Вошь на гребешке (СИ) - Демченко Оксана Б. - Страница 65

  Седок тоже ранен. Один из двух. Второй-то и держит буга за шкирку, рыча приказы ему в ухо и иногда поддевая жесткими пальцами челюсть, угрожая горлу. Анг зенита в доспехе - он и здоровому бугу не враг, а приговор. Только анги не воюют с теми, кого полагают подобными себе во многом. Детьми леса и боя...

  - Далеко еще? - спрашивает анг, стоит умирающему очнуться.

  В ответ тот - а вернее та - трогает нить путеводную, связанную с кровью души - и путь проступает, хотя корни спят и даже кровные тропы в ледяной ночи ненадежны, сокрыты под панцирем зимы.

  Буг резко останавливается перед сплетением стволов и корней, образующим огромное устье норы. С шелестом отращивает короткие шипы и бессильно стонет: не годен он для боя, не годен! И не по силам враг. Анг осознает смысл жалобы, отпускает загривок. Бормочет 'погоди, друг' и сползает со спины. Бережно обнимает умирающую, поднимает и бредет по снегу, налегая на наст и взламывая его. Кромки наста багровые - но ангу это безразлично. Впереди, в логове, тускло обозначаются два отблеска зеленоватой луны, отражающей всю лютость сезона. Анг фыркает и упрямо бредет в логово, уже понимая силу и природу сокрытого там зверя. Снег мелеет, анг ступает на голые корни и, пригибаясь, продвигается все глубже во мрак, принюхивается и хмурится. Сладкий дух разложения не обычен для зимы. Но здесь пахнет смертью. Давней, медленной, безнадежной.

  - Тут, - едва слышно выдыхает умирающая.

  - Ты в уме, Маиль? - рычит анг.

  - Уходи, - еще тише выговаривает умирающая, но в её взгляде не просьба, а непререкаемый приказ.

  - Никогда.

  Анг стоит и дышит со свистящими всхлипами, пар забеливает тьму и оседает на шубе, искорками сияния метит ворот у губ. Тьма логова тоже дышит, теперь это слышно и ощутимо по движению воздуха. Тьма не проявляет звериной сути, не стращает пришедших рыком или даже ворчанием. Лишь наблюдает и ждет.

  - Тэра обещала, тут помогут, - едва слышно уговаривает себя анг. - Я был с вашей семьей так давно... ты согласилась с Тэрой, я поверил вам обеим. Я поклялся. Но отсюда один не пойду.

  Умирающая молчит и смотрит на анга, дно её глаз взблескивает серебром, по щеке сбегает светлая слезинка.

  - Я решила. - Говорить женщине трудно, она перемогает слабость и шепчет лихорадочно, невнятно. - Уходи. На юг. В тепло... пожалуйста. Живи, ты слишком много отдал.

  - Я клялся своей королеве, - кривит губы анг, перемогая отчаяние. - Как я могу уйти... и как смею не исполнить просьбу?

  Анг судорожно вздыхает, пристально смотрит в два осколка зеленой луны, запрятанные на дне норы, далеко. Кивает, бережно опускает тело на корни. Стряхивает с плеча сверток и кутает женщину в мех. Резко отворачивается и почти падает наружу, в снег. Некоторое время стоит на коленях и смотрит перед собой пустыми глазами. Затем пробивает кулаком наст, умывается сухим жестким снегом. Встает и идет к бугу.

  - Если Тэра обманула... - рычит он сквозь зубы. - Ледышка северная. Ненавижу. Нет ей людей, одна польза.

  Анг бредет, ломая целину и плохо сознавая сопротивление наста. Он все глубже ныряет в состояние, близкое к боевому вдохновению - и наст начинает плавиться, не касаясь тела. Анг слегка светится. За ним ползет буг, постанывает, жалуется на рану и просит заботы. Анг уходит все дальше. Старый, усталый анг, для которого нет в мире света. И, кажется, это тоже не важно ему.

  В недрах логова намечается рыжая шкура, отливающая бликами запропавшего до весны солнца. Крупный даже для своей породы чер крадется все ближе к умирающей, вот мех его подбородка касается человеческого плеча.

  - Тэра не подвела. Ты потеряла детеныша, я потеряла себя, - едва слышно выдыхает женщина, пробуя повернуться лицом к зверю. - Бери все, что осталось. Бери, мне не жаль. Уже не холодно. Не больно. Даже прорицатели не ведают, зачем вы хотите вращивать нас в себя. Но я знаю, зачем это нам двоим. И ты знаешь. Должен хоть кто-то помочь... если люди не в силах, пусть ты. Забери меня, но оставь её человеком.

