Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 17
- Предыдущая
- 17/67
- Следующая
- Моника де Мольнар… ничтожная и лживая!
6.
- Куда ты идешь? Или лучше скажи, куда ты ходила? Потому что я не запирал эту дверь.
- Я никуда не ходила. Я не знала, что ходить это преступление. Твое поведение невыносимо, Ренато!
- Сядь там, где была. Хочешь плантатор? Или предпочитаешь сок ананаса с шампанским? Это вкусно, знаешь? Его я назвал твоим именем… Я сказал, чтобы ты села!
Дрожащая от злобы, Айме скорее опустилась, чем села на атласный диван. Наступила ночь, и с тех пор как закончилась свадебная церемония, они оставались одни в тщательно украшенных комнатах для медового месяца в Кампо Реаль. Рядом с Ренато стоял столик с вазами и бутылками: лучший коньяк из Франции, самый старинный ром из Ямайки и самый известный херес из Испании, а в ведерке со льдом выглядывали бутылки шампанского. Там также был прохладный кувшин с ананасовым соком, которым он наполнил два бокала, которые наполовину только что наполнил шампанским.
- Сделай одолжение, выпей со мной свой напиток: Айме, «Эме»; возлюбленная… Твое имя означает что-то красивое, правда? Возлюбленная… Мне так нравится, так нравится, что я подумал, что это было одним из тех попаданий слепой судьбы, как ты называешь это… Возлюбленная… Возьми, Айме. Выпьем…
- Я не хочу пить!
- Не хочешь? Как странно! Ты всегда говорила мне, что обожаешь шампанское. Еще в ночь нашей свадьбы… Сколько бокалов шампанского ты влила в меня, сколько…! – и властно, приказал: - Пей сейчас же… пей!
- Оставь меня! – взбунтовалась Айме свирепо. – Ты спятил… ты спятил и пьян.
- Пьян… - повторил Ренато язвительно. – Так происходит, когда ты пьешь много шампанского: становишься пьяницей, и сколько бы ни пытался, не можешь вспомнить подробностей. Пить – это чудесное средство для людей, чтобы окутать себя часами блаженства, чтобы едва можно было вспомнить…
- Что ты пытаешься сказать? Я ничего не понимаю, и не хочу понимать. Как далеко ты зайдешь, Ренато? Ты меня сводишь с ума, мучаешь меня, пьешь часами, как глупец, не позволяя мне даже отойти от тебя!
- Твое место рядом со мной. Разве ты не моя жена? Поэтому ты здесь, где и должна быть. А эта спальня разве не самое лучшее место? Этот рай… это гнездо для любви… розовые стены смотрели на меня коленопреклоненного перед твоей красотой… Перед твой чистотой… - Ренато коротко и грубо хохотнул.
- Ренато… ты и вправду сошел с ума… ты хуже, чем сошел с ума… - растерянно и с ужасом перепугалась Айме.
- Да, хуже, чем сошел с ума: я пьян. Пьян, как ты бы всегда хотела; пьян, но ум мой ясен, как никогда… так ясен, что в нем мысли сверкают диким блеском; пьян и счастлив, что могу достойно праздновать вместе с тобой свадьбу наших родных… Выпьем… выпьем за счастье Моники и Хуана!
Состояние Ренато Д`Отремон было близко тому, словно небо упало в преисподнюю, счастье – в несчастье, божественное опьянение своей любовью – в сомнение, которое становилось с каждым разом все более жестоким и удручающим… он чувствовал поднимавшийся комок в горле, чувствовал отравленную стрелу, ранившую его гордость. Его достоинство, любовь и доверие… Его защитный инстинкт отвергал правду, словно вредоносное растение, но не мог выдернуть его корни… Подозрение сквозило в каждом выражении, в каждом слове, в каждой детали… А правда была ему отчаянно нужна, чтобы отмыть доброе имя и сердце, было нелепое желание разрушить все, и более всего ту теплую пьянящую и ароматную красоту женщины, которую отчаянно любил, но не мог приблизиться к губам, потому что сомнение и страх были сильнее, потому что его любовь имела ненависть, ведь он любил достаточно, чтобы прощать… И увидев, что бесстрастная Айме держит бокал в руке, властно приказал:
- Я сказал тебе выпить!
- Оставь меня! Уходи… оставь меня!
- У тебя больше нет никакого желания, кроме того, чтобы я ушел…
- У меня нет большего желания, чем…!
