Воспоминания - Стил Даниэла - Страница 1

• 1/178
• Следующая

Поезд монотонно катился сквозь итальянскую темноту, колеса выстукивали ритмичную дробь по рельсам. Вагон был забит толстыми фермерами, полуголыми детьми, помятыми служащими и ордами американских солдат. В воздухе стоял удушливый, заплесневело-кисловатый запах, как в доме, в котором не убирали много лет; к нему примешивался запах немытых потных тел. Но никто не решался открыть окно. Старухи, попади они под струю прохладного ночного воздуха, вмиг бы подняли крик и визг, как если бы на них напал насильник. Они восприняли бы сквозняк как оскорбление. Старых людей раздражало буквально все: жара, холод, усталость, голод. Несомненно, у них имелись все основания для раздражения. Эти люди измучились: они долго голодали, мерзли, страдали. Они пережили ад многолетней войны. И вот теперь эта война закончилась. Шел третий месяц мира – август 1945 года. Поезд, вторые сутки не останавливаясь, ехал вперед.

Сирина села на этот поезд в Париже и, не обменявшись ни с кем, ни единым словом в течение всего пути, миновала Францию и Швейцарию, и вот теперь, наконец, ехала по Италии. Ее путешествие близилось к концу… Колеса выстукивали аккомпанемент ее мыслям. Сама она сидела, забившись в угол, закрыв глаза, прислонившись головой к оконному стеклу. Она устала… Господи, как же она устала! Каждый дюйм тела ныл, ныли даже руки. Сирина сжалась, словно от озноба, хотя на самом деле ей не было холодно. В вагоне стояла удушающая жара, ее белокурые волосы прилипли к вспотевшей шее. Поезд начал замедлять ход и спустя несколько мгновений остановился. Некоторое время Сирина продолжала сидеть не шевелясь, не зная, найдет ли силы встать и выйти на перрон, хотя бы немного подышать свежим воздухом. Шел девятый день путешествия, а она все еще не добралась до дома.

Сирина постоянно думала о доме… Она с трудом сдержала радостный возглас, когда поезд пересек Альпы. Но» это только начало. На самом деле, напомнила себе Сирина, медленно открывая глаза и жмурясь от света станционных фонарей, ее путешествие по-настоящему еще и не начиналось. И не начнется вплоть до завтрашнего утра, когда она, наконец, доберется до своей цели и все узнает…

Сирина сонно осмотрелась по сторонам, потягиваясь, вытянула длинные стройные ноги под сиденье напротив. Перед ней сидя спали две женщины: одна – очень худая, другая – чрезмерно толстая, между ними был зажат тощенький ребенок. Сирина безучастно смотрела на них. В ее глазах нельзя было ничего прочесть, они напоминали два изумрудно-зеленых озера, наполненных ледяной водой, удивительных по красоте, но почти лишенных теплоты. Однако что-то непонятное таилось в глубине глаз этой юной девушки. Они влекли к себе, словно призывая заглянуть в эту глубину и одновременно налагая запрет. Внутренний мир Сирины оставался загадкой. Ее точеное аристократическое лицо светилось, как белый мрамор, но это было лицо неприступной красавицы. Сирина старалась выглядеть высокомерной, тщательно скрывая свою нежность и ранимость.

– Извините, – мягко прошептала Сирина, пробираясь на цыпочках мимо спящих женщин и переступая через ноги старика. Иногда ей становилось не по себе от собственных мыслей, но она так устала от изможденных лиц пожилых людей! С момента своего приезда Сирина видела только стариков. Неужели кроме них никого не осталось? Везде одни старухи, старики да горстка детей, разглядывающих в окна солдат. Солдаты были единственными молодыми людьми, которые теперь встречались повсюду. Американцы, одетые в военную форму, с широкими улыбками, ровными зубами и сияющими глазами. Сирину совершенно не волновало, на чьей стороне воевали эти солдаты. Они были частью происходившего, носили форму… А ее цвет не имел для нее никакого значения…

Почувствовав пристальные взгляды солдат, высыпавших вслед за ней на платформу, Сирина отвернулась. Но даже стоя к ним спиной, она чувствовала их присутствие: слышала, как они переговариваются между собой, смеются, негромко обмениваясь шутками в тишине поздней ночи, нарушаемой лишь скрежещущими металлическими звуками, издаваемыми поездом.

– Вы курите? – внезапно услышала Сирина совсем рядом.

Она отрицательно покачала головой и как-то сжалась, словно защищаясь от всего случившегося с ней раньше и от того, что окружало ее теперь. Юное прекрасное лицо отражало непосильное бремя тяжести и страдание.

Несмотря на изрядно поношенную, измятую одежду, они выглядела обворожительно. Белокурые волосы выбивались из-под темно-зеленого шарфа, повязанного на деревенский манер. Но это выглядело неубедительно. Сирина не была похожа на дочь крестьянина, что бы на себя ни надела. Ее манера держаться, походка сразу же выдавали ее. В облике девушки таилось нечто невыразимо прекрасное. Видеть ее в этой нелепой одежде казалось странным. Хотелось подойти к ней и спросить, почему она так одета и что делает в этом переполненном поезде, среди такого сброда. Хотелось задать и другие вопросы: откуда она едет, куда, почему у нее такой отсутствующий взгляд?

Сирина молча стояла на перроне в своем помятом ситцевом платьице. Высокая, стройная, юная и… такая одинокая.

Взглянув на глубокие складки, образовавшиеся на дешевой ткани юбки, девушка попыталась разгладить их изящной рукой и вдруг вспомнила. Этот жест… Мать так же расправляла морщинку на безукоризненном белом шелковом платье на вечере в саду дворца… Сирина зажмурилась, пытаясь отогнать воспоминание. Но это не помогло…

Расправив хрупкие плечи, Сирина быстро прошла по платформе и грациозно впорхнула в вагон, словно вскочила в седло породистого скакуна, собираясь умчаться в темноту ночи. Каждое ее движение излучало необыкновенную грацию. Со стороны казалось, что она важная персона. Впрочем, Сирина и была ею.

– Простите, – вновь мягко прошептала она, пробираясь к своему месту. Усевшись, она тихо вздохнула и откинула голову назад, но на этот раз глаза ее остались открытыми. Сирина страшно устала, но спать ей не хотелось. Разве могла она уснуть теперь, когда осталось всего несколько часов до конца? Еще несколько часов… всего несколько часов… несколько часов. Поезд набирал ход, вновь подхватывая ее мысли перестуком колес. Сирина вглядывалась в ночную темноту, ощущая всем сердцем, всей душой, каждой частицей своего тела, что она вернулась домой. Уже одно только звучание родной итальянской речи доставляло ей радость.

• 1/178
• Следующая