  Чера негромко мурлычет - вряд ли хоть кто прежде слышал от этого зверя подобный звук. Мех словно согревается, наполняясь изнутри летним легким светом. Каждый волосок лоснится, взблескивает. Чера сгибается, бережно обнимая лапами тело умирающей, оплетает её усами и продолжает урчать. Корни понемногу просыпаются от звука и мелкой дрожи, ползущей по их коре. Корни со скрипом и треском приходят в движение, закрывая выход из логова, запечатывая его надолго. До весны? Вот только сколько лет минет до той самой весны?

  Черна вздрогнула и огляделась. Ложка в руке. Пустая тарелка. Пещерка, тусклый свет плоскости. Иное время, никак не связанное с тайной, подсмотренной в слоении. Кто была та женщина? Вальз, это несомненно. Она умирала, была лютая зима - из давних, какие полвека назад едва не сгубили лес. Как сложилась жизнь старого анга? Почему он упоминал королеву? Если он ушел на юг, можно ли перебрать имена и угадать, кто он был? Анг незнакомый. Повадка не северной выучки. И не запад - таких воинов Черна повидала достаточно. Зенит, но у каждого все равно есть исходная школа и первый учитель.

  - Не могу я сжечь список, - продолжал сердиться старый монах, перемешивая на сковороде овощи. - Хоть бы глянь. Прочти, обдумай, с небесными покровителями посоветуйся, а там я уж - сожгу. Матерь божья мне в помощь, сожгу.

  - Кто они? - со стоном уточнила Черна, опасливо косясь на мятую бумажку.

  - Упыри, - веско приговорил дед. - Кровью людскою питаются. Ворочают армиями и злу привержены.

  - Ты помолись за их души, просветлеют или хоть зубов лишатся, - предложила Черна. - Так вроде и надо. У вас.

  - Топором таких только и крестить.

  Черна сгребла сгибом пальца остатки месива со дна тарелки и облизнулась. Как спорить со старым монахом, едва способным стоять на ногах от голода и слабости? Он сегодня пережил большой страх и все же добрался до пещеры - кормить более здоровую спасительницу... Перевернув бумажку, Черна встряхнула её, щурясь и едва разбирая каракули незнакомой письменности. Плоскость скудно делилась знаниями, сокрытыми за барьером от общей жадности и лени.

  - Муссолини.

  - Тут недалече, - оживился старик. - Этого первым, ну и нашего уж, я пока не решил, а может и не одного, с божьей-то помощью...

  - Гитлер.

  - Обязательно, - с нажимом утвердил старик. - Этот на севере тьму копит. Там вон. Далеко. Козлище с крыльями явился к нам в Монтсеррат с их людьми.

  - Что же ты козлище не внес в список впереди прочих? - повела бровью Черна. - Сталин.

  - Этот подальше, на востоке, - махнул старик. - Вовсе злой злодей. Так у них и поют: весь мир, значит, до основания. Снести. И веру, и храм, и...

  - Черчилль. Смешное имя. Чер - как у меня начальный слог, звериный.

  - Звериный, - закивал старик. - Он и есть зверь.

  - И еще и еще, - дальше читать имена вслух не было смысла. Черна нахмурилась, стараясь сохранить серьезность и не обижать старого монаха. - Дед, давай уговоримся. Ты помолись и все прочее сделай, что важно для бога. Попроси помощи здешней святой и составь список хороших хозяев, вот на столько же имен, не менее. Тогда я займусь плохими.

  - Где ж их взять, хороших, - в запальчивости отмахнулся монах. Уныло сник. Сел, косо глянул на Черну. - Зря, богоугодное дело. Вот жгли ведьм - оно тоже было не вполне ладно, а для благого начинания. Детишек спасали, так я вижу.

  - Добрый ты, - улыбнулась Черна. - Свой ужин отдаешь мне. Детей учишь. Травки собираешь, лекарства делаешь. Добрый, простой... В Нитле был бы ты уважаем и вырос в интересного анга, но уж никак не в вальза. Живи на горе, дед. Не надо тебе пробовать исправить такой большой мир. И мне не надо. Пусть его... крутится, как умеет. Лишь бы без посторонних козлищ.

   Глава 18. Влад. Путь боли

   Нитль, лес на границе зенита, тропа крови Тоха

   Он без оглядки улепетывал с поляны, оставляя за спиной ужас человечьего выражения на звериной морде. Он брел и рвался вперед, спотыкаясь на вроде бы ровном красном корне - и не мог убежать, не мог сморгнуть картинку так, чтобы она не стояла перед глазами.