В открытом море - Капица Петр Иосифович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/41
- Следующая
Он понял: «Это она бросила гранату». И впервые за всю жизнь Степан в голос заплакал, – вернее, заревел от бессилия. Словно обезумев, он кусался, душил, возил на себе груду тел и кричал…
Затем навалилась темнота.
Его куда-то везли, допрашивали, били. Но все это было как во сне. Он спал, очень долго спал.
«Почему же теперь у меня развязаны руки? Почему они перестали бояться? – Перемена его тревожила. – Разве я обещал им что-нибудь?»
Он уцепился руками за решетку и дернул ее на себя. Толстые железные прутья не поддавались его усилиям.
«Нет, не уйдешь отсюда. Чего же придумать? Убить себя? Разбежаться и головой в стену? Нет, это не выход. Катя просила жить, и мичман говорил: «Моряк должен держаться до последней крайности». Впрочем, он и сам не представлял себе, как можно послушно шагать на расстрел, когда в тебе еще есть силы убежать или вцепиться в глотку конвоира? Степан обязан мстить за Катю. Он вот так просто не отдаст свою жизнь, а еще придушит двух или трех фашистов…»
Когда в камеру зашел Ворбс, то Восьмеркин сначала хотел наброситься на него, но, увидев притаившихся за дверями надзирателей, одумался: «Не дадут прикончить и опять свяжут. К тому же этого не сразу одолеешь. Здоровый, дьявол!»
По расплющенным ушам и деформированному носу Степан определил, что гестаповец бывал в переделках и не боится кулака.
Появившийся в камере обер-лейтенант с явным дружелюбием разглядывал моряка, он даже улыбался, как улыбаются после долгой разлуки старому приятелю.
– Вы, оказывается, хороший специалист бокса. Зачем же молчать об этом? Вы есть мой коллега, Степан Восьмеркин. Интересная встреча: чемпион Баварии и эскадренный чемпион Черноморского флота.
«Откуда он узнал про меня? – насторожился Восьмеркин. – Они даже имени моего не знали. Эскадренный чемпион Черноморского флота… Ага, вон вы куда нос сунули – в Симферопольскую газету!»
Восьмеркин вспомнил, как перед войной на одной из олимпиад он выбил за канаты тяжеловеса Крыма. Тогда Симферопольская газета поместила его портрет, а какой-то журналист назвал его в отчете о матче «эскадренным чемпионом Черноморского флота».
– Вы удивлены моей осведомленностью? Мы хорошо знаем о вас всё. Степану Восьмеркину незачем больше скрывать свое полное имя, – дружелюбно продолжал Ворбс.
Но его выдавали глаза. Суженный зрачок настороженно следил за малейшим изменением восьмеркинского лица. Такими беспощадно холодными бывают только глаза у противника на ринге, когда он выискивает слабое место, чтобы неожиданным резким ударом повергнуть тебя на землю.
Восьмеркин молчал. Он старался сохранить невозмутимость, – это рекомендовалось делать на ринге, чтобы дезориентировать, обескуражить противника. Но в то же время, как и Ворбс, он старался отгадать по глазам, по мимолетному сокращению мышц лица, какой подвох готовит гестаповец.
Ворбс, видимо, почувствовал, что выражение его лица не соответствует разыгрываемой роли, что необходимо уйти от пытливого взгляда русского. Он деланно засмеялся, по-приятельски ткнул кулаком Восьмеркина в бок и уселся рядом с ним на койку.
Ворбс очень рад встретить в России боксера с именем, говорил он. На земле так мало настоящих людей. Немецкое командование с уважением относится к решительным людям. Оно понимает сильного человека и всегда готово предоставить ему широкое поле деятельности.
– Россия никогда не имела хороший бокс. Вы слыхали имя экс-чемпиона мира Макса Шмеллинга? Он побил в Америке знаменитого Джо Луиса – «Черную молнию».
Я имел возможность в Берлине выступать против Макса Шмеллинга. Я выстоял восемь раундов. Бой прекратился из-за перелома сустава пальца у Макса Шмеллинга. Через меня вы можете почувствовать европейский класс.