- Какого? Договаривай наконец, что хочешь умереть, что ты в отчаянии, что я не даю тебе жить своими упреками… Разве я тебя беспокою своим любопытством, но не это тебя беспокоит. Ты думаешь о Хуане, да?
- Естественно я должна думать! – вскипела Айме. – Это грубиян, дикарь, и ты передал ему мою сестру!
- Я или ты?
- Ты… ты…! Я лишь хотела, чтобы этот человек уехал навсегда, чтобы оставил нас в покое… Это приказал ты… Пусть бы уехал! Потому что этот человек…
- Этот человек – мой брат. Ты уже забыла? Мой брат!
- Так значит, эта ужасная история правда?
- Тебе кажутся ужасными истории предательств и измен? Скажи, что ты чувствуешь… Прокричи наконец… Возмутись в святом негодовании, если ты такая невинная!
Снова руки Ренато сомкнулись на шее Айме. Снова его сверкающие глаза приблизились к ней, словно хотели проникнуть в ее душу, и она задрожала, похолодев от испуга, избегая этого выражения, которое ее ужасало, протестуя:
- Ренато! Ты обезумел? Ты хочешь, чтобы я позвала на помощь? Хочешь…?
- Я хочу, чтобы ты призналась, чтобы заговорила, чтобы прокричала для того, чтобы спасти Монику, если она невинна, и которую ты принесла в жертву!
- Нет, это не так… Не так! Но она моя сестра. Хуан не склонен к милосердию!
- Не к чему милосердие, если она любит его…
- Он не умеет любить!
- Откуда ты знаешь? Откуда ты его узнала? С каких пор ты знаешь его? Отвечай!
- Оставь меня! Ты мне делаешь больно, и причиняешь вред! Отпусти меня, Ренато! Я позову на помощь! Я закачу скандал!
- Ты уже скандалишь! Кричи, если хочешь; проси помощи, зови…! Никто не придет. Никто! Ты одна со мной, и должна сказать правду, всю правду, а после этого ты заплатишь мне за свой позор.
- На помощь! – закричала отчаянно Айме. – Он убьет меня! На помощь…!
Кто-то подошел, пришел на звуки помощи и сразу же застучал в дверь. Вне себя Ренато начал угрожать пришедшему, крикнув:
- Ничего не происходит! Проваливайте куда-нибудь!
- Открой, Ренато! Быстро! Открой мне! – он услышал властный голос Софии через дверь.
Руки Ренато отпустили Айме, которая повалилась на диван. Затем неверными шагами он направился к двери, повернув ключ, и его мать сделала свободный шаг вперед, вопрошая:
- Что это, Ренато?
Она подошла к сыну, глядя на него с тревогой, с жгучим вопросом в глазах, которые находили в глазах сына только суровую жестокость, неясное мучение, отчаянную и напрасную борьбу за правду… И благородное лицо дамы сурово повернулось к нему, и Ренато отступал, пряча взгляд… Поймав в воздухе этот взгляд, ухватившись за единственную возможность спасения, Айме поднялась и побежала к матери своего мужа:
- Ренато пил весь вечер…! Он как сумасшедший! Он заставляет меня признаться ему сама не знаю в чем. Он меня оскорбляет, плохо обращается, говорит мне вещи, которые я не понимаю. Он заставляет меня сказать ему что-то, а мне нечего сказать… Нечего… нечего…! Мне нечего сказать!
Она бросилась в объятия дамы, которая ее не оттолкнула; она всхлипывала, спрятав лицо у нее на груди. Пока молодое тело подрагивало, взгляды матери и сына скрестились… София снова горячо вопрошала взглядом, но горькое выражение побежденного было ответом Ренато, и София вздохнула, смягчаясь, с суровым выражением:
- Боюсь, что все мы вне себя немного. Случилось очень много неприятных вещей… Я также узнала, что Каталина, не попрощавшись ни с кем, уехала в Сен-Пьер. Она взяла карету, которая была приготовлена для двух молодоженов, и поехала почти вслед за ними. В определенной степени, эта затея не была плохой. Полагаю, что это тебя успокоит, Айме, и тебя также, Ренато. Бедняжка не могла спокойно отдать свою дочь Хуану Дьяволу…
- Она сама ее вручила ему! – исправил Ренато оживленно.
- Конечно, сынок, но естественны волнения матери… и даже для сестры…
София медленно вновь посмотрела на своего сына; ее глаза пробежали по широкой спальне, теперь неряшливой и беспорядочной, задержались на столике со спиртным, и повернулись к лицу молодого Д`Отремон, она упрекнула:
- Предыдущая
- 17/67
- Следующая
