Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 18
- Предыдущая
- 18/67
- Следующая
- Я вижу, что действительно ты много выпил, Ренато. Лучше будет тебе привести себя в порядок и успокоиться, и ты тоже успокойся, Айме. Не плачь больше… Ничего не случится… Нет роз без шипов, нет небес без бурь… Не нужно давать молодоженам повод для ссор. Боюсь, мы ничего не можем поделать. Пойдем в мою комнату, Айме…
Люцифер почти переменил курс, вышел в узкий пролив с рейда, набирая скорость, проскакивая меж подводных камней, вновь бросая вызов свободным стихиям. Как никогда уверенные, широкие ладони Хуана держали штурвал, и яркий луч молнии осветил его с ног до головы. Буря ослабела и далекий берег остался позади. Среди мачт продвигалась маленькая и темная фигурка, наклоняясь с усилием от резких кренов корабля…
- Капитан, там находится новая хозяйка…?
- Да, Колибри, там за дверью, - кивнул Хуан с явно плохим настроением. – Женщины мешают на палубе, когда буря… Ладно, они мешают всегда, а когда буря, тем более. Помни об этом, когда ты должен будешь управлять кораблем.
- Но хозяйка, капитан… Сегундо сказал, что она больна…
- Скажи Сегундо, чтобы следил за языком, когда его не спрашивают!
- Вы не позволите мне взглянуть на нее, капитан? Позаботиться о ней? Да, дорогой капитан, дайте мне зайти… Ради вашей матери…
Умоляя, Колибри обнял ногу Хуана, и на миг мужественная голова наклонилась, чтобы посмотреть на мальчика, в чьих глазах блестели слезы. Затем снова посмотрел на туманный темный горизонт с нависшими облаками, на море, скрывшееся за горами. Яростно лил дождь, весь этот варварский спектакль бури едва освещался бледной вспышкой двух отдаленных молний… Хрупкое судно скрипело, содрогалось от самого киля до верха бизань-мачты. Решимость против бури напоминала нож, который погружался в соленую плоть моря. Таким же образом Хуан Дьявол чувствовал биение сердца в своей груди… Против всех стихий, против общества, жизни… Как горькая пена хлестала по губам, просачиваясь в душу, так пульсировала нависшая опасность над кораблем, также колебались его напряженные мысли и намерения… Он ненавидел и хотел ненавидеть еще больше; его душила ярость, и даже хотел, чтобы эта ярость стала глубже, как воды океана… Он хотел сделать ее бесконечной, хотел вознести ее так высоко, как сделал это мир, который его отверг, но в его коленях чувствовалось горячее дыхание негритенка, голос наивный и умоляющий достиг его, как и образ белой женщины, лежащей, словно мертвая на спальных досках, такой беззащитной, такой несчастной, как и этот мальчишка, чьей жизнью от мог располагать одним словом, и наполовину сочувствуя, наполовину сердясь, он сказал:
- Возьми ключи, заходи и оставь меня в покое!
Маленькие темные ручки сначала робко прикоснулись, а затем задрожали от тревоги, к тем белым рукам, горевшим и изнуренным лихорадкой вдоль неподвижного тела. Глаза Колибри пробежали по тонкой обморочной фигуре… Большие глаза приблизились и изучали фиолетовые круги под глазами под густыми ресницами. Полусухие губы были приоткрыты и дышали в неравномерном ритме…
- Хозяйка… Хозяйка… Сеньорита Моника… Вам плохо? Очень плохо? У вас болит голова, правда?
- Нет… Не трогай меня… Убей меня… убей…! – в бреду говорила Моника, слабо двигаясь и жалобно стонала: - Нет… Только не это… Отпусти меня… отпусти… Оставь меня…! – Слабое тело отчаянно двигалось и руки простерлись в воздухе, словно отталкивали воображаемое тело. – Сначала я умру… сначала умру! Ты должен меня сначала убить! Нет… нет…! Нет… о…
Вся она крутилась, будто боролась; ее руки отчаянно сопротивлялись, терзая темное платье. Колибри, дрожа, подошел к двери, куда только что вошла крепкая мужская фигура, и взволнованно объяснил:
- Она больна, капитан… Ей плохо… Да, капитан, да… Именно так… У нее лихорадка, чума, болезнь… Наверно она подхватила тропическую лихорадку в хижинах. Будет плохо, если не лечить ее!
- О чем ты говоришь?