Восьмеркин не все уяснил, что говорил гестаповец. Ему только было понятно, что Ворбс сулит лучшие условия одиночного заключения. Пусть Восьмеркин подумает лишь о небольшом спарринге. Лишняя пара старых перчаток найдется. Не нужно упрямиться. В жизни все достается ловким людям, умеющим вовремя примыкать к сильным мира. Если Восьмеркину скучно, Ворбс может для развлечения повесить в камере тренировочную «грушу». В знак… будущей совместной работы.
Видя, что Восьмеркин упорно отмалчивается, Ворбс шутливо заметил:
– Вы есть не очень достаточно словоохотливый собеседник. Вы имеете ко мне обиду за старую неприятность? Разве можно боксеру сердиться на такой пустяк? То недоразумение будем считать как небольшой массаж… укрепление кожи щек. Вы сумеете отплатить мне.
Он посоветовал Восьмеркину хорошенько подумать о своем положении и, заверив, что перчатки и «груша» в скором времени появятся в камере, расшаркался и ушел.
«Чего они вдруг так «ласковы»? – недоумевал Восьмеркин. – Приручить хотят, что ли?.. Пусть попробуют. Мне одного мало, я их нескольких прикончу…»
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Всю неделю Нина и Ната находились в тревоге. Они не решались привлечь себе в помощь кого-либо из девчат. Вдвоем с замирающим сердцем они проносили мимо часовых то мусорные ящики, то половики, в которых были спрятаны пакеты Калужского. Витя передавал их по утрам через отверстие у желоба помойки или закапывал под забором.
Эти увесистые пакеты девушки сначала прятали под лестницей, а потом, улучив момент, перетаскивали в свой подвал и дрожащими руками запихивали поглубже в парты.
Ночами девушки не могли спокойно уснуть. Им все время мерещилось, что кто-то разнюхал о подготовляемом взрыве, что сейчас придут и схватят их.
На рассвете Нина и Ната поднимались с головной болью и шли на работу. Но и там страх не покидал их: «А вдруг кто из девушек во время уборки наткнется на пакеты или уронит ящик с аккумуляторами и часовым механизмом?»
За пять суток они так извелись, что даже замотанные судомойки, соседки по закутку, стали спрашивать: не травят ли они себя чем-нибудь, чтобы избавиться от фашистской неволи?
И вот настал решающий день – суббота. С утра было слышно, как в зале стучали плотники, что-то сооружая на сцене.
Нина с Натой после ночного дежурства имели право спать до обеда. Они улеглись на жесткие матрацы, набитые стружкой, но глаз не смыкали. Девушки ждали, когда уйдут уборщицы дневной смены и улягутся отдыхать дежурившие. А те почему-то долго копошились у своих постелей, что-то перетряхивали, перетаскивали и гремели кружкой у ведра с водой.
Наконец все утихло. С противоположного конца подвала доносилось только мерное посапывание спящих.
Ната поднялась первой. Она на цыпочках прошлась вдоль постелей, проверяя, все ли девушки спят, затем взяла ведро с водой, подошла к выходу, заглянула на лестницу и махнула рукой: можно действовать. В случае опасности она должна была стукнуть по ведру или уронить его.
Нина заранее присмотрела место для закладки взрывчатки. Подвал, в котором они жили, видимо, когда-то начали приспосабливать под газоубежище. Под потолком были прорублены широкие отдушины, так и оставшиеся без фильтров и вентиляторов. Девчата, чтобы предохранить себя от холода и сквозняков, забили эти дыры кирпичами, рогожами и тряпками. Нина с Натой еще вчера, как бы очищая от хлама и расширяя свой закуток, взгромоздили одна на другую две парты у средней отдушины. Эта отдушина, по их расчетам, как раз находилась под первыми рядами стульев в зрительном зале, где обычно рассаживалось начальство.
«Хладнокровней, Нина, не спеши, – сказала себе девушка, вытащив из-под матраца небольшой ящик с главным зарядом взрывчатки, с часовым механизмом и аккумуляторами. – Иначе все напутаешь».
Она осторожно передвинула часовые стрелки на восемь сорок – время, когда, по ее расчетам, зрители соберутся в зале. Затем завела ключом механизм. Невидимая пружина и колесики тонко скрипели, внутри что-то шипело, точно уже принялся гореть порох. «Только бы не сейчас… – холодея, думала девушка. – Только бы не напутать…»
- Предыдущая
- 34/41
- Следующая
