За синими горами (СИ) - Борисова Алина Александровна - Страница 77
- Предыдущая
- 77/86
- Следующая
Утешение находила только в живописи. И, пока малышка спала, все рисовала, рисовала. Тем более, что порой это приносило доход.
Вскоре после смерти Ясмины ко мне пришел хмурый и непривычно трезвый Пашка. Взглянуть на малышку, отнявшую жизнь его музы. Долго не пробыл, вид ребенка, хоть и похожего на мать, причинял ему только боль. Но перед уходом передал мне письмо от Бориса Алиханова, который разыскивал меня с предложением о сотрудничестве. Оказалось, что мою картину купили у него за очень большие деньги, и теперь он хотел авторское повторение для себя и другие мои работы на реализацию. Отказываться я, разумеется, не стала. Картины подписала полностью «Лариса Алентова». Не без мыслей о том, что возможно, хоть по картинам Анхен меня найдет.
Не нашел. Видимо, не искал. А я сменила имя и в жизни, все равно после свадьбы паспорт пришлось менять. Вновь стала Ларисой, устав бояться собственной тени. Не Алентовой, конечно, Иванченко, взяла фамилию мужа. Но от ненавистной Маши Кулешовой не осталось и воспоминаний.
С мыслями об институте пришлось распрощаться, хотя аттестат зрелости я все-таки получила. Но поступать в вуз даже с одним младенцем было нереально, учитывая, что это такой младенец, которого бабушке не оставишь. Ну а двое детей — это и вовсе был приговор.
Год после рождения Ксюшки был самым сложным. Мечты Андрея о лекарстве для Яси оставались только мечтами. По эту сторону гор вампиризм не лечился так же, как и по ту. Андрей не отчаивался, продолжая постигать тайны вампирского метаболизма, но практической пользы это пока не несло. Яся хотела крови и никогда не могла насытиться. Росла и развивалась она при этом очень медленно, сильно отставая от известных каждому педиатру нормативов, чем пробуждала в них неконтролируемое желание срочно ее от чего-нибудь вылечить, что только приносило мне лишние хлопоты, но ничем не помогало процессу.
К году Яська с трудом научилась ползать, практически не сидела и даже не делала попыток вставать на ножки. Но уже вовсю пыталась летать. Причем летела она всегда «к живому теплу» — к ближайшему человеку. Как прежде ее мама, Яся никак не могла согреться. Мерзла, во сколько бы одеял я ее не заворачивала. Отогревалась лишь плотно прижавшись ко мне. Андрей мог согреть ее хуже, но и к нему она никла, пытаясь найти те вампирские энергии, которых в людях не было от природы.
Впервые увидев малышку взмывающей в воздух Андрей остолбенел, а потом долго пытался убедить меня и себя, что это был просто прыжок, она подпрыгнула, а он поймал ее. Но «прыжки» становились все более затяжными и горизонтальными, и отрицать способность малышки к левитации стало однажды просто невозможно.
— Девчонки, я ж поседею с вами до времени, — тяжело вздохнул Андрей, одной рукой прижимая к себе Ясмину, а другой меня. — Окна держи закрытыми. Не дай бог…
И мне оставалось только целовать моего самого замечательного в мире мужчину. И крепко привязывать Яську в коляске. А чаще — носить на руках. Потому что мерзла она. Даже в самую жаркую жару.
А тут — Ксюша. Младенец, которого я кормила грудью, и который нуждался в материнском тепле ничуть не меньше. И я не знаю, как у меня не оторвались руки от них обеих одновременно. И как я не заработала себе нервный срыв, ежесекундно следя, чтоб Яся не укусила Ксюшу, боясь оставить их одних даже на время, необходимое для похода в туалет. И ведь все равно — кусала. У Ксюши была моя кровь, там была та же искорка вампирской энергии, источник животворного для Яськи тепла. И маленькая, вечно мерзнущая вампирка никла к сестренке столь же жадно, сколь и ко мне. И впивалась в нее зубами столь же отчаянно в извечной надежде согреться. Кусала, не в силах контролировать свой порыв, и мы ругались, и я наказывала мою кровожадную крошку самым страшным на свете наказанием — лишала ее своего тепла. И она горько плакала, привязанная в манеже, и я плакала вместе с ней, но жизнь Ксюши стоила дороже наших слез, она должна была понять, должна была научиться, и я вновь и вновь твердила годовалому ребенку:
— Нельзя, нельзя, нельзя! Она умрет от этого, и тебе станет так же холодно, только уже навсегда. Ее не станет — и ты уже не сможешь согреться. Не потому, что я накажу, потому что не сможешь. Ведь ты уничтожишь свой источник тепла, сама уничтожишь!
