Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна - Страница 16

• Предыдущая
• 16/25
• Следующая

Спасаясь от крика, каким четвёртый брат кричал, убегая от топота, каким четвёртый топал, чёрный марал выскочил на самый высокий утёс семидесятого отрога. Голова его — выше туч, рога за звёзды цепляются.

Пятый брат сквозь тучи, сквозь облака увидал зелёные рога с семьюдесятью отростками. Снял он с плеча железный лук, тетиву резко натянул, даже лопатки за спиной стукнулись, от большого пальца правой руки дым пошёл. Быстрая стрела маралу сердце пронзила.

Много-долго не прошло, вернулись семеро братьев в стойбищ,е Улькер-каана. Они поставили ветвистые маральи рога против серебряной двери золотого шатра. Аркыт — мешок для кислого молока, сшитый из маральей шкуры, они положили к ногам хана. Расстелился аркыт, дно неба закрыл.

Улькер-каан, восседавший на золотом троне с тремя ступенями, на добычу даже не взглянул, в лицо братьям он не смотрит. Один глаз к луне скосил, другой к солнцу:

— Сам я охоты вашей не видал, песни о подвигах ваших не слыхал. Подождём остальных охотников.

Прежде всех уехавший семиголовый Дьельбеген вернулся

через семь лет. Через десять лет спешился у шатра Те-мир-мизе-богатырь. Вместе с ним прискакал Кобон-очун-силач.

Улькер-каан вздохнул, голову опустил, глаза его туманом заволокло.

— Свою дочь, Алтын-солоны, тому отдам, кто самую красивую сказку споёт.

— Я, я спою-у-у! — заревел на семь голосов семиголовый Дьельбеген.

От его пения птицы слетели с насиженных гнёзд, звери убежали, детёнышей своих покинув, скот умчался с голубых небесных пастбищ.

— Однако вы очень плохо поёте,— сказал Улькер-каан,— замолчите, пожалуйста. Белого скота нашего не гоните, жителей наших не пугайте, стойбип],с наше не разоряйте.

Дьельбеген от стыда синим стал, как его синий бык, быстро вскочил в высокое седло и умчался.

Теперь запел свою сказку молодой Темир-мизе-богатырь. Вместе с ним пел и Кобон-очун-силач.

От унылой этой песни, от тоскливых голосов птицы на лету уснули, звери на ходу спят.

— Ваша сказка совсем никудышная,— рассердился Улькер-каан,— сейчас же замолчите!

Кобон-очун и Темир-мизе друг на друга не смотрят, собираются, снаряжаются, по домам спешат.

Шестой брат взял в руки свой звучный топшуур, пальцами тронул струны, густую песню протяжно повёл.

Пугливые птицы к стойбищу прилетели, слушают. Дикие звери прибежали, вокруг стойбища стоят, слушают. Деревья, хвоей не шелестя, слушают. На сухостое почки живым соком налились, кожура треснула, молодые листья к певцу, как к солнцу, потянулись. Тёплый-тёплый дождь на стойбище пал, тёплый-тёплый ветер повеял, солнце повыше поднялось, и семицветная радуга на плечи певцу встала.

Слов нет рассказать, до чего красивая была эта песня.

На далёкие созвездия смотрел Улькер-каан, эту сказку слушая.

Колени его ослабли, нижняя губа вытянулась, слёзы на бо^ роду падают. Четыре дня слушал, головы к подушке не приклоняя:

— Нет, этих семерых братьев я не могу победить.

И тут, в одежде, сотканной из лунного света, вышла сама Алтын-солоны, стройная, как игла.

Седьмой брат на правое колено пал, за правую руку Алтын-солоны взял:

— Мы двое один костёр на земле разожжём.

— Один шатёр поставим,— отозвалась Алтын-солоны и вместе с братьями стойбип];е отца своего покинула.

Улыкер-каан нижнюю губу до крови прикусил, ногой топнул, лодыжку свихнул.

Горькие слёзы Улькер-каана падают на землю густым дождём.

— Этих семерых братьев я жестоко покараю.

А братья в просторном аиле пируют, песни поют, справляют свадьбу младшего и Алтын-солоны.

Вдруг с неба посыпался огненный град, упало жаркое звёздное пламя,

— Ой, братья мои,— вскричал младший,— на нас идёт небесное воинство!

Старший брат поднял ледяную вершину горы Белухи, и братья укрылись за ледяной стеной.

Огненный град пал на ледник и стучал не переставая, белое звёздное пламя бушевало не умолкая, и бурные реки талой воды побежали со стен ледяного аила.

— Алтын-солоны,— кричал Улькер-каан,— сейчас же домой вернись!

