Карафуто - Донченко Олесь - Страница 38

• Предыдущая
• 38/45
• Следующая

Капитана мало интересовало, кто работает на его шхуне, ему надо было иметь дешевые, почти дармовые руки. Он с готовностью принимал даже чахоточных и вообще больных, которых нигде не брали на работу и которые от отчаяния выполняли первую попавшуюся работу за миску горячего риса.

На шхуне работали японцы, корейцы и двое русских. Русские — бывшие колчаковские офицеры — дошли до последней стадии человеческого падения. Это были алкоголики, готовые продать отца и мать за рюмку спирта. Случалось, что они напивались и не работали. Их жестоко бил Торадзо, но со шхуны их не прогонял — это были дармовые рабочие.

Поэтому никто не интересовался тем, кто такой Володя. Разве мало есть их — потомков русской белогвардейщины, которые нашли приют на многочисленных островах японской империи!

Володя делил каморку на «Никка-Мару» с молодым японцем, по имени Катакура. Он носил фамилию японского короля шелка-сырца, но был рыбаком, и все его имущество состояло из корзины, в которой лежали гетта и пропитанные рыбьей кровью трусы. Катакура учил Володю, как надо быстро и ловко вычищать рыбье нутро, и в скором времени они подружились.

Ночами Катакура очень кашлял. Володя видел в темноте, как вздрагивало от кашля все его худое, изможденное тело. И становилось понятно, почему Катакура пошел на «Никка-мару». Больной туберкулезом, он нигде не мог получить работу. Кому нужны были его тонкие, похожие на веревки руки, все его чахлое тело? Ведь не находили себе работы даже те, кто имел сильные мышцы и крепкую спину.

Как-то ночью Володя проснулся от сладковатого густого дыма, забивающего горло. Рядом он услышал непонятные звуки. Было похожее на то, что в темноте каморки урчит большой кот.

Володя быстро засветил свечку, и ее мигающий огонек выхватил из тьмы вытянутую фигуру Катакури. Парень лежал на дырявом матрасе и курил трубку, его глаза были широко открыты, большие круглые зрачки застыли, как стеклянные. Блики свечки отразились в них, и глаза вдруг заблестели холодным антрацитовым блеском. Катакура, захлебываясь, что-то быстро заговорил, потом глубоко, со стоном затянулся дымом из трубки.

— Катакура! Катакура! — позвал Володя, тормоша его за плечо.

Парень мигнул веками, из раскрытых губ выпала трубка и упала на пол. Володя поднял ее и погасил. Он уже догадался, какое зелье курил Катакура.

Парень был одурманен. В полузабытьи он тихо грезил. Володя брызнул на его лицо водой. Незаметно развеивался хмелящий дым. Катакура приходил в сознание. Неожиданно удушливый кашель перехватил ему дыхание. Он кашлял долго, содрогаясь всем телом и посинев, как мертвец. Володя встревожился.

— Что с тобой, друг? Выпей воды, выпей. Я сейчас позову врача…

Приступ кашля миновал. Катакура улыбнулся:

— Теперь мне… легче. Ты говорил «врача»? Ты… шутил? Что здесь… врач? Может, ты имел в виду Торадзо? Но он же лечит только кулаками…

Володя с задором начал доказывать, как вредно для здоровья курить опиум.

— Дай мне честный слово, что ты большее никогда-никогда не будешь употреблять этот яд! — требовал он от Катакури.

Парень снова улыбнулся легко, только уголками уст и пожал плечами — он удивлялся наивности своего товарища.

— Опиум? — переспросил он. — Конечно, даю слово. Никогда не буду употреблять, так как никогда большее не получу. Он дорогой, опиум. Неужели ты думаешь, что я имею его полные карманы?

— Твое здоровье…

— Здоровье? У меня в груди сидит смерть. Я курил опиум, и мне было сладко. Я грезил и забыл обо всем. Я видел отца, и мать, и сестру Сузуки…

В свободное от работы время Володя часами простаивал на носу шхуны, напряженно всматриваясь в горизонт. Но море было чистым — ни дымка, ни парохода, только маячили шхуны рыбаков и иногда проплывала большая лодка, защищенная от солнца рыжими циновками на высоких жердях.

Володя надеялся, что шхуна обязательно встретит советский пароход, и тогда — воля!