- У нее то же самое, что и у тех больных. Они также двигались, также кричали… И она умрет, как умерли те люди внизу… Доктор сказал, что лихорадка сжигает кровь…
- Что ты знаешь, шарлатан? – сердито отклонил Хуан.
- Я знаю, капитан, знаю! Я ходил с ней туда и помогал. Они точно также лежали, с таким же лицом, и говорили, как безумные… И эта дрожь… Посмотрите! Посмотрите!
Хуан очень медленно приблизился. Нахмурив брови, он смотрел на красивое тело женщины, дрожащее, возбужденное; ее лицо каждую секунду менялось; с губ слетали слова той навязчивой идеи, которая неосознанно владела ею:
- Нет… Нет… Я никогда не буду твоей… Не буду твоей, даже если ты убьешь меня! Убей меня… сначала убей меня… убей… убей меня сразу, Хуан Дьявол! Злой…! Бог тебя накажет… Он должен наказать тебя…!
- Уходи, Колибри, оставь меня!
- Да, капитан. Не будем ей ничего давать? Лекарство, средство… Она ложками давала мужчинам лекарство из бутылочек с белой бумагой, которые привезли из города, и эти белые бутылочки были в ящиках, которые стояли у фасада… Ах, да, я знаю! Тряпки с уксусом… И еще приходил доктор, чтобы осмотреть их, капитан… Кто же ее осмотрит? – Хуан подошел к двери тесной каюты, посмотрел поверх борта на темную массу кипящего океана, под ударами ветра падающую вниз; затем живо обернулся, различая бесшумно приближающуюся тень и босые стопы на мокрой палубе, и спросил:
- Кто там? Что происходит?
- Это я: Сегундо. Я оставил руль Угрю… сейчас его смена, буря стихает…
- Какое направление ты взял, наконец?
- Северо-запад, капитан, и скоро мы прибудем на берег Доминики. Через час мы будем в двадцати милях от Мари Галант…
- Тогда скажи Угрю, чтобы он через час держал курс на правый борт. Мы остановимся на Мари Галант…
Снова Хуан приблизился к жесткой кровати единственной каюты Люцифера: голый закуток, беспорядок, тесное и убогое помещение, почти как берлога зверя. Мебели не было, кроме тех двух голых коек, шкафа, грубо сколоченного из досок, стола, табуреток, на бортике, который можно было назвать книжной полкой, лежали навигационные карты, перья, чернильницы и корабельный журнал. До настоящего момента Хуан не замечал эту убогость, грязь этого места. С горькой усмешкой, наверное, он сравнивал каюту с роскошными комнатами дворца Кампо Реаль…
- Сейчас она затихла и замолчала, капитан, - заметил Колибри.
- Принеси воду, уксус и чистую тряпку. Иди, быстро!
- Лечу, - подчинился негритенок, выходя поспешно.
Стоя со скрещенными руками Хуан рассматривал Монику, теперь неподвижную, умолкшую, точеный профиль в нимбе золотистых разметавшихся волос, обнаженную белую и нежную шею. Он долго смотрел на нее, и находил ее красивой, необыкновенно красивой…
- Хуан Дьявол… Хуан Дьявол… - тихо и одержимо шептала Моника.
- Почему ты меня не зовешь теперь Хуан Бога, Святая Моника? – Хуан коснулся горячих рук своей бывшей невесты, нашел пульс, который сильно бился, взгляд его выразительных итальянских глаз был странным и неопределенным, про себя он прошептал: - Моника де Мольнар… моя жена…
Он захотел засмеяться, но не смог. Гордо поднял голову, над его загорелым лбом, закаленным морем, проскользнул первый луч рождающегося дня…
- Боже мой! Что это?
Айме вдруг выпрямилась, и почти с испугом посмотрела по сторонам. Она была не в своей спальне. Она проснулась на бронзовой кровати, широкой и высокой, полностью одетая лежала на покрывале. Беспокойным взглядом пробежала по обстановке, узнавая комнату доньи Софии, с роскошным мраморным камином, в котором никогда не разгорался огонь, но над которым выступала полка с фарфоровыми часами, звоном разбудившим ее в семь часов. В сознании возникло воспоминание, а следом за ним досада. Она почти не имела понятия о том, что произошло: жестокий спор с Ренато, руки, сжимающие ее горло, вмешательство доньи Софии, ее холодные и любезные слова, горький привкус успокоительного, а затем мутный, тревожный и тяжелый сон, от которого она постепенно приходила в себя. И услышав рядом тихое пение, приятно удивленная, она позвала:
- Предыдущая
- 18/67
- Следующая