— Отданная человеку, я с людьми не расстанусь,— отвечала Алтын-солоны.

Тут с неба звёзды, как мошкара, посыпались, земные угодья поджигая.

Братья сурово наверх посмотрели:

— Не даёте нам на земле жить? Хорошо! Мы пойдём к вам на небо.

Алтын-солоны, светлая звёздочка, пи на шаг от своего мужа не отстала.

Поднялись на пебо и встали развёрнутым строем: Семеро братьев’ и рядом с седьмым — верная Алтын-солоны.

Открыто отнять свою дочь Улькер-каан не смеет, всё хочет он со своим воинством зайти с тыла. Но братья всегда настороже, всегда поворачиваются лицом к Улькеру.

Так вечными противниками стоят они на небе друг против друга.

‘Семеро братьев — созвездие Большой Медведицы.

ЕР-БОКО-КААН И СИРОТА ЧИЧКАН*

Давным-давно на холмистом Алтае жил Ер-б6ко-каан. Скота у него, как Муравьёв в муравейнике: хоть три дня считай — не сосчитать. Добро его ни в какой шатёр не спрячешь: сундуки вокруг стойбища, славно горы, половину неба закрыли.

Сам Ер^око^саан толстый был, как старый кедр,— в четыре обхвата. Глаза его запухли, будто веки пчёлами ужалены, губы лоснились от жирной пищи. Бока его ночью на мягком мехе нежились. Днём Ер-боко-каан надевал шубу, крытую чёрным шёлком, на поясе нож в золотых ножнах, кисет, шитый синим бисером. Ноги обуты в красные кожаные сапоги, на голове высокая соболья шапка с серебряной кистью.

Когда Ер-боко-каан стоял, он одной рукой усы гладил, другой в бок упирался:

— Есть ли на земле каан сильнее меня?

— Видеть не видали, слыхать не слыхали,— отвечали все кругом.

Но вот однажды ехал мимо стойбища на маленьком кауром коне сухой, как осенний лист, старичок Танзаган.

— Эй, древний старик! — крикнул ему Ер-боко-каан.— Кто на свете могучее меня?

— Видать не видал, а слыхать слыхал. У истока семи рек, на подоле семи гор есть глубокая, в семьдесят сажен, пещера. В той пещере живёт, спереди жёлтый, сзади чёрный, медведь. Вот кто силён, говорят, вот кто могуч!

Сказал так, прутиком своего каурого конька стегнул, и нет старика, будто его и не было.

Там, где стоял каурый конь,— трава примята, куда ускакал — следа не видно.

— Э-э-эй! — закричал Ер-боко-каан.— Силачи мои, богатыри и герои! Изловите медведя, сюда приведите. Здесь, в моём белом шатре, на цепь его посажу. Захочу — вокруг костра бегать заставлю, захочу — на костре изжарю. Без медведя домой не возвращайтесь: вас казню и детей ваших не помилую.

Вздрогнули могучие воины, их бронзовые доспехи зазвенели. Не смея спиной к каану повернуться, пятясь вышли они из белого шатра.

Ходили по долинам, по горам — нигде истока семи рек не нашли, семи гор, из одного подола поднявшихся, не видели, глубокой, в семьдесят сажен, пещеры не отыскали. Воду рек и озёр взбаламутили, лес подожгли, но медведя, спереди жёлтого, сзади чёрного, не встретили.

Повернули коней, едут обратно. Ещё издали стойбище увидав, спешились, коней в поводу повели, сами пешком пошли.

Белый ханский шатёр увидали — на колени опустились, ползком поползли.

Впереди них малые ребята без шапок, милости у казна просить они не смеют. Позади — старики в длинных шубах, умолять они не отваживаются. Возле белого шатра все, как один, лицом на землю пали.

В гневе Ер-боко-каан как гром загремел, как железо за-сверх{ал. Распахнул золотую дверь, через серебряный порог шагнул и вдруг споткнулся. Это ему под ноги кинулся пастушок-сирота, по прозванию Чичкан-мышонок:

— Великий каан, богатырей своих пожалейте, детей малых простите, стариков уважьте.

Две любимые жены подхватили каана под обе руки, два свирепых палача схватили Чичкана за обе ноги.

— В кипящий котёл его бросьте,— кричит каан,— кровь выцедите, мясо искрошите, кости истолките! Если ты, Чичкан-мышонок, жить хочешь, медведя сюда приведи!

И пошёл сирота Чичкан, сам не знает куда. Обратно вернуться не смеет, в сторону с прямой тропы ступить не решается. Позади бурлят взбаламученные реки, впереди подожжённый лес горит.

• Предыдущая
• 16/25
• Следующая