Я не знаю, что она понимала. Она плакала и обещала, что никогда. А потом я ловила ее за тем же, и все опять начиналось сначала. Кошмар длился около двух лет, а потом… она все-таки научилась. Яська перестала кусаться. Даже будучи голодной. Даже ради еды. Она просила у мамы или папы покушать. И кусала только наедине. И только, когда разрешали.
Но тут у меня начала плакать Ксюша. Оттого, что Яся ее больше не любит. Вот потому, что не кусает. Укусы малышка переносила легко, унаследовав мои способности к регенерации месте с составом крови. А вот их отсутствие восприняла едва ли не как личную трагедию. И пришлось убеждать, что обниматься — это тоже здорово, это тоже любовь. Долго убеждать.
И только надеяться, что способности противостоять силе вампирской ауры Ксюша унаследовала от меня вместе с необычной кровью. Потому что аура маленькой Яси, совсем неощутимая при рождении, с каждым месяцем проявлялась все сильнее. И я все отчетливей ощущала знакомые нотки тягучего удовольствия, распространяющиеся в воздухе вокруг нее.
В два года я купила Яське темные очки и запретила снимать их вне дома. Всем знакомым необходимость постоянного их ношения мы объясняли проблемами со зрением, и те, кто разглядел некогда необычные зрачки девочки, теперь охотно кивали, признавая, что всегда догадывались о болезни ее глаз. Чтоб малышке было легче привыкнуть к очкам, мы с Андреем старались покупать ей самые красивые, необычные, забавные очки из тех, что только можно было отыскать. И с годами у Яськи набралась их огромная коллекция: круглые, прямоугольные, треугольные, в виде бабочек, сердечек, звездочек, всех мыслимых и немыслимых цветов, украшенные блестками, стразами, наклейками. Ясмина охотно включилась в игру, и у нее были очки для прогулок с утра и прогулок вечером, для походов в магазин и походов в гости, для каждого дня недели и каждого настроения. Она педантично меняла их, приписывая им различные волшебные свойства и никогда не упускала случая пополнить свою коллекцию.
Но просто скрыть вампирскую ауру очками казалось мне недостаточным. И я пыталась научить Ясю свою ауру прятать. Вспоминала обрывочные объяснения Анхена о том, как они скручивают ауру внутрь себя, как в этом помогают темные стекла очков, отражая обратно определенные лучи спектра, и пыталась объяснить, убедить, заставить… Получалась не очень. До того дня, как я встретила на набережной Леху.
Это уже потом я поняла, что это не он. Что я обозналась, нацепив лицо своего страха на едва похожего мужика. Но в тот миг, когда я увидела его… Я обрадовалась! Я безумно, бесконечно обрадовалась, что он жив, что я могу обнять его, поблагодарить… И только потом сообразила, что из двух детей, идущих со мной за руки, право на жизнь в его глазах имеет только один. Что я обманула его, предала его доверие, что уговор был другой… Дрожащими от ужаса руками я надвигала на лоб своей старшей дочери шляпку и отсчитывала деньги, чтоб купить им по мороженому — каждой, и даже велела Яське испачкать губы… Это было глупо, конечно, но я так боялась в тот миг, что мужчина, похожий на Леху поймет, что Ясмина не человек, что малышка восприняла этот страх как свой. И с тех пор я никогда не чувствовала на улице ее ауру. Я даже дома ее ощущала все реже. Моя маленькая девочка позволяла себе расслабиться только во сне.
Наверное только какими-то безотчетно впитанными ей страхами можно объяснить и тот факт, что Яся никогда не носила брюки. Ни теплые зимние штаны, ни легкие летние шортики. Только юбки, платья, сарафаны. И это при том, что Ксюшка бегала все лето исключительно в шортах, и натянуть на нее платье было столь же нереально, как брюки на ее сестру. Столь же нереально было заставить Яську подстричься, а Ксению — отрастить волосы. Ксюша ненавидела челку, лезущую в глаза. Еще сильнее — любые заколки, резинки и ленты.
- Предыдущая
- 77/86
- Следующая
