеченного виска, зашарила перед собой, ища второй конец провода.
– Ничего, Зойка, ничего. Скоро. А дальше – как хочешь… как знаешь, – пробился издалека, словно из другой реальности, голос старшей сестры.
– Осержусь на матушку – шесть лет не приду…
На седьмой-от годик пташкой прилечу…
Зойке показалось, что она становится птицей. Сидит на перебитой пулей ветке и смотрит, как какая-то девчонка пытается соединить два провода. У девчонки лицо в крови, гимнастерка рваная, вся в земле. Бежит к девчонке синеглазый политрук, падает, в грязи поскальзываясь, и опять встает, словно бомбы не боится. И опять падает, навзничь, рядом с девчонкой – синие глаза в небо, а под ним грязь темным наливается, бурым. Только над сапогом что-то светится – выскочила из-за голенища ложка, поймала солнечный луч и метит им, глупая, в глаз фрицу в кабине «Хейнкеля». Но тот головой тряхнет и снова прицелится. И видит Зойка-птичка, как наклонилась над девчонкой смерть. Высокая женщина, растрепанная, виски чуть тронуты сединой. И лицо у смерти знакомое, родное.
- Предыдущая
- 59/126
- Следующая