Иногда возникал страх, что жандармы не оставили поиски и настанет день, когда они появятся на «Никка-мару». В такие минуты Володя пылко желал, чтобы советский пароход встретился раньше, чем нога жандарма ступит на палубу шхуны.

Часто «Никка-мару» заплывала далеко в открытое море.

Время стояло ясное, погожее, и шхуна возвращалась в бухту с полным трюмом рыбы. На пристани их уже ждали приемщики, громыхали моторы грузовиков, гудели сирены.

…Сутки шхуна стояла в бухте, но матросам и рыбакам отдыха не было. Они ремонтировали снасти, скребли и мыли палубу, трапы, перечищали мотор. В трюм спустили несколько бочек пресной воды и бочонок саке. Утром, перед выходом шхуны в море, работу мотора приходил проверять опытный механик, вызванный капитаном. По всему было видно, что «Нкка-мару» готовится к продолжительному путешествию.

Двое суток «Никка-мару» шла полным ходом, иногда бросая якорь, только чтобы спустить сетку. Но рыба почти не ловилась. Никогда раньше шхуна не отходила так далеко от берега. Целый день она маневрировала в открытом море, не выходя за границы участка, площадью не большее одного ри[11], а ночью снова пошла вперед.

Поведение шхуны казалось Володе очень подозрительным. Капитан часами простаивал в застекленной рубке с морским биноклем у глаз. Часто он звал к себе Торадзо и долго о чем-то с ним совещался. Капитан был высоким, худым и стройным, он напоминал Володе скорее штабного офицера, чем капитана грязной рыболовецкой шхуны.

Утром следующего дня, выйдя на палубу, Володя увидел капитана. Вдали, приблизительно на расстоянии в полтора ри, розовел берег. «Никка-мару» тихо продвигалась вперед, и капитан то и дело щелкал небольшим черным аппаратом, фотографируя берег.

Володя догадался, что аппарат имеет телеобъектив — устройство, позволяющее фотографировать очень удаленные объекты.

Полоса берега с ее многочисленными бухточками и пригорками все четче выступала из тумана, который быстро развеивался. Солнце поднимался выше, берег уже не розовел, а синел, леса придвигались к самому морю, можно было разглядеть на прибрежной полосе домики и большие здания с высокими трубами, из которых валили столбы черного дыма.

Не замечая юноши, капитан продолжал фотографировать. Неожиданно Володя догадался, что перед ним советский берег! А капитан, капитан специально направил сюда шхуну, чтобы заснять берег на пленку. Капитан шхуны — шпион!

Первым порывом Володи было прыгнуть на него и выбить из рук аппарат. Но здесь с самым капитаном произошли разительные перемены. Он стремглав бросился в рубку.

И закричал слова команды. Возле него, словно из воды вынырнул, появился Торадзо. Капитан с тревогой указал на горизонт. Торадзо метнулся к трапу и исчез в шхуне.

Глянул на горизонт и Володя. Он увидел дымок, который, вероятно, и был причиной тревоги.

«Никка-мару» теперь круто развернулась и ускорила ход. Нет, это не был ход, это был бег, неистовый бег. Володя не мог даже думать о том, что шхуна, обычная рыболовная шхуна, может развивать такую скорость, ее корпус почти весь выскочил из воды, моторы ревели, она ласточкой летела вперед, напряженно вздрагивая, как в трясучке. Седые усы бурунов вдруг выросли по бокам ее носа, и брызги соленой воды дождем падали на палубу.

Володя теперь знал, что это не обычная рыболовная шхуна. Капитан ее, бесспорно, был шпионом, и, кроме того, шхуна, само собой, никогда не отказывалась от возможности при случае зайти в советские территориальные воды.

Володя видел, что дымок на горизонте увеличивался, и в скором времени там можно было разглядеть черную точку. Хоть как быстро ни шла шхуна, но пароход был более быстроходным. И это, вероятно, был советский пограничный корабль!

Юноша задыхался от волнения: освобождение было так близко, так возможно!

Ухватившись за перила, он напряженно следил за точкой на горизонте. Шхуна удирала, но расстояние между нею и пароходом сокращалось. Не прошло и часа, как уже можно было ясно увидеть, что за «Никка-мару» в самом деле гонится пароход. Напрягая зрение, можно было разглядеть его очертания. Володе казалось, что он даже видит на мачте советский флаг.

• Предыдущая
• 38/45
• Следующая